На веки вечные. И воздастся вам… - Звягинцев Александр Григорьевич 12 стр.

Александров остро взглянул на него, растянул губы в улыбке.

— Разговорчики в строю.

— Стихи, — развел руками Филин. — Михаила Юрьевича Лермонтова, между прочим.

Как признал генерал фон Швеппенбург, участники созданной американцами группы из германских высших офицеров по составлению документальных отчетов о военных компаниях вермахта, получили возможность «изымать из обращения те или иные разоблачительные документы, которые могли быть использованы на Нюрнбергском процессе».

Генерал-фельдмаршал Кюхлер, как старший по званию в группе, указывал на недопустимость «какой-либо критики германского командования» и поставил задачу «соорудить памятник германским войскам».

Глава XX Тевтонский рыцарь

У входа в бар во Дворце правосудия Ребров увидел Пегги, мило беседующую с помощником одного из немецких адвокатов. Этот молодой «ариец» с явно военной выправкой давно уже привлекал внимание Реброва, уж слишком он не походил на всю остальную адвокатскую братию.

— Хеллоу, Денис, — весело помахала ему Пегги. — Встретимся через пять минут. Есть новости!

«Ариец» в сторону Реброва намеренно не повернулся, что-то этим демонстрируя.

— Ну и что вам поведал этот тевтонский рыцарь? — поинтересовался Ребров, когда Пегги уселась напротив.

— Ого! Уж не звуки ревности слышу я в вашем голосе? — подняла безупречно прорисованные брови Пегги. — Наконец-то!.. Но почему вы решили, что он, этот молодой немецкий юрист, тевтонский рыцарь?

— Ну, судя по выправке, до того, как стать адвокатом, сей красавец прошел хорошую строевую подготовку. И, наверняка, боевую тоже.

— Вы наблюдательны. А он действительно хорош… — хищно потянулась Пегги. — Но, чтобы вы знали, я встречалась с ним только как журналистка. Интересовалась, как он воспринимает слова французского обвинителя, что германский народ надо перевоспитывать? Нет, не просто перевоспитывать, а сделать его другим.

— И что он ответил?

— Сказал, что перевоспитанием германского народа уже занимался господин Гитлер. И что немцы, узнав всю правду о Гитлере, сами способны решить, какими им быть. Сказал, что от таких заявлений попахивает желанием объявить немцев порочным народом, привить им на долгие годы комплекс вины и воспользоваться этим для собственной выгоды.

— Грамотно излагает.

— Да, неплохо. Но вы мне нужны вовсе не для того, чтобы обсуждать судьбу германского народа.

— А для чего же? — состроил непонимающую физиономию Ребров.

— Сенсация, Денис, мне нужна сенсация! Не могу же все время писать только о том, как полковник Эндрюс ужесточает режим содержания подсудимых!.. Этак мои читатели начнут сочувствовать несчастным стариканам, что ютятся на скамье подсудимых и содержатся в самых суровых условиях!.. Неужели ваш генералиссимус, этот ваш дядя Джо, не заготовил какой-то хорошей бомбы?

«Эта чертовка что-то пронюхала, — подумал Ребров. — Ее американские информаторы на что-то ей намекнули…»

— И учтите, если вы мне откажете, то мне придется придумывать сенсацию самой! — задорно выставила вперед подбородок Пегги.

— Представляю себе! — засмеялся Ребров. — Не гоните коней, Пегги. Уверяю вас, когда наши обвинители начнут излагать реальные факты, то все выдумки рядом с ними поблекнут.

— Я так и знала, что ничего от вас не добьюсь, — разочарованно вздохнула Пегги. — Вы не человек, а истукан. А вот я не такая! Учтите, вы сами толкаете меня к этому тевтонскому рыцарю. И уж он-то мне не откажет.

Когда Пегги умчалась, Ребров погрузился в размышления. Что-то американцы знают… Вопрос — что именно? Насколько конкретно? Этот чертов агент в Москве!

— Не помешаю?

Ребров поднял глаза. У столика стояла красавица Белецкая с чашечкой кофе на подносе.

— Нет, конечно.

— Спасибо.

Белецкая присела.

— Эта американская журналистка, она забавная, — сказала она, размешивая ложкой сахар в чашке. — А главное, по-моему, человек хороший. В душе…

— Пожалуй. А вы хорошо разбираетесь в людях.

— Знаете, вообще-то я психолог, — улыбнулась Белецкая. — Так что мне положено. У меня большой опыт общения с людьми, пребывающими в тяжелом психологическом состоянии…

— Вы работали с психами?

— С душевнобольными, — мягко поправила Белецкая. — Но даже мне здесь очень тяжело, а ведь я человек, повторяю, привычный… Но порой просто нет сил справиться с отрицательной энергией, которой тут все пропитано.

— Вы имеете в виду подсудимых?

— Не только. У меня такое ощущение, что весь город накрыт черными клубами зла и горя.

— Очень образно. Простите, мне надо идти, — встал Ребров.

— Конечно, — улыбнулась Белецкая. — Конечно, идите. Только не поддавайтесь…

— Чему?

— Отчаянию. Оно не вечно. К тому же весна скоро.

Из последнего сообщения Гектора следовало, что американские спецслужбы извещены о возможности прибытия Паулюса в Нюрнберг. Более того, они примерно представляли и маршрут, по которому его планируется доставить — через Плауэн.

Когда Ребров доложил об этом Филину, тот только раздраженно махнул рукой. Но сделать уже ничего было нельзя. План был одобрен лично Сталиным, и просить отменить его означало довести до сведения вождя, что в Москве давно действует агент, которого никак не удается выявить. Другу Филина генералу Гресю такой поворот событий ничего хорошего не сулил, последствия могли быть самыми печальными. Поэтому Филин решил на свой страх и риск в Москву о сообщении Гектора ничего не сообщать, а продумать на месте операцию по безопасной доставке Паулюса в Нюрнберг.

Гектор сообщил также, что, судя по всему, сами американцы ничего предпринимать не намерены. Выставлять своих свидетелей есть право у каждой стороны, так что силовой вариант с их стороны вряд ли возможен… Но среди американцев есть люди самых разных взглядов, поэтому реальной представляется ситуация, что кое-кто из спецслужб, ведущий свою игру, может сообщить о прибытии Паулюса скрывающимся в подполье эсэсовским бандам. А вот они уже могут пойти на самые крайние меры… Времени было уже в обрез. План, который Филин продумал сразу после возвращения из Москвы, был таков. В Плауэн, где размещается оперативная группа Генпрокуратуры, о чем американцам прекрасно известно, отправится Георгий Николаевич Александров. Как начальнику Следственной части советской делегации ему позволено больше многих других. На него американская администрация выпишет пропуск, разрешающий выезд с американской территории и въезд обратно. Пропуск будет оформлен лично на него и на нескольких сопровождающих его лиц без указания фамилий. Это — обычное дело, и у американцев в таких ситуациях возражений обычно не возникало.

Но раньше в Плауэн выедет Ребров с двумя сотрудниками. Один из которых с большого расстояния вполне сойдет за Паулюса — он одной с ним комплекции. Туда этот человек поедет в военной форме, а обратно — в таком же гражданском костюме, в котором будет и свидетель… В Плауэне есть парикмахер, который сделает из него практически двойника Паулюса. Они поедут из Плауэна на полчаса раньше, чем Александров со своими людьми и Паулюсом, и будут выполнять роль подсадной утки… Примут возможный удар на себя.

Чтобы внимание вероятных нападающих было сосредоточено на первой машине, Филин предложил Руденко отправить в Плауэн и своего охранника сержанта Гросмана. Его хорошо знают, и если он будет в машине, нападающие это истолкуют, как верный знак, что происходит что-то необычное и сосредоточат внимание именно на этой машине.

Когда Филин рассказал об этом Руденко, тот с сомнением покачал головой:

— Вы же понимаете, что я не могу сержанту Гросману такое приказать. Тут риск, а человек прошел фронт, остался в живых…

— В том-то и дело, что Гросман — человек опытный, разведчик, ходил за языками за линию фронта… Если что-то случится, он сможет действовать по ситуации, — настаивал Филин.

— Приказать я ему такое не могу, — непреклонно сказал Руденко.

Сошлись на том, что Гросману предложит участвовать в операции Ребров, с которым они уже работали вместе, когда спасали Лидию Корзун.

«Я испытал нечто наподобие шока, услышав, как российская делегация отзывается о нашей англо-американской практике обвинения, считая ее несправедливой по отношению к подсудимым… Так как она не дает подсудимому представления о полном объеме доказательств, собранных против него. Русские считают, что наш подход превращает уголовное судопроизводство в игру. В этой критике определенно есть рациональное зерно».

Часть вторая

Часть вторая

Навстречу судьбе

Глава I «Фюнф хаузен ГПУ»

Наша стрелковая дивизия в городе Плауэн размещалась в старинных кайзеровских казармах из красного кирпича, которые почему-то назывались казармами Тухачевского. Рядом находился зеленый островок из пяти трехэтажных коттеджей среди фруктового сада, обнесенного чугунной оградой с большими воротами, пропускным пунктом и полосатым шлагбаумом. Раньше в них размещалось какое-то иностранное представительство. Немцы эти коттеджи называли «Фюнф хаузен ГПУ», боялись их как огня, и почему-то со страхом сравнивали с гестапо. На самом деле здесь была резиденция оперативной группы Генеральной прокуратуры СССР. Она служила как бы перевалочной базой между Москвой и Нюрнбергом.

Машина, за рулем которой был Гросман, лихо затормозила у ворот.

— Прибыли, — доложил Гросман.

Сидевший рядом с ним Ребров рассеянно сказал:

— Ты, я вижу, здесь бывал раньше. Все знаешь.

— Да сколько раз! — похвастался Гросман. — Сопровождал товарища генерала.

Расположившиеся на заднем сиденье два офицера с интересом рассматривали уютный военный городок.

Комендант базы, майор Емелин, нескладный мужичок, внешне похожий на только что призванного запасника, лично встретил их во дворе и провел в отведенные комнаты.

Оставшись один в небольшой комнатке на третьем этаже, откуда был хорошо виден весь двор, Ребров распахнул окно и вдохнул кружащий голову свежий воздух уже оживающего от зимней спячки сада. Потом он достал из чемоданчика тот самый томик Бунина, что привезла из Парижа Пегги, раскрыл на первом попавшемся месте, прочитал последние слова рассказа: «.. чувствуя себя постаревшим на десять лет». Какое совпадение. Именно постаревшим чувствовал себя и Ребров, вернувшись в Нюрнберг из Москвы. Ему уже было окончательно и предельно ясно, что расставание с Ириной — это уже навсегда. И все эти разговоры об их молодости, о том, что всякое может случиться и вообще вся жизнь впереди, ничего не стоят…

Его отвлек стук в дверь. Это был майор Емелин. Он сообщил, что самолет с гостем задерживается по погодным условиям Москвы, вероятное время прибытия — завтра после обеда. Так что придется ночевать. Ребров ничего против не имел, только спросил:

— С оружием поможете?

— Это — без проблем, — махнул рукой Емелин. — Наше, трофейное — какое предпочитаете?

— А вот завтра с утра сходим на ваше стрельбище и отберем подходящее.

Оружие на стрельбище было на любой вкус.

— Ну, сержант, покажи-ка, как вы там в разведке стрелять умеете, — подначил Ребров азартного Гросмана с удовольствием перебиравшего автоматы и пистолеты.

Тот, решительно шмыгнув носом, выбрал себе немецкий «вальтер», и выпустил всю обойму в мишень. Потом сбегал проверить, куда легли пули. Вернулся страшно довольный собой:

— Я же говорил — девятки, восьмерки… Разведка порожняк не гонит!

Гросман покрутил головой, потом вкрадчиво спросил:

— А вы как, Денис Григорьевич? Постреляете или не будете? Если, конечно, давно не стреляли, то и срамиться не стоит. Тут привычка нужна.

Ребров поглядел на его хитрованскую рожу, усмехнулся, взял два пистолета и открыл огонь с обеих рук. Даже с места стрельбы было видно, как пули раздирают в клочья центр бумажных мишеней.

Гросман задумчиво почесал нос.

— Могем. Очень даже…

Ребров отложил пистолеты.

— Может, еще пару шмайсеров возьмем? Ты с ними как, имел дело?

— А то! — выгнул брови Гросман. — Мы в разведку только с ними ходили. Ловчее с ними-то.

— Пожалуй, — согласился Ребров. — А главное, если американцы вдруг остановят и начнут досматривать, скажем, что нашли по дороге.

Когда они вернулись на базу, там царили суета и напряженность. У штаба стоял озабоченный Александров, рядом с которым подпрыгивал от возбуждения майор Емелин. Когда Ребров подошел к ним, Александров успокаивал разволновавшегося Емелина.

— Вы, товарищ майор, не дергайтесь особо, ничего лишнего делать не надо. Все должно быть максимально буднично. Будет гость и с ним один сопровождающий немец. Ну и наших двое — охрана. Комнаты для них готовы?

— Так точно. Там у нас есть квартира с отдельным входом, туда гостя и определим.

— Ну и отлично. И вообще мы вас долго тут напрягать не станем, — еще раз успокоил его Александров. — Какой у нас распорядок, товарищ Ребров?

— Отдых, ужин, потом здоровый, но короткий сон. Тронемся на рассвете. Сначала мы, потом, где-то через полчаса, вы с гостем.

Услышав шум моторов во дворе, Ребров, лежавший одетым на кровати, подошел к окну.

Паулюс в каком-то гражданском плаще выбрался из машины — дверцу ему, как положено, распахнул подтянутый адъютант в штатском — и не торопясь огляделся. Уже вечерело, так что выражения его лица из окна третьего этажа разглядеть было трудно. Из помещения штаба вышел Александров, подошел к Паулюсу, что-то сказал. Тот коротко, по-военному кивнул.

Где-то через час Ребров и Александров решили прогуляться по саду, чтобы спокойно обменяться впечатлениями.

— И как он вам? — спросил Ребров. — Готов к работе?

— Выглядит он спокойным. Видно, что человек принял серьезное решение и представляет, что его ждет. Мне кажется, он выдержит. Хотя в зале, перед своими… Кто его знает, как на него все это подействует…

— В конце-концов, он должен понимать, что из свидетеля очень легко может превратиться в обвиняемого.

— Я думаю, ему в Москве на это настойчиво намекали. Хотя, что там у него на душе творится, какие кошки скребут… Он ведь долго колебался, боялся, что его показания могут быть восприняты как удар в спину Германии…

Возвращаясь к коттеджам, они увидели торопящегося к ним навстречу майора Емелина. Он размахивал руками и выглядел растерянным.

— Там такое дело… Не знаю прямо, что теперь… — причитал Емелин.

— Что случилось? — жестковато, чтобы привести его в чувство спросил Александров.

— Наш повар понес ему ужин, а он ужин не принял.

— Это еще почему? — изумился Александров. — Боится, что отравят? Можно подумать, именно для этого его сюда из Москвы и доставили!

— Нет, — замотал головой Емелин. — Представляете, заявил: «Я солдат и принимаю пищу только из солдатских рук»! А у нас повар — женщина! Где я ему тут официанта мужчину возьму?

Ребров с Александровым быстро переглянулись и невольно расхохотались.

— Вот что значит немецкий солдат! Орднунг прежде всего, — важно поднял палец Александров. — Когда в Сталинграде к нему обращались «генерал-полковник», он всегда поправлял — «фельдмаршал». Потому что — орднунг!

— Так что же делать? — жалобно уставился на них Емелин. — Кого я к нему пошлю? К фельдмаршалу этому?

В этот момент в дверях коттеджа показался веселый Гросман с бархоткой в руке и принялся начищать свои и без того сияющие сапоги.

— Будет ему солдат, — улыбнулся Ребров. — Настоящий советский солдат!

Он помахал рукой Гросману и, когда тот птицей подлетел к ним, пряча улыбку сказал:

— Есть задание, сержант. Особой важности! Нужно отнести ужин самому фельдмаршалу Паулюсу.

Лицо у Гросмана вытянулось.

— Так я вроде не слуга ему… Чего, больше некому? Почему я?

— Потому что ты — разведчик. И считай, что в разведку идешь. Только тебе не языка брать надо, а понаблюдать — как он себя ведет? Чего от него ждать можно? Понял? Других разведчиков тут нет. На тебя вся надежда.

Гросман покрутил головой, махнул рукой: надо так надо. На него надели белую куртку, поварской колпак и вручили тяжеленный поднос с бутылками. Молодая женщина шеф-повар объяснила, с какой стороны подойти, что куда поставить…

Гросмана не было минут десять. Майор Емелин весь извелся от беспокойства.

— Что он там делает так долго?

— Да вы не беспокойтесь, он без оружия, — успокоил его Ребров. И не удержавшись, пошутил: — Ну, в крайнем случае, возьмет в плен. Так далеко не уведет же…

Через несколько минут на ступеньках крыльца появился Гросман.

— Ну, докладывай, сержант, — приказал Ребров. — Что разведал?

— В общем так. Вхожу — они сидят за столом. Я поздоровался, они тоже. Я все расставил на столе, как было велено, он поблагодарил и вдруг предложил мне присесть… Ну, я не стал этого, конечно, делать, а он вдруг стал спрашивать меня: «Как вас зовут? Сколько вам лет? Откуда вы родом?».. А я почему-то возьми да ляпни, что из Сибири…

— Почему из Сибири? — не понял Александров.

— А сам не знаю, что на меня нашло! — пожал плечами Гросман. — Он весь съежился и говорит: «О-о, Сибириен… Кальт!» Холодно то есть. А потом вдруг спросил: «Вы были в Сталинграде?» Я говорю: «Нет». А он: «Это очень хорошо. Главное, что война закончилась…» А потом вдруг: «А как вы относитесь к немцам? Вы хотите им мстить?» Я говорю: «Немцы, они разные. Те, кто развязал войну и совершал преступления, должны понести наказание. Но это относится не ко всем немцам». Видимо, ему это понравилось, потому что он вдруг говорит: «Я хочу подарить на память о встрече одну вещь». И протягивает мне вот…