А стрелки завертелись вокруг циферблата куда быстрее, чем им было предначертано природой.
Услышав вверху какой-то новый шум, нянюшка Ягг запрокинула голову.
Довольное выражение мгновенно слетело с ее лица. Молоток, отстукивающий часы, медленно отклонялся назад. Только нянюшка сообразила, что стоит под самым колоколом, как молоток принялся отбивать время.
Бом…
– О, проклятье!
…Бом…
…Бом…
…Бом…
Над болотом плыл туман. И вместе с ним двигались неведомые тени. Приближалась та самая ночь, когда различие между живыми и мертвыми будет сведено до минимума.
Госпожа Гоголь явственно ощущала их присутствие среди деревьев. Бесприютные. Голодные. Безмолвные. Отвергнутые людьми и богами. Обитатели туманов и грязи, единственная сила которых находится где-то на оборотной стороне слабости, чьи верования столь же неустойчивы и самодельны, как и их домики. А еще люди из города – но не те, что живут в больших белых особняках и разъезжают по балам в красивых каретах. Нет, об этих людях в сказках никогда не упоминается. Сказки в принципе не интересуют свинопасы, остающиеся свинопасами, и бедные, скромные портняжки, удел которых умереть чуть более бедными и намного более скромными.
Однако именно эти люди приводили в действие волшебное царство, готовили его пищу, подметали его полы, вывозили его нечистоты и были его лицами в толпе. Вот только их желания и мечты, сколь бы непритязательными они ни были, не имели никакого значения. Люди-невидимки.
«А я сижу здесь, – подумалось госпоже Гоголь. – Расставляю ловушки для богов».
Множественная вселенная насчитывает огромное число самых разнообразных религий вуду, поскольку данную религию можно приготовить из любых подручных ингредиентов. Однако все без исключения религии вуду так или иначе пытаются зазвать бога в тело человека.
«Глупо, – подумала госпожа Гоголь. – И очень опасно к тому же».
Вуду госпожи Гоголь отталкивалось от обратного. Что такое бог? Точка, где фокусируется вера. Если люди верят, бог начинает расти. Сначала незаметно, но чему-чему прекрасно учит болото, так это терпению.
Фокусной точкой для бога может служить что угодно. Пригоршня перьев, перевязанных красной ленточкой, шляпа и фрак, нацепленные на две перекрещенные палки… Все равно что. Ведь если ты практически ничего не имеешь, значит, ничто для тебя – это все, а все – ничто. Потом ты подкармливаешь его, пестуешь, как гуся к празднику, и даешь могуществу медленно-медленно расти, а когда приходит время – открываешь ему дорогу… назад. Скорее человек может управлять богом, а не наоборот. Правда, за это приходится платить. Но платить приходится всегда и за все. Из собственного опыта госпожа Гоголь прекрасно знала: в конце концов умирают все и вся.
Она сделала глоток рома и передала кувшин Субботе.
Суббота тоже отхлебнул и сунул кувшин дальше. Нечто, бывшее в своей прошлой жизни рукой, с благодарностью приняло передачу.
– Давай приступим, – велела госпожа Гоголь.
Мертвец взял три маленьких барабанчика и начал отбивать ритм, будоражаще быстрый.
Спустя некоторое время нечто похлопало госпожу Гоголь по плечу и вручило ей опустевший кувшин.
Да, пожалуй, можно начинать…
– Улыбнись же мне, о властительница Бон Анна. Защити меня, Повелитель Сети Продаж. Направь меня, о Широко Шагая. И прими меня, ты, Хоталога Эндрюс.
Ибо стою я между светом и тьмой, но это ничего не значит, поскольку стою я между ними.
Вот ром для вас. Табак для вас. Пища для вас. Дом для вас.
А теперь внимательно выслушайте меня…
…Бом.
Очнувшись от одного сна, Маграт словно бы перенеслась в другое сновидение. Ей снилось, что она танцует с самым прекрасным мужчиной на балу, а потом… оказалось, что она действительно танцует с самым прекрасным мужчиной на балу.
Только вот глаза его были скрыты двумя кружочками закопченного стекла.
Хотя Маграт и была мягкосердечной, неисправимой мечтательницей (пусть даже мокрой курицей, как выражалась матушка Ветровоск), она не была бы ведьмой, если бы не обладала кое-какими инстинктами и не доверяла им. Быстро вскинув руку и опередив своего партнера буквально на мгновение, Маграт сдернула стеклышки с его глаз.
Ей и раньше доводилось видеть подобные глаза, вот только их обладатели никогда не ходили на двух ногах.
Ее ножки, которые еще секунду назад грациозно порхали в танце, вдруг запнулись друг о друга.
– Э-э… – начала было Маграт.
И только тут ощутила, насколько холодны и влажны эти розовые, с ухоженными ногтями, пальцы.
Подгоняемая безумным желанием поскорее убежать из этого ужасного места, Маграт развернулась и бросилась прочь, расталкивая попадающиеся на пути пары. Ноги путались в складках платья. Дурацкие туфельки скользили по полу.
Ведущую в вестибюль лестницу охраняли двое стражников.
Глаза Маграт сузились. Сейчас главное лишь одно – выбраться отсюда, да побыстрее.
– Ай!
– Ой!
Она миновала стражников, взбежала по лестнице, но на самом верху поскользнулась. Стеклянная туфелька соскочила с ноги и зазвенела по мрамору.
– Проклятье, и как только можно ходить в такой дурацкой обуви! – воскликнула она, ни к кому конкретно не обращаясь.
Отчаянно прыгая на одной ноге, она сдернула вторую туфельку и выбежала в ночную темноту.
Принц медленно поднялся по ступеням и поднял сиротливо валяющуюся туфельку.
Некоторое время он разглядывал ее. Свет отражался в многочисленных зеркальных гранях.
А матушка Ветровоск тем временем затаилась неподалеку в тени. В любой сказке имеется решающий момент, и он вот-вот должен был наступить.
Она отлично умела проникать в головы другим людям, но сейчас ей нужно было проникнуть в собственный разум. Она сосредоточилась. Еще глубже… долой повседневные мысли и мелкие заботы, быстрее, быстрее… сквозь слои глубоких раздумий… все дальше… мимо потаенных и покрывшихся коркой мыслей, давнишних грехов и напрасных сожалений – сейчас на них нет времени… еще чуть-чуть… а, вот!… серебристая ниточка сказки. Матушка являлась частью сказки, неотъемлемой частью, а следовательно, и сказка тоже часть матушки.
Она струилась в самой глубине. Матушка потянулась к ней.
Матушка Ветровоск терпеть не могла, когда что-то предопределяло судьбы людей, когда что-то вводило этих людей в заблуждение и тем самым принижало их.
Сказка покачивалась из стороны в сторону, будто стальной трос. Она ухватилась за нее…
И потрясенно открыла глаза, быстро осмысливая увиденное. А потом матушка шагнула вперед.
– Прошу прощения, ваше высочество!
Выхватив туфельку из рук дюка, матушка Ветровоск подняла ее высоко над головой.
На матушкином лице заиграла зловещая ухмылка, от которой у нормального человека затряслись бы все поджилки.
Матушка разжала руки.
Туфелька со звоном упала на ступеньки.
По мрамору разлетелись тысячи сверкающих осколков.
Сказка, обвившая весь черепахообразный отрезок пространства-времени, больше известный как Плоский мир, судорожно вздрогнула. Оторванный конец извивался во тьме, отчаянно пытаясь найти хоть какое-нибудь продолжение, которое подпитывало бы его и дальше…
На полянке шевельнулись деревья. Тени тоже пришли в движение. Вообще-то, тени не могут шевелиться, если не колеблется свет. Но этим теням свет не был нужен.
Барабанный бой прекратился.
В тишине слышалось лишь негромкое потрескивание энергии, пробегающей по одеянию, что свисало с вбитой в землю жердины.
Суббота двинулся вперед. Когда он схватил фрак и принялся одеваться, по его пальцам тоже забегали зеленые искорки.
Тело его содрогнулось. Эрзули Гоголь перевела дух.
– Вот ты и здесь, – подвела итог она. – Ты – это ты. Ты в точности такой, каким был когда-то.
Суббота поднял над головой руки со сжатыми кулаками. Время от времени у него дергалась то нога, то рука. Это энергия, заключенная в беличьей клетке его тела, металась в поисках выхода, но ясно было, что он с ней справляется.
– Дальше будет легче, – промолвила она уже гораздо мягче.
Суббота кивнул.
Теперь, когда в нем кипит энергия, подумала она, он стал таким же неистовым, как и при жизни. Хотя при жизни он не был идеальным человеком. Орлея никогда не являлась образцом гражданской добродетели. Но он, по крайней мере, не пытался убедить людей, что, мол, они сами хотят, чтобы он угнетал их. И не говорил им, будто все, что он делает, делается исключительно ради их же блага.
Вокруг поляны жители Новой Орлеи – старой Новой Орлеи – становились на колени или сгибались в поклоне.
Нет, добрым правителем он не был. Но он всех устраивал. Да, он бывал капризным, заносчивым, а иногда просто оказывался неправым, зато он никогда и не настаивал, что это оправдывается чем-либо иным, кроме того, что он больше, сильнее и подчас хуже других. Он никогда не говорил, что он лучше. И не велел людям поголовно быть счастливыми, не навязывал им никакого счастья. Кто-кто, а люди-невидимки знали, что счастье не является естественным состоянием человечества и не может быть навязано извне.
Нет, добрым правителем он не был. Но он всех устраивал. Да, он бывал капризным, заносчивым, а иногда просто оказывался неправым, зато он никогда и не настаивал, что это оправдывается чем-либо иным, кроме того, что он больше, сильнее и подчас хуже других. Он никогда не говорил, что он лучше. И не велел людям поголовно быть счастливыми, не навязывал им никакого счастья. Кто-кто, а люди-невидимки знали, что счастье не является естественным состоянием человечества и не может быть навязано извне.
Суббота снова кивнул, на сей раз с удовлетворением. Когда же он открыл рот, искры засверкали у него между зубами. А когда он двинулся по болоту прочь, аллигаторы торопливо порскнули во все стороны, стараясь не угодить ему под ногу.
В дворцовой кухне было тихо. Огромные подносы с жареным мясом, свиные головы с яблоками во рту, многослойные торты – все давным-давно было унесено наверх. Слышалось лишь звяканье посуды, которую начали мыть в огромных раковинах, расположенных в дальнем конце помещения.
Тетушка Приятка наложила себе полную тарелку красной полосатки, сваренной в крабовом соусе. В Орлее она была не лучшей поварихой – с гумбо госпожи Гоголь не могло сравниться ни одно кушанье, люди с радостью восставали из мертвых, лишь бы еще разок попробовать это самое гумбо, – но разница между тетушкой и госпожой Гоголь была столь же ничтожной, как… скажем, как между сапфиром и бриллиантом. Однако у тетушки Приятки все же была профессиональная гордость, поэтому, зная, что предстоит бал, она расстаралась. Вот только разве можно приготовить что-нибудь толковое из огромных кусков мяса?
Коленнская кухня, как и все лучшие кухни во множественной вселенной, была создана людьми, которым надо было хоть как-то использовать продукты, от которых наотрез отказывались правители. Без крайней необходимости ни один здравомыслящий человек даже не подумает попробовать на вкус птичье гнездо. И только голод способен заставить человека попробовать аллигатора. Кто будет есть акульи плавники, когда можно съесть саму акулу?
Тетушка Приятка налила себе рома и как раз взялась за ложку, когда почувствовала, что за ней наблюдают.
В дверях, уставившись на нее, стоял высоченный здоровяк в черной кожаной куртке. В руке он держал кошачью маску.
То был очень своеобразный взгляд. Тетушка Приятка вдруг ощутила странное желание привести в порядок волосы и надеть чуть более нарядное платье.
– Да? – спросила она. – Что вам угодно?
– Хаучу еусть, теутушка Прияутка, – ответил Грибо.
Она внимательно осмотрела посетителя. И каких только типов не встретишь в Орлее в нынешние-то деньки. Этот, должно быть, тоже на бал заявился, вот только было в нем что-то очень… знакомое.
Грибо ощущал себя крайне несчастным котом. Только что поднялся страшный шум всего лишь из-за того, что он попытался стащить со стола жалкую жареную индейку. А потом какая-то худющая женщина с лошадиными зубами, жеманно улыбаясь, долго уговаривала его встретиться попозже в розарии, что было совсем не по-кошачьи. Кроме того, тело у него было абсолютно неподходящее, да и у нее тоже. К тому же кругом толпилось слишком много других представителей мужского пола.
А потом он учуял кухню. Кухня притягивает котов так же, как, скажем, притяжение притягивает камни.
– Мы с вами где-то встречались? – уточнила тетушка Приятка.
Грибо ничего не ответил. Нос привел его к миске, стоящей на одном и столов.
– Хаучу! – потребовал он.
– Рыбьих голов? – изумилась госпожа Приятка.
С технической точки зрения они представляли собой отбросы, хотя то, что она собиралась сделать из них, плюс небольшое количество риса и несколько особенных подливок должно было превратить эти головы в блюдо, за которое дрались бы даже короли.
– Хаучу, – повторил Грибо.
Тетушка Приятка пожала плечами.
– Что ж, если желаете сырых рыбьих голов, милости прошу, – не стала перечить она.
Грибо неуверенно взял миску. Он еще плохо управлялся с пальцами. Заговорщицки оглядевшись, он нырнул под стол.
Послышались энергичное чавканье и скрежет возимой по полу миски.
Вскоре Грибо снова появился на белый свет.
– Маулаукоу? – поинтересовался он.
Удивленная тетушка Приятка потянулась за кувшином молока и чашкой.
– Блюуцце, – возразил Грибо.
…И за блюдцем.
Грибо взял блюдце, смерил его долгим мрачным взглядом и поставил на пол.
Тетушка Приятка удивленно наблюдала за происходящим.
Грибо покончил с молоком и ловко слизнул с подбородка последние капли. Теперь он чувствовал себя куда как лучше. В очаге горел огонь. Грибо прошествовал к нему, уселся, поплевал на ладонь и попытался вымыть уши, но у него ничего не получилось, поскольку и уши его, и лапа оказались для этого занятия абсолютно неподходящими. После нескольких неудачных попыток мытья он наконец улегся на пол и с трудом свернулся клубочком. Что тоже получилось не слишком хорошо, поскольку позвоночник почему-то стал плохо гнуться.
Через некоторое время тетушка Приятка услышала низкое, астматическое ворчание.
Грибо пытался мурлыкать.
Но у него оказалось неподходящее для этого горло.
В общем, проснется Грибо в самом дурном настроении и непременно захочет с кем-нибудь подраться.
А тетушка Приятка вернулась к своему ужину. Несмотря на то что этот верзила прямо у нее на глазах сожрал целую миску рыбьих голов, вылакал блюдце молока, а потом неуклюже скрючился у огня, она вдруг поняла, что ни капельки его не боится. Более того, она с трудом подавляла желание почесать ему брюшко.
Маграт прямо на ходу стащила с ноги вторую туфельку. Сейчас она бежала по длинной красной ковровой дорожке к дворцовым воротам, за которыми ждала ее свобода. Бежать – вот что было важнее всего. И неважно куда, главное – откуда.
А потом из теней вдруг выступили две фигуры. Когда они в абсолютном молчании стали приближаться к ней, Маграт угрожающе подняла туфельку, показывая, что так легко ее не возьмешь. Но даже в сумерках она ощущала на себе эти жуткие взгляды.
Толпа расступилась. Лили Ветровоск в шорохе шелка проскользнула вперед.
Не выказывая ни малейшего удивления, она оглядела матушку Ветровоск.
– И тоже вся в белом, – сухо промолвила она. – Честное слово, ну разве это не мило!
– Я остановила тебя, – откликнулась матушка, все еще тяжело дыша. – Я прервала ее.
Лили Ветровоск посмотрела куда-то за ее плечо. По лестнице поднимались змеесестры, с двух сторон поддерживая безвольно обмякшую Маграт.
– Избави нас боги от людей, которые все понимают буквально, – сказала Лили. – Два – вот волшебное число.
Она подошла к Маграт и выхватила у нее из руки вторую туфельку.
– А ход с часами был довольно занятным, – произнесла она, снова поворачиваясь к матушке. – Часы действительно произвели на меня впечатление. Правда, как видишь, это ничего не дало. Да и вообще, ты бы ничего не смогла сделать. Слишком велика инерция неизбежности. Хорошую сказку ничем не испортишь. Уж поверь мне.
Она вручила туфельку принцу, но с матушки глаз по-прежнему не сводила.
– Ей будет как раз, – сказала она.
Двое придворных держали ногу Маграт, в то время как принц напяливал туфельку на неподатливую женскую ступню.
– Ну вот, – заключила Лили, глядя матушке Ветровоск прямо в глаза. – И еще, Эсме. Можешь даже не пытаться загипнотизировать меня.
– Подходит, – возвестил принц с некой ноткой сомнения в голосе.
– Да уж конечно, – послышался живой голос откуда-то из-за спин стоящих кругом гостей. – Как тут не подойти? Когда на пару шерстяных носков надеваешь…
Лили наконец опустила взгляд на ногу в туфельке. Затем посмотрела на Маграт. Протянув руку, она грубо сорвала маску.
– Ого!
– Девчонка не та, – признала Лили. – Но это все равно ничего не значит, Эсме, главное, что туфелька та самая. Все, что нам нужно, это найти девушку, которой она придется по ноге…
В толпе произошло какое-то шевеление. Гости расступились, пропуская вперед вымазанную маслом и облепленную паутиной нянюшку Ягг.
– Если это пятый с половиной размер и средний подъем, то вам нужна именно я, – сказала она. – Сейчас, сейчас, только разуюсь…
– Я имела в виду не тебя, старуха, – холодно отозвалась Лили.
– А кого ж еще! – радостно возразила нянюшка. – Понимаешь, все мы знаем, как должна развиваться эта сцена. Принц, пытаясь отыскать девушку, которой туфелька придется по ноге, обходит весь город. Именно это ты и планировала. Так что я могу хоть отчасти облегчить тебе задачу. А, что скажешь?
По лицу Лили пробежала тень неуверенности.
– Мы ищем девушку, – сказала она. – Брачного возраста.
– А какие проблемы? – добродушно отозвалась нянюшка.