— Но, Сма, они ведь живут согласно велениям их инстинктов, или по крайней мере пытаются. Мы так кичимся тем, что наша жизнь строится осознанно. Но мы потеряли чувство стыда. А оно нам тоже нужно. Даже больше, чем им.
— Что?!!! — заорала я.
Я круто развернулась, схватила его за плечи и бешено затрясла.
— Что мы должны сделать? Устыдиться своего сознания? Ты спятил? Что с тобой творится?! Да как у тебя язык повернулся такое ляпнуть??!!
— Но послушай же! Я не имел в виду, что они лучше нас. Я даже не говорил, что мы должны брать с них пример. Но у них есть идея… света и тени, которой мы лишены. Они горделивы, но и стыдиться тоже умеют, они подчас чувствуют себя властелинами мира, но потом осознают, сколь беспомощны на самом деле. Они знают свои добрые и злые стороны. И те, и эти! Они научились жить, балансируя между ними. Мы так не умеем. И… разве ты не понимаешь, что хотя бы для одного человека — для меня — с опытом жизни в Культуре, во всех её проявлениях, всё-таки может оказаться предпочтительнее жить в этом обществе, а не в Культуре?
— И ты считаешь, что эта адская дыра… предпочтительней?
— Да. Конечно, раз уж я сделал то, что сделал. Они… исполнены жизни. В конечном счёте они окажутся правы, Сма. На самом деле, всё то, что здесь творится, то, что мы — или иногда они сами — зовём злом, не имеет значения. Это просто происходит. Это случается здесь. Уже одно это служит оправданием. Уже хотя бы ради одного этого стоит жить здесь и быть частью всего этого.
Я стиснула его плечи.
— Нет, я не понимаю, о чём ты говоришь. Линтер, чёрт подери, ты ещё больший чужак, чем они. По крайней мере, у них есть выход. Лазейка. Бог. Ты знаком с этим недавним грёбаным мифическим изобретением? А ещё у них есть фанатики. Зелоты[47]. Мне тебя жаль.
— Спасибо.
Он моргнул и снова уставился в небеса.
— Я не надеялся, что ты сразу же проникнешься моим новым мировоззрением, но… — он издал звук, способный сойти за смех, — я не думаю, чтобы ты не была на это способна, не так ли?
— Не надо мне этих твоих снисходительных взглядов.
Я покачала головой. Ну не могла я на него сердиться, пока он в таком состоянии! Гнев стал стихать во мне, и я заметила что-то вроде слабой вкрадчивой усмешки на лице Линтера.
— Я не могу ничего для тебя сделать, Дервлей, — сказала я. — Ты совершил ошибку. Самую страшную ошибку в твоей жизни. Ты сам лучше знаешь, что тебе делать с ней. Остаётся надеяться, что тебе не взбредёт в голову усовершенствовать свою канализационную систему и поселить в своих кишках новый выводок каких-нибудь болезнетворных бактерий, чтобы стать ещё ближе к хомо сапиенс.
— Ты мой друг, Дизиэт, я рад, что ты так этим прониклась… но я думаю, что моё решение верно.
Мне оставалось только снова покачать головой, что я и не замедлила сделать. Линтер сжимал мою руку в своей, пока мы спускались на мостик и затем покидали парк. Мне было очень жаль его.
Казалось, он достиг определённого совершенства в своём одиночестве.
Мы погуляли по городу и зашли к нему в квартиру пообедать. Он жил в современном квартале у гавани, недалеко от внушительно выглядящей городской ратуши. Квартира была бедная, с наскоро выбеленными стенами и скудной мебелью. Она вообще не была похожа на чьё-то постоянное жилище, хотя на стенах и висели несколько репродукций позднего Лоури и набросков работы Гольбейна.
Стало пасмурно. Я пообедала и ушла. Я думаю, он ожидал, что я останусь. Но я хотела только вернуться на корабль.
4.4 Ибо Господь повелел мне сделать это— Зачем я сделал — что?
— То, что ты сделал с Линтером. Изменил его. Изуродовал его.
— Потому что он попросил меня об этом, — ответил корабль.
Я стояла в центре ангара на верхней палубе. Только вернувшись на корабль, я осмелилась вступить с ним в спор. Через посредство автономного дрона, разумеется.
— И, разумеется, это не имеет ничего общего с надеждой, что пребывание в человеческой шкуре покажется ему столь омерзительным, что он убежит обратно. Ничего общего с намерением шокировать его всей болью и тягостями человеческого существования — аборигены, по крайней мере, могут привыкнуть к ним, вырасти с ними. Ничего общего с идеей подвергнуть его физическому и ментальному истязанию, — зато теперь ты можешь сесть и сказать: «А я же тебе говорил…», когда он взмолится, чтобы ты забрал его.
— Если быть точным, то нет. Ты, по всей видимости, решила, что я изменил Линтера по своим собственным соображениям. Это не так. Я сделал это, потому что Линтер попросил меня. Я его отговаривал, но когда мне стало ясно, что он имеет в виду именно то, что сказал, и знает о возможных последствиях своего решения, когда я не смог найти в его действиях признаков безумия, — я удовлетворил его просьбу.
— Мне показалось, что ему не слишком приятно чувствовать себя столь близким к немодифицированному человеку, но я думаю, что это естественно в его положении — что это очевидным образом следует из его слов при первом разговоре. Он и не надеялся, что это будет приятно. Он расценивает это как форму перерождения. Нового рождения. Я не думала, что он будет так плохо подготовлен к новым ощущениям, так шокирован ими, что ему захочется вернуться к своей исходной генетической норме, и ещё меньше мне верилось, что он согласится вернуться на корабль, отказавшись от своей идеи остаться на Земле.
— Ты меня немного разочаровала, Сма. Я думал, что тебе понятны мои слова. Можно быть справедливым, скрупулёзным, беспристрастным и не искать похвалы. Но я смел бы надеяться, что, выполнив какую-то работу всего лишь более честно, чем тебе кажется приемлемым, могу быть избавлен от допросов в такой оскорбительной и недоверчивой манере. Я мог бы отвергнуть просьбу Линтера. Я мог бы заявить ему, что мне не по нраву эта идея, что я не хочу иметь с ней ничего общего, или же просто выработать совершенную защиту от эстетической безвкусицы. Но не стал. По трём причинам.
Во-первых, я солгал тебе: Линтер и теперь вовсе не кажется мне мерзким или уродливым человеком. Единственное, что мне важно, — его разум, а его интеллект и личность не затронуты. Физиологические детали, в общем-то, несущественны. Разумеется, его тело менее эффективно выполняет свои функции, чем прежде. Оно не так совершенно, менее устойчиво к повреждениям, не так легко приспосабливается к новым условиям, как твоё… Но он ведь живёт на Западе в ХХ веке, в достаточно комфортных, чтобы не сказать привилегированных, экономических условиях, и ему не очень нужны молниеносные рефлексы или ночное зрение, как у совы. Так что целостность его личности в меньшей степени была нарушена этими предпринятыми мною физиологическими модификациями, чем — потенциально — самим решением остаться на Земле, которое он принял.
Во-вторых, если что-то убедит Линтера в том, что мы хорошо к нему относимся, это будет похвально и резонно, как бы это ни сказалось на нём. Вражда с ним просто по той причине, что он повёл себя не так, как мне бы хотелось, или как хотелось бы любому из нас, — лишь укрепит его убеждённость в том, что Земля — его истинный дом, а тамошнее человечество — его соплеменники.
В-третьих, и, собственно, уже одного этого было бы достаточно: а для чего мы всё это делаем, Сма? Мы, Культура? Во что мы веруем, даже избегая определять это в таких терминах, даже чувствуя смущение при любом разговоре на эту тему? В свободу. Больше, чем во что бы то ни было ещё. Это специфическая, очень релятивистская разновидность свободы, избавленная от формальных законов и моральных кодексов, но — уже в силу того, что её так тяжело выразить словами и дать ей точное объяснение, — свобода более высокого сорта, чем любая её видимость, какую можно найти на планете под нами в эту эпоху. Тот же всеприсущий технологический опыт, то же позитивное сальдо продуктивных сил, что позволяют нам, для начала, просто быть здесь, позволяют нам делать выбор относительно судеб Земли, некогда в нашей истории позволили нам перейти к жизни по своим собственным предпочтениям и с единственным ограничением, состоящим в распространении точно такого же уважительного подхода на других людей. Эта идея столь проста, что не только священная книга каждой из земных религий содержит сходное утверждение, но, более того, каждая религиозная, философская или иная мировоззренческая система рано или поздно приходит к мысли, что это утверждение содержится и во всех других тоже. Вот таково это, преследующее столь часто выражаемый словами идеал, встроенное на глубинном уровне в нашу цивилизацию достижение, которого мы, к сожалению, приучены в какой-то мере стыдиться. Я полагаю это извращением. Мы просто привыкли к нашей свободе. Мы свободно черпаем из неё столько всего, о чём люди Земли могут только говорить, а говорим мы о ней так же часто, как встречаются подлинные примеры реализации этой скромной идеи там внизу.
Дервлей Линтер — плоть от плоти нашего общества. Он такой же его законченный продукт, как, между прочим, и я сам. И таким образом, он так же волен ожидать исполнения всех своих желаний, как и любой другой член нашего общества, по крайней мере до тех пор, пока его безумие не удастся доказать. Собственно, сама просьба о хирургическом вмешательстве — и то, что он принял его от меня — может служить подтверждением того факта, что в нём до сих пор больше от Культуры, чем от земной цивилизации.
Коротко говоря, если даже я и думал, что получу некоторые тактические преимущества, отказав ему в его просьбе, оправдать отказ было бы для меня так же сложно, как и с корнем выдернуть этого парня с планеты в тот же самый момент, как я понял его замыслы. Конечно, я могу уверить себя в том, что поступаю правильно, заставляя Линтера вернуться, и исходить при этом из того, что моё поведение выше всяких упрёков просто потому, что из всех участвующих в этом деле я обладаю наивысшим интеллектом. Но я должен быть уверен, что такое решение будет так же точно соответствовать основным принципам нашей цивилизации, как соответствует им сама возможность мне принять его.
Я посмотрела на индикатор настроения дрона. Всё это время я простояла истуканом, никак не выдавая своего отношения к происходящему.
Теперь я позволила себе вздохнуть.
— Ну что же, — сказала я, — я даже не знаю… пожалуй, это звучит почти благородно. — Я сложила ладони вместе. — Но, корабль, проблема в том, что я никогда не знаю, когда ты вполне откровенен, а когда — просто хочешь поболтать.
Машина оставалась неподвижна несколько мгновений, потом повернулась и выплыла прочь, не сказав ни слова.
4.5 Проблема правдоподобияКогда я увидела Ли в следующий раз, он был облачён в костюм, напоминавший униформу капитана Кэрка из Звёздного пути.
— Эй, да какого тебе… — начала я.
— Не смей подтрунивать надо мною, инопланетянка, — сердито прогудел Ли.
Я читала Фауста на немецком и одним глазом наблюдала, как двое моих друзей играют в снукер[48]. Гравитация в комнате для снукера была несколько меньше стандартной, чтобы шары двигались как полагается. Я спросила у корабля (когда он ещё говорил со мной), почему он не уменьшил гравитацию на всём борту до земной величины, как сделал это с продолжительностью суток.
— Это бы требовало слишком длительной перекалибровки, — ответил корабль. — Я не мог на это отвлечься.
(Ну так что, как там насчёт всемогущего Бога?)
— Ты, вполне возможно, об этом и не слышала, пока была занята ВКД, — сказал Ли, сев возле меня, — но я намерен стать капитаном этой посудины.
— Ты серьёзно? Это классно звучит, — я предпочла не спрашивать, что такое ВКД[49]. — И как именно ты предполагаешь добиться столь высокого, чтобы не сказать неслыханно высокого, поста?
— Я ещё не уверен, — доверительно сообщил Ли, — но мне кажется, что я обладаю всеми качествами, подобающими капитану.
— Исходя из едва уловимых намёков, сделанных тобою, я полагаю, что…
— Храбрость. Острый, как лезвие бритвы, ум. Способность руководить мужчинами и женщинами, подчиняя их своему авторитету. Изобретательность. Молниеносная быстрота реакции. А также — преданность и способность быть безжалостно объективным, если этого потребуют безопасность корабля и команды. За тем исключением, разумеется, что, если на кону будет стоять безопасность всей Известной Вселенной, я всё же вынужден буду, с видимой неохотой, пойти на мужественное и благородное самопожертвование. Буде таковое произойдёт, я сперва постараюсь спасти офицеров и рядовых членов экипажа, находящихся в моём подчинении. А сам пойду на дно вместе с кораблём.
— Да уж, это…
— Погоди. Есть и ещё одно качество, о котором у меня не было повода упомянуть.
— Какое же?..
— Самое главное. Амбициозность.
— О, проклятье. Конечно же!
— Без сомнения, от твоего внимания не ускользнуло, что доселе никто даже не помышлял о том, чтобы стать капитаном Капризного.
— По вполне уважительным причинам.
Джхавинс, одна из моих подруг, выполнила удар под отличной резкой[50] по чёрному шару, и я зааплодировала.
— Превосходно!
Ли опустил руку мне на плечо.
— Пожалуйста, послушай внимательно.
— Да-да. Я слушаю. Очень внимательно слушаю.
— Отсюда следует, что само намерение стать капитаном, возникшее у меня, уже служит наилучшим признаком идеального капитана. Понимаешь?
— Гм.
Джхавинс готовилась выполнить малоперспективный удар по дальнему красному шару.
Ли разочарованно прошумел:
— Ты надо мной смеёшься. А я-то надеялся, что ты хотя бы возьмёшься со мной спорить. Ты такая же, как и они все.
— Ага, секундочку, — сказала я. Джхавинс таки зацепила красный шар, но только чуть-чуть подвинула его к лузе. Я посмотрела на Ли. — Хочешь поспорить? Ну ладно. Для тебя — для любого из нас — принять командование кораблём ничуть не более естественное решение, чем для блохи — командование человеком. Или нет, это как если бы бактерии в их слюне вздумали взять всё на себя.
— А почему, спрашивается, он должен сам себе отдавать команды? Вообще-то это мы его построили, а не наоборот.
— Ну и что? В любом случае, это не мы его сделали, а другие машины… И даже они только положили начало этому процессу. По большей части он сотворил себя сам. А раз уж ты хочешь углубиться так далеко в прошлое… я даже не знаю, сколько тысяч поколений твоих предков до тебя за всю свою жизнь не видели ни одного компьютера или звездолёта, построенного их непосредственными предшественниками. И даже если бы мифические «мы» его и построили, то он был бы всё равно в зиллионы[51] раз умнее любого из нас. Ты вот разве допускаешь, что муравей вправе указывать, как тебе поступать?
— Бактерии, блохи, муравьи… М-да, невысокая у тебя самооценка.
— Ладно. Ну тогда сделай что-нибудь. Ступай вниз и попробуй спуститься с горы или сделать что-то в этом роде, глупышка.
— Но в самом начале были мы. Он не мог бы возникнуть, если бы мы не…
— А мы с чего начинались? Что такое начало? Комок слизи на поверхности другого каменного шарика? Сверхновая? Большой Взрыв? Если ты дал чему-то начало, какое ты вообще имеешь к нему отношение?
— Ты не воспринимаешь мои слова всерьёз, не так ли?
— Я не думаю, что ты серьёзен. Я думаю, что ты снова дошёл до ручки.
— Подожди, — возгласил Ли, наставительно тыча в меня пальцем. — Настанет день, и я буду капитаном. И ты горько пожалеешь о своих неосмотрительных словах. Ты сможешь претендовать разве что на должность офицера по науке. Но более вероятно, что я засуну тебя нянькой в госпиталь.
— Ладно-ладно, а не пошёл бы ты и не нассал на свои дилитиевые кристаллы?[52]
Глава 5 Ты бы мог, если б и вправду меня любил
5.1 Добровольная жертваПосле этого я провела на корабле ещё несколько недель. Он снова начал заговаривать со мной уже через пару дней. На какое-то время мне удалось забыть о Линтере: на борту Капризного у всех были свои обсуждавшиеся вслух интересы, от старых (или новых) фильмов и книжек до происшествий в Камбодже[53] или похождений Ланьяреса Соделя на поле битвы в Эритрее. (Ланьярес, чтобы покуражиться, в компании нескольких друзей часто разыгрывал военные игры с использованием настоящих боеприпасов. До меня доходили смутные слухи об этом, но даже они внушали отвращение. Пусть у них с собой полный реаникомплект, а искусственные железы в любой момент выделят любой наркотик или лекарство, — всё равно такое развлечение казалось мне омерзительным.) А когда я обнаружила, что эти ребята не позаботились ни о каком прикрытии с воздуха, я окончательно уверилась в том, что они просто не в себе. Да содержимое их мозгов в два счёта размажут по окрестным камням! Они могут умереть реальной смертью!
Но я думала, что им просто понравилось испытывать страх. Мне говорили, что у некоторых это бывает.
Когда Ланьярес известил корабль, что ему хочется принять участие в каком-нибудь реальном вооружённом конфликте, тот, разумеется, попытался его разубедить, но не преуспел в этом. Так Ланьяреса отправили в Эфиопию. Корабль наблюдал за ним со спутника и внимательно отслеживал все перемещения с помощью спасательных дронов, готовых вернуть его на борт в случае тяжёлого ранения. После некоторых сомнений, заручившись согласием самого Ланьяреса, корабль переключил картинку с камер отряда дронов на общедоступный канал, так что все могли наблюдать за деяниями Ланьяреса в реальном времени. Мне это показалось ещё большим извращением.
Но это было ещё не всё. Через десять дней Ланьярес составил жалобу, сославшись на то, что в месте, куда его закинули, ничего интересного не происходит, и потребовал забрать его на корабль. Не то чтобы ему было действительно скучно, объяснял он, на самом деле он испытывает некоторое мазохистское удовольствие от того, что жизнь на борту после просмотра этих трансляций с его участием несомненно оживилась. Но всё остальное жутко ему наскучило. Он пришёл к выводу, что потешная битва в специально отведённом для этих целей отсеке корабля несомненно прикольнее, чем реальные приключения.