В Репино в Доме творчества Мишель прознакомил меня с крупными композиторами: Петровым, Слонимским, Тищенко. Там же любил отдыхать и Граф Николаевич. Но пора возвращаться с Финского залива в горы Кавказа.
КАВКАЗСКАЯ ОДИССЕЯ (окончание)
В несколько более веселом настроении, чем обычно, мы начали подъем из Ханлара к высокогорному озеру Гек-Гель. Как только стемнело, мы опять врезались в тучу, но деваться уже было некуда. Дорога была узкая, между стеной и пропастью, видимость ограничивалась одним метром, об «развернуться» не могло быть и речи. Я шел по дороге, корректируя действия водителя, а Эдик страдал за рулем. К турбазе мы добрались уже к исходу ночи, вызвав искреннее удивление начальника лагеря.
– Мы уже тут третий день сидим без хлеба. Никто из водителей не хочет идти через тучу, а вас вдруг занесло. Да еще и ночью!
Нас определили в палатку отсыпаться, а наутро мы нашли Колю. Тут нам пригодился наш кухлик из Ханлара. Коля тоже проявил восточное гостеприимство. Нам накрыли стол в столовой, которую торжественно обозвали рестораном. Коля притащил откуда-то трех музыкантов, игравших на неведомых нам очень скрипучих и визгливых инструментах. Прямо пир князей по Пиросмани. Благо у нас был с собой лаваш, оставшийся из Нухи, так как хлеба в «ресторане» не было.
Как только началось застолье, мы тут же задали Коле вопрос, терзавший нас последние два дня в отношении игры в чмен на окраине Нухи. Коля воспринял этот вопрос спокойно.
– Да, там у людей есть очень большие деньги.
– Но такие деньги нельзя заработать ни на какой торговле.
– Понимаешь, в чем дело. Там когда-то была столица Шекинских ханов. Как мне говорили, во время революции они попрятали все свои камни и золото, а родственники второго и третьего поколения остались. Им как-то удалось перевести это в деньги, и теперь они не знают, что с этими деньгами делать. Самое большее, что они могут себе позволить – это съездить два раза в год в Москву и там тихонько погулять без особой рекламы. Поэтому они построили за свои деньги хинкальную за городом, провели туда шоссейную дорогу, сидят там и перегоняют деньги из одного кармана в другой под хороший коньяк.
После некоторого возлияния спуск показался нам более легким.
Дальше наш путь лежал в Нахичевань. Дороги были тяжелые. Один раз мы видели грузовик, скатившийся в пропасть. Наверху стояли два «Москвича». Мы остановились и спросили – нужна ли наша помощь. Нам ответили довольно грубо: «Проезжай! Это не твое дело. Это наше дело!» Нахичевань поразила нас женщинами, завернутыми в розовые и голубые покрывала, мужчинами, сидящими весь день в чайханах и пьющими чай, и восточным базаром. На прилавках лежали метровые огурцы, фрукты, на натянутых веревочках колготки, платки. Кучками лежали иностранные сигареты, зажигалки и презервативы. Чувствовалось, что граница очень близко.
В мечети нас приняли радушно. Пока мы мыли ноги в источнике, служитель принес нам чай, который мы пили прямо на ступеньках мечети. Потом он показал нам интерьер, сплошь увешанный коврами.
Из Нахичевани наш путь лежал вдоль Иранской границы в Армению. Мы ехали по дороге, на которой не было ни людей, ни машин. Дорога была не очень определенной, и однажды нам даже показалось, что мы пересекли вспаханную полосу. Наконец мы уперлись в пограничный пост. Там проверили документы и велели поворачивать назад, на Нахичевань. Нам стало тошно, когда мы представили себе обратную дорогу через Нагорный Карабах в Азербайджан. Попросили позвать начальника. Лейтенант оказался молодым парнем из Житомира, мы перешли на украинский, показали документы, показали письмо из Союза архитекторов, которым я предварительно запасся, сказали, что изучаем восточную архитектуру.
– Ну добре, хлопщ,!зжайте по цш дорозi до Звартноца. Коли буде хто питать, кажить, що я перевфяв документа.
При подъезде к Звартноцу мы, действительно, опять наткнулись на пограничный пост. Там стояло несколько машин, и их водители громко спорили с пограничниками. Мы запереживали. Однако они посмотрели наши документы и тут же пропустили.
– Багажник открывать? – спросил я.
– Да что там у вас может быть особенного? Это мы контрабандистов ловим, – сказал пограничник. – Здесь у каждого второго родичи на той стороне.
Ночевали прямо у развалин Звартноцкого храма. Дальше нас ждал древний Эчмиэдзин, где мы увидели главу армянской церкви – каталикоса, красавец Ереван с шедеврами архитектуры Таманяна и Исраэляна. Мы почувствовали, что Армения, действительно, самая древняя страна в нашем Советском Союзе. Мы посетили Гарни, где увидели настоящий греческий храм, стоящий на фоне гор, Гегард – старинный храм наполовину вырубленный в скале. От впечатлений уже разрывалась голова. Но надо было выполнить до конца намеченный маршрут, и мы поехали в Грузию.
В Тбилиси у меня оказался приятель, который показал нам Пантеон, покатал на «канатке», напоил вкуснейшим лимонадом, накормил хачапури по-аджарски в подвальчике Лагидзе и рассказал, как проехать в Мцхету. Возле Джвари Мцхетской я взобрался на камень и начал громко читать лермонтовского «Мцыри». События, описываемые в этой поэме, как я понял, происходили где-то здесь. Когда я дошел до слов:
находившиеся поблизости грузины не выдержали и положили передо мной пару рублей в лежавшую рядом шапку, а один даже принес бутылку вина. Вид у меня, скажем прямо, был еще тот. Месячная поездка измочалила тенниску и штучные китайские брюки до плачевного состояния. От опасной бритвы и станка мы уже отвыкли, а при нашем образе жизни электробритва была бесполезна. Механической бритвой я мог брить только голову. Так что мой облик завершала поросшая редкими кустами лысина и четырехнедельная нечесанная борода. Этот вид легко вписывался в лермонтовскую поэму.
После Джвари мы решили даже перевыполнить программу и посетить пещерный город Вардзи. Он находился недалеко от турецкой границы. На подъезде к нему нас остановил шлагбаум пограничного поста. Опять в ход пошли документы, членский билет Союза архитекторов, письма. Ничего не помогало. Попросили начальство. Пришел лейтенант, сказал, что надо было думать раньше и оформлять документы на пребывание в пограничной зоне по месту жительства. Но если мы заполним анкеты, он нам разрешит посмотреть пещерный город. Опять пошло: номер паспорта, где живешь, где родился, где прописан и т. д. Он забрал анкеты, исчез на полчаса, а вернувшись сообщил, что ему начальство запретило заниматься самодеятельностью, и он нас никуда не пустит.
– Вы откуда приехали? – спросил он еще раз, глядя в анкету. – Из Киева? Вот в Киев и поезжайте. Нечего вам шляться в пограничной зоне.
Мы настолько были переполнены впечатлениями, что по дороге домой уже мало куда заезжали, и думали только о возвращении. Тридцать пять дней мы вели цыганскую жизнь, и нас помаленьку уже начало тянуть к цивилизации.
По возвращении остался всего один день на отсыпание, отмывание и прочие процедуры. Когда я вышел на работу, произошло то, чего я никак не ожидал – я привык уже к своему имиджу. Весь институт сбежался на меня смотреть. Темный загар, лысая голова, окладистая борода вызвали живейший интерес. Меня просили не сбривать бороду – оставить хотя бы на время для колорита.
А через месяц разразилась гроза. Меня вызвал к себе директор.
– Саша, – сказал он мне мрачным голосом, – неужели это так серьезно? – А я все время думал, зачем тебе эта коричневая лысина и борода, а ты, оказывается, вот что задумал.
– Вы о чем, Сергей Константинович?
– На, читай, – и он протянул мне официальную бумагу со штампом МВД.
В бумаге говорилось, что «ваш сотрудник нарушил пограничный режим с Турцией», что на него наложен штраф – 100 рублей, и что этот случай следует разобрать и осудить на общем собрании. Пришлось объяснять ему все с самого начала. Он поверил, сказал, что никаких собраний не будет, но бороду попросил сбрить. Бороду я не сбрил. На следующий день я получил аналогичное письмо домой с указанием, куда и когда платить штраф за нарушение пограничного режима с Турцией.
Освобождение от этих обвинений пришло совершенно неожиданно. У нас в отделе работал Геннадий – геодезист. Он был настоящим профессионалом в двух областях – вертикальная планировка и выпивка. Держался он, как правило, только до обеда, и это всех устраивало, так как он за полдня делал больше и качественнее, чем другие «вертикальщики» за два дня. Ровно в 12 часов в дверь просовывалась физиономия кого-нибудь из его друзей и с возмущением сообщала, что люди уже гуляют, а мы ни в одном глазу. Геннадий быстро собирал инструменты и стремительно направлялся к выходу. И никакая сила не могла его остановить. Когда кто-то из нас говорил, что может не стоит так рано идти закладывать, он тут же отметал все претензии, звал ментора с собой и сообщал, что он собирается не выпивать, а только перекусить.
Один из его близких приятелей – архитектор из Киевпроекта, также считался большим специалистом в этой области. Учитывая их огромный практический опыт, проектирование киевского вытрезвителя поручили именно им. Там они познакомились с большим количеством представителей МВД и показали удивительно тонкое знание вопроса.
Когда я принес письмо из милиции на работу и показал его своим коллегам, Геннадий отвел меня в сторону и сказал:
– Послушай, зачем тебе платить штраф, давай лучше мы эти деньги пропьем. Зачем тебе вообще нужно, чтобы такая бумага оставалась у тебя в деле. А вдруг тебя захотят послать за границу?
– А как же это сделать?
– Я сегодня должен встретиться с бывшим начальником вытрезвителя. Ты говорил, что у тебя хороший коньяк, возьми с собой фляжку – подъедешь со мной в обед.
В обед мы подъехали на какую-то базу. Там на директорском месте сидел довольно солидный человек, который посмотрел на мою бумагу и сказал, что это не проблема.
– Может, выйдем в кафе, обсудим. Здесь недалеко, – начал Геннадий накатанную преамбулу.
– А что у вас есть?
Я вынул фляжку с коньяком.
– Азербайджанский юбилейный.
– Ну вот что, распивать с вами коньяки у меня времени нет. Пейте без меня, – при этом он вынул из ящика стакан, – а мне налей на пробу – только полный, я потом продегустирую. Позвоните мне завтра утром – я вас проинструктирую.
На следующий день нам было назначено место встречи с капитаном милиции и велено не мелочиться. Тертый капитан пришел в штатском и потащил нас сразу в подвальчик на Маложитомирскую. Как только мы получили первую дозу коньяка, он вытащил бумагу, пришедшую из Грузии к ним в отдел, обмакнул в мой стакан и порвал на кусочки. При этом он сказал вместо тоста: «Ничего не было, никакого нарушения не произошло, изучайте памятники старины, только осторожно, потому что не все такие добрые, как я».
Бумага исчезла, борода осталась, и надолго. Надо же было чем-то компенсировать отсутствие волос на голове.
ПУТИ-ДОРОГИ
Благословенные времена для путешествий – 60-70-е годы! Границы советского государства были на замке, зато огромная территория нашей страны была открыта для любых поездок. Мы были молоды, энергичны и любопытны, и мы ездили по всем 16 республикам. Встречали нас по-разному, но всюду мы чувствовали либо гостеприимство, либо просто доброжелательность. Мы не боялись криминала, он тогда не ощущался. Мы не заботились заранее о ночевках – всюду были съезды с дорог, везде можно было поставить палатку. Мы объездили весь Кавказ: Грузию, Армению, Азербайджан, Дагестан, Кабардино-Балкарию, Чечню, Осетию, Горный Карабах… Всюду мы встречали мирное население. Мы видели, как чеканили знаменитые кувшины в ауле Кубачи и как вырубали резчики по камню удивительно красивые по рисунку армянские хачкары.
Мы объездили всю Прибалтику и писали этюды на стареньких улицах Вильнюса, Таллинна и Риги. Мы ездили в Молдавию, где мой друг Сережа Гульпа познакомил нас с роскошными сортами молдавских вин. В Молдавию мы ехали через Одессу. В Одессе остановились на пару дней в кемпинге при въезде, чтобы попляжиться и покупаться в море. Содрали с нас по прейскуранту, а предоставили вместо домика кусочек грязноватой земли для установки палатки. Столовая в кемпинге была хорошая, но она нас удивила в первый же день пребывания. Люди брали подносы и шли вдоль прилавка, набирая блюда. Никто из них не доходил до кассы, а наполнив поднос, отходил от прилавка и садился за столик. Кассирша не обращала внимания на такие мелочи и полировала ногти. Потом нам объяснили, что сюда приходят поесть сотрудники и их родственники и знакомые, которые считают, что платить за обед – это излишняя роскошь. На второй день мы подключились к этой системе. Нас никто не трогал – очевидно посчитали, что мы чьи-то родственники. Мы же считали что это компенсация за несуществующий домик. Через несколько дней мы покинули рано утром гостеприимный кемпинг с такими вольными взаимными расчетами, заехали на Привоз, запаслись продуктами, послушали колоритный говор одесских торговок и поехали из города. Тут мы попали в солидную пробку. Это нас удивило – был воскресный день. Когда я высунулся в окно и спросил у прохожего, что там произошло, он скептически посмотрел на меня.
– Вы шо, не с Одессы? Сегодня ж воскресенье, и усе граждане едут на толкучку.
Мы не могли пропустить такое зрелище и поползли в этом же ряду. Вскоре мы оказались на пыльной площадке, заполненной машинами, кое-как запарковались и двинулись к бурлящей толпе торгующих, торгующихся и просто любителей потолкаться и потрепаться.
Первым, на кого мы наткнулись, был мрачный субъект с опухшей физиономией, с каким-то зверьком в корзинке и коробкой в руке.
– Что это за зверь, – поинтересовался я.
– Морская свинка. Умнее ее зверя нет. Сейчас вы даете мине рубль и тут же в этом убеждаетесь. Она вам все расскажет за вашу жизнь.
Пришлось дать рубль. Свинка вытащила мне билетик, свернутый в трубочку.
Я развернул его. Текст был напечатан прыгающими буквами и читался плохо, так как, очевидно, печатали много экземпляров на машинке. «Только вашего твердого характера поможет Вам в дальнейшей вашей личной жизни. Вы добьетеся чего Вы хотел в ваших успехах и т. д.». В конце пророчества стояла подпись: «Морская свинка с города-героя Одессы».
Мы двинулись вперед, проявляя твердый характер, который нам был так необходим в нашей дальнейшей личной жизни. Толкучка ломилась от местных и контрабандных товаров. Мы ничего не покупали, но слушали с удовольствием.
– Купите плавки. Чистый хранцузский капрон!
– Знаю я этот капрон. В прошлое воскресенье купил ваш капрон, пошел купаться, вылез из моря – вся посуда голая.
– Та то ж не мои, то, наверное, машкины. А мои хранцузские. Гляди – Париж.
– А чего Париж по-русски?
– Та то ж они специально для Одессы шили.
Пожилая дама пилит мужа:
– У нас дома столько есть, а тут каждый всякую вещь выставляет. Всякую вещь, а у нас всякого полный дом, а мы ничего не торгуем.
Женщина рассматривает клеенчатые салфетки:
– Вот если бы в них были дырочки.
Когда отходят, муж спрашивает:
– А зачем тебе с дырочками?
– Ах, ты не понимаешь. Раз потрогал, нужно показать, что ты сильно интересуешься.
– Зачем ты трогаешь портфель? Зачем оно тебе такое здалось, когда ты можешь и без него жить спокойно!
Шумит толкучка. В руках, на импровизированных прилавках и просто на ящиках кастрюли, соски, шариковые ручки, кофты, сломанные лампы, подержанные туфли, галстуки с пальмами, иконки на картоне, да чего тут только нет. Но мы спешим. Нас ждет наш друг Сережа Гульпа в Кишиневе.
Мы ездили по Белоруссии, мы были на родине Шагала и Малевича. Мы посетили могилу Канта в Калининграде. Мы были в Самарканде и Бухаре и любовались фантастическими мечетями и медрессе. Когда мой приятель поинтересовался, почему эти гигантские сооружения стоят невредимыми, а новые рушатся при землетрясениях, узбекский архитектор, сопровождавший нас, ответил:
– Если зодчий построил здание не совсем устойчивым, ему сейчас максимум могут дать выговор и перевести на другую работу, а 500 лет назад за это рубили голову. Это был хороший стимул.
Мы объехали много старинных русских городов, «Золотое кольцо», смотрели фрески Рублева в Успенском соборе во Владимире. Когда мы въехали в Вологодскую область, то узнали, что такое «вологодская слань». Это когда дорога делается без подготовки, а просто укладывается сплошной накат из бревен и присыпается землей. В местных селах наш автомобиль вызывал удивление и смех. Даже мощные МАЗы в районе Данилова беспомощно сидели в грязи. Ездили только КРАЗы и трактора. Но нас тянула вперед неведомая сила. Нам хотелось увидеть фрески Дионисия, нам хотелось добраться до Соловков. Колея на дороге была уже метровой высоты. Мы остановили КРАЗ и попросили протянуть нашу машину до ближайшего села.
– А трос у вас есть? – спросил шофер.
– Есть, – дружно ответили мы. – Вылезай, поможешь подцепить.
Через пять минут мы поняли, что последнее предложение мы сделали напрасно. Вылезть-то он вылез, но засунуть его обратно в кабину было почти невозможно. В этой зоне был сухой закон, но трезвых мы не видели ни разу. Наконец мы его засунули, он поехал, и тут же заснул. Высокая колея гарантировала ему правильный рейс. На наши гудки он не реагировал. Когда мы приехали в село и осмотрели нашу машину, оказалось, что она снизу гладкая, как проглаженная утюгом. Глушителя как и не было. Она ревела как танк. Машину пришлось оставить в Петрозаводске под присмотром первой попавшейся бабушки. Дальше не было даже слани. До Кеми добирались мурманским поездом. Название Кемь сохранилось до сих пор, хотя все знали его происхождение. Когда Петру давали бумагу на воровство нерадивого воеводы, он писал: «Сослать к… матери». Потом он сократил эту резолюцию: «Сослать кем». Из Кеми пароход «Лермонтов» отвез нас до Соловков. В Соловках мы писали этюды в 4 часа ночи. Было светло, как днем.