Я не могла назвать ПИН-код – это значило бы похоронить все мои мечты, мою независимость, снова стать никчемной бедной девочкой, нет, я не могла этого допустить, ни за что. Я должна быть уверена, что у меня есть деньги на лечение, что даже если наши отношения с Пьером расстроятся, мне не придется искать работу за копейки. Нет! Я никогда не предам свою жизнь, свою мечту, свой счастливый случай. Расстаться с деньгами – все равно, что лишиться своей кожи. Нет! Они стали частью меня. И их у меня заберут только вместе с мозгом и сердцем.
– Быстро говори ПИН-код! – бандит со всей силы ударил меня в челюсть. – Ах ты, скотина! Только жрешь, пьешь, трахаешься и ни хрена делать не надо, повезло тебе да, тварь? – он снова ударил меня по лицу с другой стороны.
– Мне не повезло, совсем не повезло! – заорала я. – Да я даже хотела покончить с собой, у меня была очень тяжелая жизнь, мне не страшно умереть. Вы можете бить меня и пытать, я не скажу ПИН-код каким-то уродам, я лучше умру!
Конечно, зря я это сказала, но меня охватили отчаяние и ярость, которые стали сильнее инстинкта самосохранения.
Тут мой тюремщик озверел, он начал избивать меня. Он бил меня кулаками и пинал ногами. Кровь заливала мне глаза, мне казалось, что от боли я сейчас потеряю сознание. Я сжала зубы, чтобы не стонать и не кричать. Наконец, я отключилась.
Я не знаю, сколько времени прошло. Когда я очнулась, надо мной стоял Родриго с моей платиновой банковской картой.
– Ах ты сволочь, ты умрешь в тюрьме, – простонала я. Один глаз почти не открывался.
Родриго взял меня за ухо и излишне четким голосом произнес:
– Лариса, скажи нам ПИН-код, и мы тебя отпустим.
Может быть, сказать им код? Все-таки жизнь дороже. Жизнь, рассвет и закат, любовь и боль. Боль, одна сплошная боль. Куда от нее спрятаться? Она обнимает нас, как воздух, и давит, разрывает сердце на части, как кровожадное животное.
– Лариса, неужели деньги действительно дороже всего? Мой друг психопат. Скажи нам код. Давай, тебе некуда деваться, иначе мы убьем тебя. Нам придется так поступить.
– Я не скажу код. Мне не дорога жизнь, я хочу умереть, – простонала я. – Я не люблю на самом деле Пьера, мы можем скоро расстаться, мне нужны эти деньги для лечения от бесплодия.
– Ты врешь. Все хотят жить.
– Не все! – в истерике крикнула я. – Я не хочу.
– Лариса, ты нормальный человек или нет? Неужели ты хочешь сдохнуть здесь как собака?
Лицо Родриго перекосило от злости.
– А ты не боишься этого? – я увидела, что у толстяка в руках молоток.
– Нет, прошу вас, нет! – застонала я.
– Скажи нам код и ничего не будет.
Он подставил старинный стул с резной спинкой. И положил на него мою ногу.
– Нет! – закричала я.
– Я раздроблю тебе коленную чашечку, если ты не скажешь, – заорал толстяк. Его лицо, искаженное злобой, смешанной с какой-то непонятной радостью, было страшным. Наверно, именно так выглядит дьявол в преисподней.
У меня перед глазами пронеслась вся моя жизнь. Детство в Самаре, институт, прекрасные ночи со Славой, чувства, переполнявшие меня, как ароматы – весенний сад. А потом все было плохо, плохо, плохо, и напрасно я надеялась на что-то светлое, на то, что все изменится. Боль не прекращалась, не прекращалась много лет. Все пройдет. Я представила себя в гробу и строгих людей из высшего общества, деликатно скучающих во время прощальной речи пастора. И все меня похоронят как миллиардершу из России, которой я никогда не была. И пускай, пускай так и будет. Моя мечта так и не исполнилась. Я не нашла покоя, не нашла радости, все было обманом, миражом, и боль, нервное напряжение, тоска, сожаления, кошмарные воспоминания, мои демоны всегда были со мной, как ночь, которая всегда приходит после заката. Нет, я больше не могу, пускай я умру сейчас, так будет лучше, я обрету покой, отправлюсь в страшную, бездонную пустоту, которая забирает после смерти наши измученные души, как ненасытный дракон.
– Нет, я ничего не скажу.
Толстяк ударил меня молотком в коленную чашечку один раз.
Я заорала не своим голосом от дикой боли.
– Ну что, теперь скажешь?
– Я ничего не скажу! – простонала я.
– Говори!
Если я останусь жива, скорее всего, стану инвалидом.
Он озверел и стал ударять меня снова и снова. Я уже ничего не чувствовала, только одну дикую, невероятную боль, мне казалось, что мои глаза сейчас вылезут из орбит и сердце разорвется. Я орала, как умирающий в мучениях бешеный зверь. Родриго что-то кричал, но я не разбирала слов. И, наконец, все исчезло.
Когда я очнулась, все было как в тумане, вроде бы надо мной стоял ангел в белых одеждах.
Оказывается, загробная жизнь существует, и, похоже, мне повезло с моим местопребыванием в вечности.
Глава 19 На грани
Однако почему я чувствую такую ужасную боль в ноге? Может, это все-таки ад, просто у чертей новый дресс-код?
– Лариса, вы очнулись? Как вы себя чувствуете?
Это был не ангел и не бес, а врач. Мне как-то совсем не хотелось возвращаться на грешную землю.
Я увидела вокруг себя много людей в белых халатах и снова отключилась. Неизвестно, сколько времени прошло. Когда я вновь открыла глаза, то увидела, что рядом со мной на стуле сидит женщина, наверно, медицинская сестра. Я чувствовала ужасную слабость и боль в ноге, глаза с трудом открывались. Моя нога в гипсе была привязана над кроватью.
– Где я? – я сама не узнала свой голос, это был какой-то тихий стон.
– Вы в больнице, вы здесь уже неделю, наконец-то вы пришли в себя, сейчас я позову врача.
Медсестра выбежала и через две минуты пришла с врачом. Это был пожилой человек лет семидесяти, в очках. Умные и внимательные глаза, усталое, морщинистое лицо, будто взгляд более молодого человека достался старику.
– Где я?
– Вы находитесь в стационаре, у вас были тяжелые сочетанные травмы, – он вздохнул, – раздроблена коленная чашечка, очень большая кровопотеря. Мы делаем все, что можем. Вам предстоит еще несколько операций.
– Я буду ходить? – простонала я.
– Медицина не точная наука, но мы делаем все, что можем. Мы надеемся на это. – Он взял мою руку, видимо, чтобы проверить пульс.
– Как я сюда попала?
– Ваши друзья освободили вас от бандитов, завтра придет ваш друг.
Я не выдержала и расплакалась:
– Это все надолго?
– Что надолго? Лечение, или гипс, или пребывание в стационаре? – он мягко улыбнулся.
– Жизнь еще надолго?
– Навсегда. Вы, наверно, знаете, что такое сансара, бесконечное перерождение?
– Знаю. Я, наверно, теперь буду хромать?
– Скорее всего, нет. Медицина шагнула очень далеко. Лариса, все будет хорошо.
Врач положил мне руку на голову.
– Рядом с вашей кроватью кнопка. Если что понадобится, вызывайте. Вы, как говорят в вашей России, родились в рубашке. Живите, живите, вы молоды, красивы, богаты. Вы знаете, все можно исправить, все можно исправить, вы когда-нибудь это поймете.
Я заплакала.
– Можно мне обезболивающее, наркотическое?
– Можно, конечно, можно все, что захотите. Все запреты условны.
Тот день прошел как в тумане, я смутно помню врачей и медсестер, заходивших в палату, вроде бы мне делали капельницы. Только на следующее утро я рассмотрела, что лежала в отдельной, комфортабельной палате с телевизором. От обезболивающих я чувствовала себя лучше, но была ужасная слабость и тяжесть в голове. Так протянулись несколько дней. Мне делали уколы и капельницы, нога была все время привязана. Я не вставала с кровати, это было отвратительно, и я постоянно требовала обезболивающие и снотворные.
А через несколько дней пришла Лена, она подарила мне цветы, кучу деликатесов и причитала по поводу того, что все будет хорошо и меня скоро вылечат. Я не нашла в себе силы для ответа.
– Ларисочка, ну не плачь, пожалуйста, все обошлось, у тебя такой хороший врач.
– Уходи, не хочу тебя видеть. Мне плохо, это, наверно, от лекарств.
А вечером пришел Пьер.
Он остановился в своем дорогом костюме, на который был накинут белый халат, с целой охапкой цветов на пороге в некотором замешательстве.
– Милая моя, дорогая, прости меня, пожалуйста, это я виноват, – он сел рядом со мной на стул и обхватил голову руками, он всегда так делал, когда был расстроен. – Я недостаточно хорошо проверил Родриго, я втравил тебя в это.
– Нет, я не обижаюсь, мне всегда не везло.
– Как ты себя чувствуешь?
– Отвратительно!
Около меня стояла установка для капельницы, в вену был вставлен катетер.
– Я поднял на уши всю полицию, с огромным трудом удалось вычислить ваше местонахождение, эти уроды арестованы. Ирен сейчас в клинике. Тебе восстановят коленную чашечку, сделают эндопротезирование сустава, через два месяца ты будешь чувствовать себя, как раньше. Девочка моя, я знаю, как поднять твое настроение. Хочешь прямо сейчас стать совладельцем корпорации, одной из крупнейших в Европе? У меня с собой договор. Только ты должна сделать крупное вложение. Это не моя прихоть, есть совет директоров, они не примут тебя без вклада, – его глаза горели каким-то радостным возбуждением, что страшно разозлило меня.
– Пьер ты знаешь, я обманывала тебя, у меня нет никаких миллиардов, я пускала пыль в глаза всем, у меня были два жалких миллиона евро, сейчас осталось еще меньше. Я сделала очень много покупок: драгоценности, шмотки. Я живу на небольшие, по твоим меркам, проценты. Я бедная девочка, Пьер. Я никогда не была любовницей олигарха, переспала с одним бывшим зеком, который продавал ворованный антиквариат. А еще меня изнасиловали в девятнадцать лет по моей вине, и я до сих пор люблю своего первого мужа, и он представляется мне в эротических фантазиях, когда мы занимаемся любовью. И от этого мне хочется закричать громко-громко, вырвать свое никчемное сердце и бросить его с Эйфелевой башни, чтобы оно разбилось об асфальт, разлетелось на мелкие окровавленные кусочки, которые смешаются с грязью и уже ничего не будут чувствовать. Знаешь, вся жизнь – это сплошная грязь, грязное, отвратительное болото из насилия, лжи и похоти, и некоторые люди, наивные, как дети, пытаются играть в благородство и справедливость, но они все равно тонут в этой грязи, в этом вонючем болоте. И деньги еще никого не спасли ни от чего. Я не люблю тебя, Пьер, никогда не любила. Мне жаль, нам лучше расстаться.
– Ларисочка, ты уверена в этом?
Я отвернулась, чтобы он не увидел, что я плачу.
– Да, да, тысячу раз да! Уходи немедленно! – крикнула я. Мне было очень плохо, ужасный приступ ярости и тоски.
Он поцеловал мне руку и молча вышел. Я истерически разрыдалась. Зачем я это сделала? Пьер был добр ко мне, пусть у нас не было безоглядной, беззаветной, захватывающей дух любви, как в первый раз. Но он был последней ниточкой, связывающей меня с этим ужасным миром. Он казался мне хорошим человеком, я хотела от него ребенка. Его ирония, постоянная манера показывать свою эрудицию и начитанность, рассуждать, была такой милой. Почему он так просто ушел? Я хотела поделиться с ним, высказать все, что было на сердце, в глубине души я не верила, что он уйдет. Несколько дней я провела в истерике и не могла прийти в себя, мне постоянно кололи успокоительные.
И однажды ночью, когда я смотрела в белый потолок моей палаты, меня осенило. Я позвонила Жану.
– Лариса, как ты себя чувствуешь? Почему ты звонишь среди ночи? Если что-то нужно, я сейчас приеду.
– Послушай, ты же в курсе политики и экономических новостей. Как идут дела в корпорации Пьера?
– Честно говоря, неважно, их заедают конкуренты, несколько филиалов закрылось. Китай отказался с ними сотрудничать.
– Им помогли бы миллиардные вложения?
– Думаю, да.
– Жан, я теперь поняла, зачем Пьер встречался со мной, он хотел с моей помощью поправить дела в корпорации. Он предлагал мне сделать крупное вложение и стать совладельцем.
– Лариса, я так не думаю, он любил тебя. Я уверен, вы помиритесь.
Мне показалось, что голос Жана звучал не очень уверенно. Я бросила трубку и нажала кнопку вызова сестры.
– Обезболивающее и снотворное срочно и антидепрессанты! Я умираю! Вызовите ко мне психиатра. А в вашей стране разрешена эвтаназия?
– Нет, мадам, – невозмутимо ответила сестра.
Мне сделали укол, и я погрузилось в забытье. После расставания с Пьером я совершенно упала духом. Он больше не звонил мне. На ближайшее время была назначена еще одна операция. Ко мне приходил Луи, мой друг, больной ВИЧ-инфекцией. Я просила его потихоньку снабжать меня алкоголем, и он постоянно доставлял мне коньяк и более крепкие напитки. Как ему это удавалось и на какие деньги, я не знаю, но он приносил их каждый день. А еще мне стали сниться кошмары, толстяк с молотком не выходил у меня из головы. По сравнению с ним мой старый знакомый Куропатов казался мне выпускником института благородных девиц. Я не знала, как спастись от отчаяния, и звонила всем друзьям и знакомым.
Как-то раз я позвонила Алине и после этого мы стали подолгу болтать с ней по телефону. Она заверила меня, что ни в коей мере не причастна к тому, что хотели со мной сделать в клинике. Ведется расследование, но пока без особых результатов. Я ответила, что это уже неважно, и рассказала ей о Пьере, обо всех моих приключениях. Алина плакала и смеялась, делала остроумные комментарии. Теперь уже мне, а не ей, были необходимы наши ежедневные беседы.
Но как-то в конце нашей беседы она сказала:
– Ты знаешь, конечно, нехорошо так говорить, но мне кажется, это в каком-то смысле не так плохо, что ты оказалась в таком положении. Понимаешь, иначе бы ты мне не позвонила. А наше общение необходимо нам обеим, мы не можем друг без друга, я так скучала по тебе.
Я страшно разозлилась. «Не так плохо». Эта мерзкая эгоистка думает только о себе. Наверно, все-таки она тогда специально упрятала меня в ту клинику. Я бросила телефон об стену. Мои эмоциональные реакции все чаще напоминали психозы. Я часами смотрела в окно на серое парижское небо, и мне казалось, что я схожу с ума. Часто приходили Лена и Жан, приносили разные деликатесы, но у меня почти не было аппетита, и я отдавала большую часть еды персоналу больницы. Мне было тяжело разговаривать с сестрой и ее мужем, я ссылалась на плохое самочувствие и каждый раз просила их скорее уйти. Мою операцию и первую неделю в больнице оплатил Пьер. А теперь я настояла, что буду платить сама, и мой счет потихоньку уменьшался. Хотя Жан помог мне с документами и оформлением медицинской страховки, она не покрывала такие расходы. Мне предстояло лечиться еще целых полгода. Вроде бы не такой уж сверхдлительный срок в больнице, но у меня началась настоящая депрессия. Я прочитала в интернете, что после операции, предстоявшей мне, часто развивается артроз сустава. Теперь я с тоской начинала думать о том, что будет с моей жизнью после выписки из больницы. Куда мне идти? Что делать? Снова гулять целыми днями по парижским улицам и ресторанам? Я уже устала от этого. Мое лечение, мое желание родить ребенка от Пьера было для меня единственным якорем. Теперь я чувствовала себя совершенно разбитой и одинокой. Мне казалось, что я похожа на мореплавателя, который спасся во время кораблекрушения на шлюпке. И вот уже наступает ночь, воды нигде нет, мучает страшная жажда. А земля неизвестно где, и вокруг бесконечная, прекрасная, завораживающая морская гладь. Но душу моряка переполняют только ужас, тоска и страх смерти. Нет земли, нет пресной воды, нет почвы под ногами, и так легко может оборваться тонкая ниточка жизни среди равнодушной, невыносимой красоты.
У меня повысилась температура, мне стали колоть антибиотики. У моего врача появилось подозрение на остеомиелит. Он говорил, что моя депрессия портит восстановительный период, организм не хочет бороться за жизнь.
– Лариса, вы плачете, принимаете огромное количество снотворных, транквилизаторов и обезболивающих, вы в депрессии, у вас низкое давление, падает иммунитет, так дело не пойдет, – врач сердито смотрел на меня из-под очков.
– Я не знаю, доктор, не вижу в жизни ничего радостного, – обреченно ответила я.
– Знаете, бывает так, вы идете по пустыне и кажется, что воды не осталось на планете, но через километр вас уже ждет цветущий оазис, – доктор внимательно и встревоженно взглянул мне в глаза, словно на самом деле боялся, что я пропущу источник живительной влаги среди песка.
– Возможно, это мираж, фата-моргана. Я умираю здесь от одиночества, от тоски, по телевизору показывают один бред, – я швырнула в угол глянцевый журнал. – Мой организм ужасно ослаб, мозг перестает работать, я не вижу никакого смысла что-то делать и о чем-то думать, мне хочется просто сказать себе: «Хватит жить», и тогда я тихо умру.
– Мадам, это самоубийство. Ваша операция прошла успешно, вы еще сможете встретить тысячи красивых мужчин, вы сможете поехать путешествовать, посмотреть мир. Вы поднимались на сверкающие вершины Гималаев? Вы пили коктейль в бунгало на острове в океане и смотрели, как медленно погружается в волны багровый диск солнца, и забывали обо всем? Вы видели, как горячие латиноамериканцы танцуют танго на знойных улицах Мехико? Неужели вы хотите умереть, не испытав всего этого?
– Не знаю, я подумаю над вашим предложением, – грустно ответила я, – подселите мне кого-нибудь в палату, я умираю здесь от одиночества.
На следующий день ко мне в палату перевели женщину. Она была необыкновенно красива: большие черные глаза, черные как смоль волосы, трогательное, растерянное и беззащитное лицо, полные губы, маленький, аккуратный носик и выразительный изгиб бровей, который мог бы вдохновить поэта на стихи о красоте и любви.
С первого взгляда создавалось впечатление, что она очень суетливая и нервная.
– Тебя как зовут? – спросила я.
– Женевьева. У меня компрессионный перелом нескольких позвонков, буду лежать два месяца, надеюсь, потом мне разрешат ходить.
– Меня зовут Лариса. Как ты получила травму? – спросила я. У меня была кровать с автоматическим управлением, я приподняла головной конец, чтобы лучше ее видеть.
– Это долгая история.