– А так ли это важно? Как ты считаешь, может ли человек остаться чистым в душе, даже если он испачкался, опустился на самое дно? Я считаю, что может, и среди отверженных и бродяг есть люди, более чистые душой, чем епископы. Мне кажется, не так важно, что человек делает, главное, каков он на самом деле, что заставляет его сердце биться чаще и замирать от восторга, – он осторожно провел рукой по моим волосам.
– Да, конечно. В любом человеке остается что-то хорошее и светлое, что нельзя запачкать. Настоящая любовь очищает. – Мне вдруг захотелось поцеловать его руку. Но я решила этого не делать.
– Я еще не говорил тебе, моя дорогая, я полюбил тебя с первого взгляда, как только увидел тебя, такую смелую и отчаянную, подходящую к микрофону. Что было в твоей жизни такого трагического? Что так ранило твою душу?
– Разве можно полюбить с первого взгляда? Наверно, можно влюбиться. Ты искренен со мной? Ты не играешь, не говоришь это каждой девушке, которая оказывается в твоем гнездышке? «Милая, что за ужасная жизненная драма сделала тебя такой очаровательной трагической героиней?» – шутя передразнила я его.
– Если ты теперь со мной, ты сама должна понять, говорю я правду или нет. Как тебе кажется, какой я человек?
– Пьер, а ведь я тебя совсем не знаю, – с некоторым удивлением ответила я, – мне кажется, в тебе есть какая-то скрытая жесткость, или жестокость, или непоколебимая твердость, не знаю, что-то, что помогало тебе в жизненной борьбе.
– Да, в глубине души я суров и беспощаден, – засмеялся он. – Кажется, я понимаю, о чем ты. Мне приходилось общаться с русскими. Они в чем-то жестокие, отчаянные, вам пришлось рвать друг друга на куски, чтобы отхватить кусок пирога после падения железного занавеса. У нашей страны другая история. Мы не такие, я считаю, у нас больше жизнелюбия, искренности, терпимости. Для нас богатство – это не цель, а средство. Средство доставлять радость себе и своей семье, окружающим, близким людям, сделать свою жизнь интересной. Все-таки, скажи мне, деньги, которыми ты обладаешь, ты ведь не получила в наследство? У меня сложилось именно такое впечатление.
– Если мы любим друг друга, так ли уж важно, есть ли у нас деньги и откуда они появились? Скажи мне, ты мог бы полюбить бедную девушку?
– Я никого не называю бедным, ведь все относительно. Материальная обеспеченность, ум, положение – все эти понятия люди определяют, взяв самих себя за центральную точку отсчета. Это так наивно. Хотя что поделаешь, если мы видим жизнь через кривое зеркало наших неполных, искаженных знаний об окружающем мире, – он приподнялся на локте и внимательно смотрел на меня.
– Это все красивые рассуждения, Пьер, а ведь что ни говори, мы с тобой миллиардеры, обеспеченные люди, и многие нам завидуют. Это приятно, и не послать ли к черту все и просто наслаждаться жизнью? – спросила я как можно более непринужденно.
– А что значит наслаждаться жизнью? Есть, пить и спать в красивой обстановке? Поверь мне, это далеко не всем и не всегда приносит удовольствие. Многие люди умирают от скуки. А какой-нибудь монах в скромной келье в тибетском монастыре получает истинное наслаждение от уединения, медитации, он чувствует покой, доступный очень немногим.
– А что сейчас тревожит тебя, Пьер? – спросила я, попытавшись выдержать его взгляд.
– Дорогая, пойми меня правильно, мне кажется, ты играешь какую-то роль, надеюсь, ты искренна в том, что любишь меня, – он продолжал гипнотизировать меня глазами, – но эти истории о твоей семье – они все искусственны. Может быть, ты на самом деле дочь гангстера и ограбила банк? – его взгляд вдруг стал жестким.
Глава 14 Париж-Париж
– Ты знаешь, дорогой, я на самом деле не из богатой семьи, я просто боялась, что ты будешь осуждать меня за прошлое. Моим другом был очень богатый человек из России, миллиардер. Он разбогател на нефти и газе, был связан с криминалом. Не смог договориться с каким-то подонком из высоких эшелонов и погиб, вот и все, – я назвала фамилию очень известного, убитого пару лет назад человека, которую знала из новостей. – Я была его неофициальной подругой, он оставил мне в завещании половину состояния, очень большие деньги. Оставь эту историю в секрете, умоляю тебя.
– Вот теперь ты, возможно, говоришь правду, – сказал Пьер. – Значит, ты знаешь, каково это – быть бедной? – он обнял меня за плечо.
– Ничего особенного, просто приходится покупать не такую дорогую одежду, – засмеялась я.
– Люди, которым приходится бороться за жизнь, становятся сильнее.
– Я не боролась, а просто любила, я полюбила его не из-за денег, – я пыталась говорить с чувством.
– А из-за чего?
– Он был очень нежным в постели и жестким в жизни, меня привлек этот контраст.
– Любопытно. Впрочем, о многих мужчинах можно так сказать.
– Ты ревнуешь?
– Нисколько.
Пьер молча встал и пошел в душ. Я осталась у него ночевать. Утром любимый сварил мне удивительно вкусный кофе, поцеловал и уехал на работу.
Так началась моя новая жизнь. По утрам я ездила в салоны красоты и по магазинам, осматривала достопримечательности Парижа. Я начала привыкать к этому удивительному белому городу любви. Мне нравилось заказывать такси, ходить по набережным, никуда не спешить. Я ходила по Монмартру и вспоминала Гавроша. Маленький, несчастный, храбрый мальчик, который умер за свободу. Каждый человек, каждая личность имеет великую ценность, неповторимое, прекрасное творение Высшего разума. И пусть он болен, беден и несчастен, только то, что у него в душе, глубоко в душе, под слоем обид, боли и разочарований определяет ценность личности.
Я влюбилась в Париж, в его белое небо, в прекрасные здания из белого Туфа, в людей разного цвета кожи. Я сидела в ресторанах и ела сырный суп и лягушачьи лапки, похожие по вкусу на курятину, ходила на дегустацию вин и покупала знаменитые французские духи. Я стала их коллекционировать, на полочке рядом с плазменной панелью у меня через неделю уже стояло сто разных ароматов. А по вечерам мы проводили с Пьером волшебные ночи в его гнездышке или в моей квартире на огромной кровати с позолоченной спинкой.
Мы заказывали ужин в ресторане и часто вели перед сном интеллектуальные, философские беседы. Иногда мы ходили на вечера и приемы. Ко мне относились с уважением, как к любимой женщине Пьера. Я больше не устраивала показательных выступлений и научилась красиво стоять в углу с бокалом шампанского и обсуждать мелочи жизни. Мой любимый постепенно становился для меня родным человеком. Меня немного беспокоило то, что я обманываю его насчет своего прошлого и очень существенно преувеличила размер своего состояния. Но сказать правду было уже невозможно, я бы разрушила доверие и все, что у нас было.
– У меня есть одна страсть: конный спорт, – как-то сказал мне Пьер.
– Покажи мне лошадей, я видела их только пару раз в жизни, – попросила я, погладив его по руке.
И на следующий день мы отправились на ипподром. Он находился за городом. За окном машины пронеслись аккуратные домики, перелески, уже дышавшие весной, прибранные, ухоженные французские поля. Мы подъехали к низким, длинным зданиям конюшен. К нам вышел улыбающийся парень в рабочей одежде. У него было немного удлиненное, серьезное, жесткое лицо.
– Здравствуйте, господин Пьер. Все в порядке, ваша любимая Жанна поправляется.
Я удивленно взглянула на возлюбленного.
– Дорогая, познакомься, это Гарри, наш лучший жокей. Все в порядке, сейчас я тебе покажу Жанну, – засмеялся мой друг. Гарри открыл нам деревянную дверь. В нос ударил острый запах. У меня разбежались глаза: кони, кони, много коней. Я не разбиралась в лошадях. Но все они показались мне очень красивыми и холеными, они стояли в просторных стойлах, махали огромными хвостами и били копытами.
Мы прошли мимо лошадей, наверно, метров пятьсот, затем молодой человек указал нам на одно стойло. И мы вошли в отдельную дверь, за которой была очень красивая стройная лошадь с выпуклыми мышцами. Она была черная как смоль, черные грива и хвост. Только концы волос немного порыжели, как будто выцвели.
– Смотри, какая красавица, «вороная в загаре», чистокровная арабская, она молодая, ей всего два года. Но она уже участвовала в скачках. Я очень надеюсь на нее этим летом. Гарри поскачет на ней.
Пьер с любовью потрепал Жанну по загривку.
– Она тут что-то приболела, моя девочка, простыла, аппетита не было, я перепугался, но сейчас поправляется, – ласково добавил он.
Лошадь недовольно посмотрела на меня, фыркнула и ударила копытом.
– Она ревнует, – засмеялась я.
– Ты зря смеешься, – сказал Пьер, – лошади, как женщины, ценят ласку и доброе отношение, интуитивно все чувствуют. Я верю в Жанну, надеюсь, что она победит. А ты хочешь прокатиться? Гарри выберет тебе самую смирную лошадь.
– Не знаю, я никогда не пробовала ездить верхом, – растерянно ответила я.
– Все когда-нибудь бывает в первый раз.
– Все когда-нибудь бывает в первый раз.
– Ну что ж, пожалуй, ты прав.
Мы вышли из конюшни. Я была в легкой норковой шубке до пояса и в сапогах без каблуков, которые надела по совету Пьера. Он был в кожаной куртке и в сапогах. На улице нас встретил жокей.
– Вот это Людовик Четырнадцатый, – улыбнулся Гарри, державший за поводок крупного бурого коня, – такой же ленивый, только и знает, что жрать.
– Он просто уже стар, когда-то участвовал в скачках, теперь на заслуженном отдыхе, – Пьер помог мне забраться на лошадь и сам вскочил сзади.
Это было удивительное ощущение: зимние тихие поля, с пожухлой травой, почти не покрытые снегом, солнце, тепло и руки любимого человека за спиной. Мы с Пьером были близки, но все-таки я чувствовала, что между нами остается какая-то стена, барьер, что-то невидимое, неосязаемое не дает мне до конца раствориться в этом человеке, почувствовать себя полностью счастливой. Что же это? Я почему-то не могу понять. Со Славой такого не было. Мы действительно были как одно целое, Слава тоже любил порассуждать, но как-то более красиво и поэтично, более от души, чем Пьер. Мой бывший муж ведь собирался писать пьесу. Наверно, уже написал. Когда Слава говорил, сердце начинало часто колотиться, а когда Пьер высказывал свои мудрые умозаключения и риторические вопросы, я скорее украдкой иронически улыбалась. Хотя мой нынешний друг мне очень нравится: он умеет быть нежным, он широко образованный, очень умный человек, ценит меня, и я чувствую себя настоящей леди рядом с ним. Но почему-то все-таки нет такой остроты чувств, как тогда в молодости. Неужели этого больше никогда не будет? А чего ты хочешь? – с иронией спросила я себя. – Ты стареешь, детка, тебе уже не девятнадцать, и ты двигаешься, увы, только в одну сторону.
Какой бы смирной ни была лошадь, все равно на ней не чувствуешь себя полностью в безопасности. Это все равно как поселиться около затихшего вулкана, все тихо, мирно и хорошо, растут мандарины в саду. Но в один не прекрасный день из кратера повалит дым, польется лава, посыплются горящие камни и настанет последний день Помпеи. А может, я просто трусиха? Даже сейчас, имея такие деньги, я боюсь жить. Нет, все кончено, моя судьба изменилась навсегда, я буду делать все, что захочу.
– Поскакали быстрее! – крикнула я.
– Ну, он вряд ли поскачет быстро, он уже немолод, – Пьер слегка стукнул Людовика по бокам, и конь потрусил чуть быстрее, потом еще прибавил скорости, и скоро мы уже поскакали почти во весь опор. Это было незабываемо: быстрая скачка, ветер в лицо и огромное количество адреналина в крови. Мне казалось, что сейчас пожилой Людовик Четырнадцатый придет в ярость, как Куропатов, например, и сбросит меня. И я погибну, как дочь Рэтта Баттлера, нелепо и случайно.
Да, Вася, последнее слово осталось за мной. Но к тому же я еще приду на твои похороны, скотина, и скажу: «Дорогие друзья, мы все знаем, что покойный был подонком и мерзавцем, но пусть в аду ему будет не слишком жарко. Кто знает, может быть, он там откроет казино “Пламя” или бордель “Ведьма” и будет отнимать у чертей их хлеб. Не будем слишком скорбеть понапрасну, наш усопший нигде не пропадет. Пойдемте лучше выпьем за то, что без этого скота на земле стало чуть-чуть больше добра, человеческого тепла, радости и света». Почему я до сих пор злюсь на него? Неужели я такой злопамятный человек? Хватит жить прошлым, у меня есть будущее, озаряемое светом двух миллионов евро.
А мы скакали все быстрее.
– Слушай, как здорово – чувствую настоящее единение с природой, – сказала я. – Мне так нравится, что человек и лошадь становятся одним целым, это истинный, чистый восторг, настоящая жизнь. Я хочу научиться скакать.
– Конечно, научишься, запишись в школу верховой езды. Я найму тебе лучшего тренера, пусть Гарри дает тебе индивидуальные уроки.
– А ты не боишься, что у нас начнется роман? – засмеялась я.
– Нет, не боюсь. Зачем бояться, если любишь. Страх – чувство, противоположное любви. Если тебе будет лучше с другим человеком, так тому и быть. Я желаю тебе счастья, мне будет больно, но я сильный и переживу.
А через несколько дней мы сидели в уютном ресторане. Мы заказали скромный ужин, вино, сырный суп и устриц. И Пьер неожиданно достал маленькую бархатную коробочку.
– Дорогая, мы вместе всего три месяца. Но мне кажется, я знаю тебя целую жизнь. Звучит глупо и банально, я говорю, как студент. Но это правда.
Он открыл коробочку, там было кольцо с огромным бриллиантом.
– Я хочу, чтобы ты стала моей женой, дорогая, чтобы у нас были дети. Ты согласна?
Я была обескуражена. Наш роман был красивым, но я не хотела вступать в брак.
– Милая моя, ведь ты не была официальной женой… того человека из России, который завещал тебе состояние. Будет все, как ты захочешь – шикарная свадьба, пресса, высшее общество, ты будешь принцессой, поверь мне, ты достойна этого.
У меня перед глазами пронеслась наша свадьба со Славой. Мы долго сидели в квартире его друга на Фонтанке, было много народу и очень весело. А потом мы пошли гулять по ночному Питеру, смотрели развод мостов и белые ночи. Мне было девятнадцать, ему двадцать три, мы были так красивы, молоды и беззаботны, как подснежники в весеннем лесу, и все нам хлопали и поздравляли. А потом я случайно уронила в Неву цветы, подаренные режиссером последнего спектакля, в котором участвовал Слава. Букет плыл по поверхности воды, слегка покачиваясь, и все смеялись и махали ему вслед.
– Это к несчастью, ты расстанешься со Славой, – сказала Леся, высокая, очень худая брюнетка в очках, глубоко вдыхая сигаретный дым, – тебе придется уплыть от него.
Все зашикали на нее, стали называть ее ревнивой, завистливой старухой Шапокляк. А мне на минуту стало грустно. А потом я вспомнила развод. Мы вошли через заднюю дверь загса. Я плакала и умоляла Славу остаться со мной, он обнял меня и тоже разрыдался. А высокая улыбающаяся блондинка и ее пожилой спутник, за минуту до этого весело болтавший по телефону, удивленно смотрели на нас.
– Ларочка, прости меня, я не могу. Ты еще обязательно будешь счастлива, когда-нибудь, – шептал Слава, прижимая меня к себе.
Вот, видимо, сейчас настал этот счастливый час икс.
– Нет, Пьер, я не могу выйти за тебя.
– Но почему? Ты не любишь меня?
Играла негромкая музыка, мерцали свечи, напротив меня сидел человек из списка Форбс, совладелец корпорации, и вся ситуация вдруг на мгновение показалась мне театром абсурда. Но я зажмурилась, снова открыла глаза, и декорации не исчезли.
– Понимаешь, я очень хочу ребенка, очень давно, много лет. Это для меня важнее, чем штамп в паспорте, пусть и поставленный в самой шикарной обстановке. Давай попробуем сделать ЭКО, если ты меня любишь и хочешь ребенка. И если получится, я сразу выйду за тебя замуж.
– Но я все-таки тебя не совсем понимаю. Значит, то, что ты мечтаешь стать матерью, для тебя более существенно, чем наша любовь? – с грустью спросил Пьер.
– Слушай, ну нельзя же судить так однозначно. Нет, не более существенно. Но это слишком ответственный шаг, я придерживаюсь современных взглядов, для меня важнее отношения, чем официальные бумажки.
Ведь это шанс стать женой миллиардера. Он ведь на самом деле гораздо богаче меня. Но все равно непонятно, почему у меня был сильный внутренний протест против такого шага. Я не могла выйти за Пьера замуж. Наша психика порой преподносит сюрпризы. Глубины подсознания как минное поле, и если пойти туда прогуляться, запросто может произойти взрыв.
– Дорогая, мне очень жаль. Но хорошо, пусть будет так, как ты хочешь. Мы можем в следующем месяце пройти эту процедуру. А если у тебя родится двойня или тройня? Нам придется нанимать много нянек.
– Не страшно, – засмеялась я, – а как к этому отнесется ваше высшее общество?
– Знаешь, чем ты меня привлекла? Своей независимостью. Ты бросала всем вызов. Это делало тебя похожей на юного подростка, только начинающего жить, у которого еще впереди первая страсть и первая ночь любви. Честно говоря, это так завело меня тогда. Я скоро постарею, но я независим, мне все равно, кто что подумает, лишь бы мы с тобой были счастливы.
– Это здорово, – улыбнулась я. «Но где же у Пьера червоточина, скелет в шкафу, ахиллесова пята? Я его до сих пор плохо знаю. Он всегда такой правильный, рассудительный, ироничный. Люди его круга привыкают скрывать свои истинные чувства».
– Пьер, послушай, а есть ли что-нибудь, что тебя по-настоящему мучает? Были ли у тебя в жизни какие-то страшные ошибки? – я заглянула ему в глаза.
Глава 15 На дно
– О, конечно, как и у всех. Когда-то я влюбился, безумно, как мальчишка, всей душой, всем сердцем в сорокалетнюю женщину, подругу моей матери. Я не мог оставаться без нее ни на минуту, мне тогда было семнадцать. Казалось бы, в каком-то смысле банальная история. Когда мои родители узнали, был страшный скандал. Но я до сих пор помню наши волшебные вечера в Булонском лесу. У нее было темное прошлое, она когда-то работала в стрип-клубе. Мадлен, Мадлен. Она показывала мне такие вещи, настоящее небо в алмазах. А потом мы бродили по злачным местам Парижа, где собираются бедные отчаявшиеся люди, вступившие на путь криминала. Привкус опасности, мерцающий свет другой, рискованной жизни и кровь, переполненная адреналином и тестостероном, – это все создавало настоящую гремучую смесь. Мне казалось, что я в любую минуту могу взорваться от переполнявших меня чувств и разлететься на осколки из похоти, ярости, страха, наслаждения и тоски по чему-то настоящему, что скоро должно произойти. Сколько наслаждения есть на земле, запретного и разрешенного, пьянящего и мучительного! В юности я умел чувствовать его терпкий привкус, ловить эти сжимающие сердце сладкой судорогой мгновения удовольствия. Теперь, с возрастом, все стало спокойнее. Но все равно я вижу ее образ в сумеречном свете парижских кварталов, ее смеющееся, ироничное, умное лицо с сеточкой морщинок. Она была воплощенная искусительница, сама страсть, сама любовь.