Время от времени, чтобы усыпить бдительность надсмотрщицы, я задавала Малике какие-то вопросы: так создавалось впечатление, что мы следуем стандартной процедуре.
– Я позвонила Рутгеру, – шептала она, уткнув подбородок в колени, – и он сказал, что мы должны убежать! Его родители довольно-таки состоятельны, и мы могли бы пожениться и жить в любой стране мира, даже в Америке... О, мы так мечтали уехать в США! А потом вдруг явились мой старший брат, Саид, и наш дядя, Абдулла, и меня без предупреждения отвезли на какой-то частный аэродром, откуда и переправили домой. Не понимаю, как они узнали – наверное, врач из моей школы как-то с ними связался...
– А твой бойфренд? – спросила я. – Он знает?
– Я не сумела с ним поговорить – может быть, он обиделся, узнав, что я так внезапно сорвалась с места и улетела? Но я не хочу аборт, не хочу возвращаться домой, я хочу сама решать свою судьбу, понимаете?! Там, в Швейцарии, все такие... свободные, они строят планы на будущее, а я всегда знала, что мое будущее полностью в руках моей семьи. Они сами решат, что я буду делать после школы, отец уже устроил мою помолвку с сыном своего друга. Он обещал отдать меня ему еще лет десять назад, но я и думать об этом забыла, ведь прошло столько лет... Я хочу жить, как мои соседки по комнате в Швейцарии, – работать в одном из этих огромных офисных зданий, носить короткие юбки и не прятать волосы под покрывалом! Хочу сама водить автомобиль, ходить по магазинам без толпы телохранителей-мужчин и делать маникюр не на дому, а в салоне красоты, вместе с другими женщинами!
Я молчала, потрясенная до глубины души. Конечно, мне и раньше было известно о строгостях ортодоксального мусульманского воспитания, да и общение с Нур тоже многому меня научило, но никогда еще проблема зависимости женщины от мира мужчин не вставала передо мною с такой отчетливостью. Вот – Малика, живой человек, пострадавший от этих правил... и я не знала, как ей помочь. Ей, должно быть, я казалась представительницей счастливой категории женщин, обладающих почти теми же правами, что и мужчины. Малика всей душой стремилась стать такой же, потому что Швейцария словно продемонстрировала ей другой мир, отличный от того, в котором она росла до тринадцати лет. А теперь этот мир разом у нее отняли и вернули обратно, в ту среду, от которой девушка уже успела отвыкнуть до такой степени, что эта среда стала ей совсем чужой! И зачем им потребовалось посылать Малику за границу, если судьбу ее они уже решили задолго до этого?
Вот такой вопрос я и задала заместителю главврача Абу-Саеду Сафари, войдя в его кабинет. Затем очень быстро, боясь, что он может меня прервать в любой момент, я изложила ему суть дела.
– Она против аборта, мистер Сафари! – закончила я. – Бесчеловечно заставлять ее избавляться от ребенка, которого она так мечтает родить! А ее парень...
– Сядьте, пожалуйста, доктор Смольская.
В голосе Сафари прозвучали властные нотки, и я не посмела ослушаться, присев на краешек стула. Я чувствовала, что его вездесущая помощница, Сара Насер, притаившаяся где-то в углу позади меня, словно кобра, готовая к броску, буравит мой затылок неподвижным взглядом своих бездонных черных глаз.
– Хочу, чтобы вы поняли, доктор, – продолжал зам главного спокойным голосом. – Я разговариваю с вами на данную тему только по двум причинам. Во-первых, вы – европейка, поэтому вам простительно не знать или не понимать законов арабского мира. Во-вторых, вы – новенькая на борту и не совсем еще освоились с нашими правилами. Так вот, первое правило «Панацеи»: частная жизнь клиентов остается при них, и мы, случайно о чем-то узнав, тут же об этом забываем.
– Я все понимаю, мистер Сафари, но...
– ...речь идет об аборте, – прервал он меня. – Ситуация очень щекотливая, чтобы не сказать – тяжелая. Вы знаете, что в некоторых странах, включая Саудовскую Аравию, неверных жен забивают камнями? Ужасная процедура, но ее еще никто не отменял, прошу заметить!
– Но Малика еще не вышла замуж! – возразила я.
– Она обещана мужчине, как его будущая жена. Возможно, того, что она сделала, недостаточно для ее казни, но вполне хватит, чтобы опозорить и саму девушку, и всю ее семью. Там есть еще две дочери на выданье. Кто, спрашивается, пожелает связать жизнь и судьбу своего сына с «подержанным товаром»?
Я во все глаза смотрела на Сафари. Он произнес слова «подержанный товар» с полнейшей серьезностью, так, словно речь шла об автомобиле, а не о человеке.
– Разумеется, эта семья – весьма уважаемая и чрезвычайно состоятельная, поэтому они все равно нашли бы способ пристроить, всучить девицу кому-нибудь, но им определенно оказался бы человек совершенно не их круга. Малику, таким образом, навсегда вычеркнули бы из списка родственников, едва лишь она переступила бы в последний раз родительский порог. Возможно, вам кажется, что с девушкой поступают несправедливо, но на самом деле то, что они отправили ее к нам, – акт великого милосердия и большой родительской любви. Она вернется домой как новенькая, и любой мужчина почтет за честь составить ее счастье, а ее семья будет гордиться удачным браком.
– Но ведь у Малики есть парень в Швейцарии! – не сдавалась я. – Почему бы не позволить им пожениться, раз уж ее родичи настолько прогрессивны, что отправили ее учиться за границу?
– Парень?
Густая бровь Сафари презрительно изогнулась.
– У наших женщин, доктор Смольская, не бывает «парней», у них бывают братья, отцы или мужья – и этим исчерпываются все их возможные отношения с мужчинами. Вы сейчас пытаетесь подогнать исламские представления о морали под европейскую модель, но у вас ничего не выйдет. От вас требуется лишь уважать чужие обычаи и ни в коем случае не подвергать их критике. Возьмем «Панацею». Вы не могли не заметить, что, хотя старший медперсонал в основном составляют европейцы, среди среднего и младшего расклад совершенно иной. Никто не заставляет лично вас носить абайю и хиджаб, вот и вы, уж будьте так любезны, отнеситесь с пониманием к нашей культуре. Между прочим, я должен вам напомнить, что на «Панацее» царит настоящая демократия, и вам следует это ценить: американские военнослужащие-женщины, к примеру, вынуждены носить чуждые им предметы одежды на базах США, размещенных в арабских странах!
– Но этот молодой человек, приятель Малики...
– Забудьте о нем!
Голос Сафари поднялся на октаву, но он мгновенно взял себя в руки и добавил:
– Он не стоит того, чтобы о нем говорить. Чтобы не быть голословным и раз и навсегда расставить все точки над «i», расскажу вам одну историю. У меня был друг, и его сестра имела глупость влюбиться в британского инженера, работавшего в то время в Дубае. Не представляю, как их вообще угораздило, ведь все возможности общения для женщин в Саудовской Аравии ограничены их семейным кругом и некоторым количеством подруг. Тем не менее это случилось, и англичанин предложил сестре моего друга бежать. Она согласилась, они уехали на его родину. Там парень быстро устал от девушки, плохо говорившей по-английски, не имевшей понятия о европейской культуре и полностью зависевшей от него, да и семья молодого человека выразила неприязнь по отношению к ней. Все закончилось весьма плачевно: он предложил сестре моего друга расстаться, и ей ничего не оставалось делать, как позвонить домой и умолять семью принять ее обратно.
Сафари неожиданно замолчал, но я чувствовала, что это еще не конец истории.
– И что случилось потом? – тихо спросила я, догадываясь, что ответ мне не понравится.
– Потом? Она вернулась, но все уже знали о позоре, который эта женщина навлекла на себя, а заодно и на всех своих близких. На семейном совете решили, что остаток своих дней она проведет под домашним арестом, не общаясь ни с внешним миром, ни с членами семьи, и лишь служанка получила разрешение приносить ей еду и убирать в ее комнате.
Я в ужасе подумала о том, на какое страшное существование в итоге обрекла себя эта несчастная – это просто не укладывалось в моей голове! Еще более непонятным казалось мне то, что родные люди смогли так с ней поступить.
– Так что, – подытоживая нашу беседу, сказал Сафари, – теперь вы должны понять, доктор Смольская, что окажете Малике медвежью услугу, если решитесь помочь ей каким бы то ни было образом. Прошу вас, возвращайтесь к своим непосредственным обязанностям. Я смею надеяться, что наш разговор не выйдет за пределы этой комнаты и мне больше никогда не придется разъяснять вам особенности исламского менталитета.
Я поняла, что разговор окончен, и поднялась.
– Мистер Сафари... в начале беседы вы сказали, что у вас был друг – могу я спросить, почему вы употребили прошедшее время?
– Нам пришлось разорвать отношения, – ровным голосом ответил он. – Как мы могли продолжать общаться, ведь его семья так себя опозорила?
Ночью я почти не спала, все думала о бедной девушке, попавшей в ловушку собственной страсти, преданной возлюбленным и, в конце концов, даже своей семьей. Я вспоминала холодный тон заместителя главного врача «Панацеи» и тот факт, что за все время он ни разу не назвал сестру своего бывшего друга по имени, словно она, как и бойфренд Малики, «не стоила того, чтобы о ней говорить». Теперь, после моего краткого общения с Сафари, мне стало ясно, что он прав, как правы и родители девушки: аборт сделать просто жизненно необходимо, и, возможно, спустя какое-то время и сама Малика начнет думать именно в этом ключе. Однако этот вывод никоим образом меня не утешил.
Ночью я почти не спала, все думала о бедной девушке, попавшей в ловушку собственной страсти, преданной возлюбленным и, в конце концов, даже своей семьей. Я вспоминала холодный тон заместителя главного врача «Панацеи» и тот факт, что за все время он ни разу не назвал сестру своего бывшего друга по имени, словно она, как и бойфренд Малики, «не стоила того, чтобы о ней говорить». Теперь, после моего краткого общения с Сафари, мне стало ясно, что он прав, как правы и родители девушки: аборт сделать просто жизненно необходимо, и, возможно, спустя какое-то время и сама Малика начнет думать именно в этом ключе. Однако этот вывод никоим образом меня не утешил.
Утром мы прооперировали Малику. У нее должен был родиться мальчик.
* * *– В центре Каира минувшей ночью снайперы вели из здания МВД прицельный огонь по демонстрантам. Как сообщает телеканал «Аль-Джазира», по меньшей мере десять участников акций протеста погибли...
Подобные сводки новостей вот уже несколько дней звучали по телевизору. Теперь даже те из моих коллег, кто первоначально был настроен вполне оптимистично, перестали надеяться на быстрый и благополучный исход дела – то, что они называли стихийным всплеском и беспорядками, переросло в настоящую революцию, и конца ей пока что видно не было. Имран Хусейн ходил с почерневшим лицом, а я, регулярно сталкиваясь с ним, все размышляла о том дне, когда заметила шефа службы безопасности в кафе. Что же все-таки находилось в свертке, переданном ему подозрительным индийцем? Если деньги – а именно такой вывод казался самым вероятным, – то за что их заплатили Хусейну, неужели за информацию? Способен ли начальник службы безопасности продавать сведения о пациентах «Панацеи»? Если подумать, за это можно выручить немало, ведь за нашими клиентами гоняются толпы журналистов, не говоря уже об их конкурентах и прочих недоброжелателях!
Сразу после завтрака нам предстояла серьезная операция по пересадке почки. Мужчину, пятидесятисемилетнего иранца, доставил на судно вертолет несколько недель тому назад. Трансплантация – серьезная процедура, требующая кропотливой подготовки, а затем и долгой реабилитации. Накануне я беседовала с ним по поводу анестезии. Естественно, в «работе» с этим человеком нам следовало соблюдать большую осторожность: как правило, заболевания почек связаны с огромным количеством осложнений, включая мочекаменную болезнь и артериальную гипертензию. Существует даже опасность уремической комы, особенно в запущенных случаях, а у нашего иранца, несмотря на его высокое материальное положение, оказалась как раз такая ситуация. Дисфункция почек приводит к недостаточному очищению крови от шлаков и, соответственно, к накоплению излишнего количества азота и мочевины. У таких больных частенько наблюдается нарушение нормального всасывания и выведения калия, кальция, магния и хлора. Именно из-за их перераспределения в организме препараты для наркоза необходимо подбирать с особой тщательностью.
В моем рабочем расписании на сегодня ведущим хирургом значился некий доктор Алехандро Монтанья, с которым до сих пор мне познакомиться не удавалось. С другой стороны, я ведь еще ни разу не участвовала в операции по трансплантации на борту «Панацеи», а потому сей факт вовсе не показался мне удивительным. Монтанья, невысокий мужчина лет шестидесяти, выглядел очень компетентным и многоопытным хирургом. Мне понравилось, что при знакомстве он отвесил несколько комплиментов всей бригаде, кроме него состоявшей полностью из женщин, и отпустил пару остроумных шуточек. Монтанья говорил по-английски с сильным акцентом, но это лишь добавляло ему определенного шарма, хотя внешность трансплантолога никак нельзя было назвать романтической. Сухая, до черноты загорелая кожа, волосы, когда-то черные, а сейчас совершенно седые, редеющие на макушке, изрядное количество морщин на лице, похожих на пунктирные линии на контурной карте, делали Монтанью похожим на старого добродушного гнома. Однако его глаза, темно-карие, проницательные, привлекали к себе внимание.
Операция продлилась четыре часа, и за это время мне пришлось вводить пациенту наркоз больше шести раз. Монтанья действовал как робот, запрограммированный на успешный исход, каждое его движение было тщательно выверенным, профессиональным. Я с восхищением подумала о том, что нечасто мне доводилось работать с таким великолепным хирургом. Странно, что до сих пор я ни разу не встретила этого человека среди обитателей судна, ведь мы проводили свободное время в одних и тех же местах – в столовой, в кафе, у бассейна, в библиотеке или кинозале. Возможно, я знакома еще не со всеми? Что ж, «Панацея» – большой корабль, и мне предстоит узнать еще немало нового до окончания нашего путешествия.
* * *Почти обо всем, что происходило на борту, я ежедневно докладывала Еленину, и лишь уик-энд, проведенный на Гоа, выпал из его поля зрения. Правда, я поведала начальнику НЦБ о своей неожиданной случайной встрече с Имраном Хусейном, в то же время умолчав об инциденте с Фэй Хуангом. Китаец здорово меня заинтриговал, и я все размышляла над странным стечением обстоятельств, когда он выручил меня и моих подруг, разобравшись с бандой подгулявших индийцев. Наверное, мое задание сделало меня слишком уж подозрительной, Фэй Хуанг вполне свободно мог просто прогуливаться где-то неподалеку, но что-то мешало мне поверить в простую случайность. С того памятного дня я больше ни разу не встретилась с китайцем, хотя его собратья попадались мне на каждом шагу – особенно Кун Ли, вечно недовольный младшим персоналом и непрестанно оравший на своем музыкальном восточном наречии с разнообразными переливами, диезами и бемолями. Создавалось такое впечатление, что Фэй Хуанг сознательно меня избегает, – может, желает скрыть свое знание английского? Человек, оказавшийся во враждебном к нему окружении, вообще предпочитает больше слушать, нежели открывать рот, а тот факт, что он не говорит на общепринятом языке, может, в случае чего, сослужить ему неплохую службу: его не посчитают угрозой никому, да и вообще не воспримут всерьез, а он тем временем уже будет в курсе всех важных событий... Нет, положительно, Фэй Хуанг стоит того, чтобы выяснить о нем побольше! Однако Еленину пока что необязательно об этом знать.
Это был печальный день – вечером мы отправляли Малику домой. Я не рискнула с ней попрощаться, ведь девушка, скорее всего, воспринимает меня как врага, совместно с другими недоброжелателями отнявшего у нее ребенка. Я с горечью провожала взглядом ее удалявшуюся фигурку, закутанную в черную абайю, и уговаривала себя, что, во-первых, я все равно ничего не сумела бы с этим поделать, и во-вторых, что Абу-Саед Сафари прав и такой выход для Малики и в самом деле наилучший.
– Надеюсь, она будет счастлива, – проговорила Нур, стоявшая рядом со мной. Я рассказала девушке о Малике, и она впечатлилась этой историей. – Надеюсь, для нее нашли хорошего мужа, который не будет ее обижать!
Я вспомнила «сестру друга» Сафари. В момент моей беседы с ним мне показалось, что этот человек не способен на сочувствие, он черств и сух, как старое дерево, пережившее уже множество природных катаклизмов. Теперь же мое мнение изменилось. Сафари, несомненно, тяжело переживал разрыв с другом своего детства, но он не мог пойти против условностей мира, к которому принадлежал.
Неожиданно почувствовав спиной чей-то взгляд, я вздрогнула. Молодая женщина, высокая, сухая, как жердь, с резкими чертами скуластого лица, пристально смотрела на меня. Сара Насер, секретарь Сафари! Она не отличалась дружелюбием и никогда не проявляла желания с кем-то пообщаться, явно предпочитая одиночество компании. Все время в черном, никогда не снимавшая свой хиджаб, эта женщина походила на тень, неотступно следовавшую повсюду за заместителем главного врача «Панацеи». Уже то, что посреди дня Сара Насер оказалась здесь, на верхней палубе, было удивительно, тем более что в ее обязанности не входили проводы пациентов корабля. Женщина смотрела на меня лишь какие-то несколько секунд, показавшихся мне вечностью, затем она отвела глаза, развернулась и быстро зашагала в сторону спуска.
– У-ух-х! – шумно выдохнула Нур, сильно сжав мою руку, и я почувствовала, какие холодные у нее пальцы. – У меня от нее просто мороз идет по коже!
Да, наверное, и я чувствовала то же самое. Мало кто способен вызвать у меня подобные ощущения, но Саре Насер это прекрасно удавалось.
Больше ничего примечательного в тот день не произошло. Две пластические операции провела Люсиль Ламартен: оперировались престарелая голливудская звезда и третья жена какого-то шейха, желавшая вернуть благосклонность своего мужа, взявшего полагавшуюся ему по Корану четвертую жену, совсем молодую. Честно говоря, не думаю, что пластика в этом случае помогла бы, ведь наша пациентка и сама была достаточно молодой и весьма привлекательной. Скорее всего, шейху просто наскучил ее безупречный вид и он возжелал новизны – как известно, мужчины любят разнообразие. Почему-то считается, что женщины в этом отношении от мужчин отличаются, но я всегда полагала так: дело лишь в том, что у нас просто гораздо меньший выбор, да и возможности, к сожалению, весьма ограничены. Кстати, насколько мне удалось выяснить, этому шейху уже стукнуло семьдесят восемь, а его молодая, полная сил третья жена считала старой себя и охотно пошла под нож хирурга из-за желания угодить супругу.