– Ну, что ж мой милый, – в голосе Димурга прозвучала горькая отрешенность, каковая струилась в целом в его облике и как-то разом окаменевших конечностях. – Мне не привыкать выслушивать от Родителя. Однако, девочку надо вернуть. Теперь этот ребенок, если будет полноценным и продолжит род, в котором сызнова появится Крушец. Да и потом, вмале прибудут гипоцентавры… Давеча Китоврас со мной связывался, докладывал о полете. Они и пронаблюдают за девочкой и ребенком… Начнут постройку пирамидальных храмов, конечно достроить не успеют, но Крушец хотя бы узрит начальный этап того возведения… – Перший на чуток стих и теперь шевельнув перстами правой руки, вырвал махий кусок из облачной облокотницы, принявшись скручивать его об ладонь в тонкую трубочку. – Хотел поговорить с тобой по поводу Асила… Вскоре он вместе с Кручем отбудет, чтобы заняться окоемом крайних Галактик нашей Вселенной и конечно отвлечься от произошедшего с Крушецом. Я уверен, что Родитель в следующий раз, если возникнут какие неполадки, обесточит именно их. Я его о том вопрошал, и Он ответил неопределенно, что скорее всего значит – да. А потому пострадают в первую очередь ваши владения, в частности Галактика Отлогая Дымнушка и Травьянда – Асила… Более там ничего стоящего нет. И так как наш младший брат, будет выполнять мои указания, прошу тебя прекратить с ним всякие свары. Не допустимо, чтобы ты ему высказывал про Крушеца. Я о том говорил еще на нашей общей встрече… Зачем было приходить на батуру и о том с ним толковать.
– Я прибыл совсем по-другому вопросу, – отозвался Небо и суетливо вздернул плечами. – Просто он сам о том заговорил… и я не сдержался… и..
Перший энергично дернул правой рукой и выкинул уже туго скрученный в длинную, плотную серую трубку клок облака вперед. Почитай в три человеческие ладони, тонкая, свитая трубка, выпорхнув из перст Господа, упала на пол. И тотчас принялась раскручиваться против часовой стрелки, превращаясь в темно-сизый хобот ураганного ветра, с узким концом пляшущим по полу, и боляхной в размахе воронкой в навершие. По сизому дымчатому полотну того хобота заюлили яркие рдяные искры и послышались несколько приглушенные голоса Небо и Асила, первого гневающегося, высказывающего, второго явственно защищающегося.
– Сколько это может повторяться? Пусть Опечь. Пусть Круч… Но Крушеца я тебе не прощу… И не позавидую тогда тебе, коли с милой бесценностью, что-либо случится, – явственно раздался бас-баритон старшего Раса.
Перший немедля махнул рукой сверху вниз и тем движением закончил вращение воронки. Он той мощью вогнал ее вглубь черного пола так, что она доли секунд вращала блеклыми испарениями прямо по его глади.
– Как это так не прощу… не позавидую, – медлительно, и вместе с тем строго протянул старший Димург, укладывая руку на облокотницу. – Как ты такое можешь говорить младшему брату? Какое имеешь право его упрекать, стращать? Ты, вообще, знаешь, что с малецыком после услышанного было?
– Это просто молвь… не более того… гнев, – очень тихо продышал Небо и кожа его лица нежданно пошла пятнами… где просматривались отдельные пежины белого и золотого цвета.
– Нет, – явно прощупав брата, произнес Перший, понеже его очи наполнившись коричневой поглотили и зрачки, и склеру, выплеснув несильную марность на нос и губы. – Асил мне не жаловался, у меня есть догляд не только обок Стыня, но и подле малецыка… Мне пришлось после вашего разговора его вельми долго успокаивать, абы сие не смогла сделать даже Отеть. Более такое не твори… Никогда. Нельзя вызывать в малецыке постоянное чувство вины, я уже пояснял. Он итак достаточно пережил, выполняя указания Родителя, посему не стоит его теребить, упрекать. Надо помнить, что он старший печищи, и под его началом сыны: Велет, Усач, Стыря, Круч. Их спокойствие, уверенность напрямую зависит от состояния Асила. Ты, знаешь, как мне не было тяжело по поводу поступка брата с Кручем, я не стал, как содеял ты, игнорировать его. Ибо знал, что малецык достаточно порывист и хрупок, и это его окончательно обессилит. Ты же поступаешь с ним как с ровней. Но Асил тебе не ровня, он младший… И это ты должен помнить всегда, не только когда тебе, что-то от него надо.
– Ты… тоже не всегда помнишь, что он младший, – огорченно протянул Рас, только понималось ту досаду, он направляет не столько на старшего брата, сколько на себя. А сказывает лишь, або оправдать себя в собственных глазах. – Тогда ведь позволил мне его облыжничать.
– Милый мой, уж больно с вами сложно, – немедля отозвался Перший и слегка приподнял вверх уголки своих полных губ. И днесь понималось, что даже припомненный Расом обман, происходил по спланированному старшим Димургом замыслу. – А облыжничать тогда с Владелиной позволил, чтобы Седми с Асилом и Велетом примирился. Так как знал, коль малецык не добьется своего, продолжит неглижировать всю печищу, не только виновного Асила, но и ни в чем не повинных Велета, Усача, Стырю, с каковыми весь тот срок не общался. А все малецыки, не только бесценность Велет, очень меня просили уладить данное недоразумение, понеже переживали… Впрочем, как и наш младший брат. Что же касается Крушеца, так я скрывал его появление не столько от вас, своих братьев и сынов, сколько от Родителя. Абы именно с его замыслами не умею, в силу собственной слабости, справиться… Вы же, драгоценный мой малецык, мне не соперники. И ты, сам, понимаешь, коли я пожелаю, любая лучица войдет в мою печищу. А, Крушец. Я боялся, что Родитель наново его изымет у меня и отдаст теперь тебе… И если разлуку с Кручем я смог пережить, то с Крушецем, однозначно, нет. Он слишком много значил и значит для меня, даже не могу тебе ту чувствительность, ту нашу общность объяснить… Ее надо прочувствовать, поелику она связана с самим его появлением, его рождением, как оказалось… – Димург припомнив о собственной лучице, и вовсе широко улыбнулся, да с теплом посмотрел на брата, лицо которого, притушило все пятна и приобрело положенный бело-золотой оттенок. – Асила больше не смей упрекать, ни в чем… И примирись, поколь он не отбыл, а то будет все время переживать из-за вашего недопонимания. Ему хватит того, что зала батуры теперь восстановлению не подлежит. И это еще благо, что на тот момент Круча не было в батуре, да и я мгновенно явился, только мне сообщили о происходящем. Асилу надо помочь, поддержать, ты же приметил, как инертен, пассивен Круч. Видимо, это сложилось в нем, потому как мы не соперничали за него. Он не общался с нашими печищами, а жил в достаточно спокойной обстановке, и не сумел сформироваться в должной мере. Теперь надо подсказать с его воспитанием брату, а не сварничать.
– Я примирюсь с Асилом, – согласно отозвался старший Рас и гулко вздохнул, точно только сейчас успокоившись. – До его отъезда. Сходить к нему на батуру? Или лучше позвать к нам на хурул?
– Как хочешь, милый мой, – умягчено ответил Перший, и, качнув головой, провел поверхностью правой ладони по лицу сверху вниз, будто смахивая оттуда всю утомленность. – Только если будете толковать на хуруле, позови Дажбу. При малецыке ты будешь осторожен в словах и не скажешь нашему брату ничего лишнего, чтобы потом мне не пришлось поправлять еще и хурул.
Старший Димург замолчал и глубоко вздохнул, при чем заколыхалась не только материя сакхи на груди, но, кажется, и рукава и долгий его подол. Бог явственно переживал и за братьев, и за Стыня, и за Крушеца, но будучи старшим не позволял того себе показать, несомненно, жалея тех кто был зависим от него. Небо неотрывно смотрящий на Першего лишь тот смолк неторопливо кивнул, соглашаясь не только с разумностью его слов, но и с его старшинством… Ощущая в его поступках, мыслях то самое Отцовское, которое верно было присуще ему одному в отношение, как сынов, так и братьев.
А в своде облака нежданно выстроились в густые узорчатые переплетения, напоминающие многогранные лепестки цветов, и попеременно вспыхивая голубыми аль желтыми всплесками стали посылать ту приглушенность света в глубины залы.
– Еще, – точно припомнив не менее важное, молвил Перший, и в тех проблесках света его лицо проступило многажды четче, а посем вроде как утонуло в сизости облачного кресла. – Чтобы Стынь не волновался и не участились его отключения, я думаю, что отбуду из Млечного Пути несколько раньше твоего. Завезу его в Северный Венец, пускай Кали-Даруга осмотрит, все же им ноне много пережито. Ты тоже, когда будет подходить время отключения плоти девочки, увези Дажбу, ему это не надо наблюдать… Оставишь данное отключение на контроль Вежды и Седми.
– Хорошо, Отец, так и сделаю… Хотя, что об этом сейчас толковать, еще время будет, – дыхнул старший Рас, и, опершись обеими руками на локотники кресла медлительно поднявшись с него, испрямился. – Единственно, что стоит сейчас утрясти, это где будет обитать Седми. Дажба желает забрать свой хурул. И я хотел тебя попросить… Попросить, чтобы ты убедил Седми пожить у вас на маковке, с Вежды. Ибо стоит мне о том с ним заговорить, малецык сразу начнет возмущаться и упрямится, требуя свой дацан. А дацан мне нужен в Блискавице.
– Хорошо, Отец, так и сделаю… Хотя, что об этом сейчас толковать, еще время будет, – дыхнул старший Рас, и, опершись обеими руками на локотники кресла медлительно поднявшись с него, испрямился. – Единственно, что стоит сейчас утрясти, это где будет обитать Седми. Дажба желает забрать свой хурул. И я хотел тебя попросить… Попросить, чтобы ты убедил Седми пожить у вас на маковке, с Вежды. Ибо стоит мне о том с ним заговорить, малецык сразу начнет возмущаться и упрямится, требуя свой дацан. А дацан мне нужен в Блискавице.
– Не тревожься, дорогой мой, я все утрясу с нашим мятежным сыном, – полюбовно отозвался Перший и также как брат степенно поднялся с кресла.
Глава двадцать седьмая
Есислава, как и помышлял Перший, вскоре вернулась на Землю к Липоксай Ягы, несколько ощущая не только собственную избранность, но и уникальность. Оно как из пояснений старшего Димурга узнала, что уже отходила почти половину срока беременности. Господь сам о том ей рассказал, сам успокоил и убедил, что и с ней, и с малышом все благополучно. Еси вначале вельми встревожилась услышанному, но под властностью взора Першего, под уверенностью его тона и полюбовного поглаживания, быстро успокоилась обрадовавшись тому, что вмале у нее родится ребенок и допрежь того она увидит обожаемого ею Липоксай Ягы. Самому вещуну о возрасте плода и вообще отсутствие девушки пояснил Мерик, велевший ни о чем не выспрашивать и принять все как есть, понеже сие есть божественные, не людские дела.
Впрочем, старший жрец был так рад возвращению своей Есиньки, что ни о чем не стал и спрашивать. Принесенная в сад юница стоило ей узреть вещуна, горько заплакала, ощущая любовь к человеческому отцу и единожды тоску по Отцу Богу. Когда же Липоксай Ягы узнал, что Есислава теперь видит обоими глазами и это позже подтвердили Довол и Житоваб, его счастью не было предела. Как и все люди, вещун не заглядывал в грядущее так далеко как ноне девушка, он думал о ближайших событиях и тем умиротворялся. Ведь в каких-то трех с половиной месяцах должен был родиться Ярило, а в днях прибыть великий народ.
Великий… вернее, как величал его Мерик, волшебный народ. Ибо данное название происходящее от слова волшба, в буквальном смысле означало воплощения воли и мощи Родителя. Волшба подразумевало гипоцентавров, как созданий чьим Творцом являлся Перший, однако живших по Законам составленным для них самим Родителем. Гипоцентавров должны были встречать в значительном удаление от селений дарицев, в нарочно указанном месте. Куда ранее были высланы темнокожие люди под началом дарицев, каковые занялись расчисткой от леса местности, для приземления космического корабля.
Вернувшаяся с маковки Есислава чувствовала себя хорошо, тошнота коя иноредь мучает женщин на ранних сроках прошла, и наступила в этом отношение довольно спокойная пора. Правда как-то резко набирающий рост живот, кажется, растущий не по дням, а по часам явственно живописался, а в двух днях появления на Земле внутри него и вовсе кто-то словно прополз. Объявив о себе как о личности, в которой появилась искра давшая движение развитию мозга и теперь, как понятно и самой полноценной жизни человека. Есинька дотоль загруженная болезнью Крушеца и точно с тем потерявшая ощущение жизни, ноне вернувшись к земному отцу, к просторам такой прекрасной планеты, ее раздольям, тихим ночам насыщенным монотонным зовом комара и рыбной совы (живущей в пойме реки, издающей громкие, хриплые крики, переходящие в гулкое завывание), к высокому голубому своду с плывущими по нему марево-кучным облакам упившимися водой… Словом к природе, что содержит в себе основу имени самого Родителя, вновь обрела свою человеческую суть. А вместе с тем материнскую чувственность, дочеринскую привязанность и трепетность любящей женщины. Лишь порой тугой тоской полыхала внутри голова и это, как теперь знала Есислава, волновался Крушец желающий видеть Першего… Крушец все еще ослабший, утомленный, как она ощущала и единожды мощный, спасший юницу от гибели, и потому днесь после пережитого такой близкий для нее. Еси и сама жаждала увидеть Першего, ощутить его ни с чем не сравнимую отцовскую любовь, однако, до явственного шевеления во чреве плода, знала, что поколь бывать вне Земли нельзя, абы это не сказалось болезнью на малыше. А потому терпела и в тайне от всех успокаивала Крушеца, ласково величая его… также как и растущего в материнском лоне Ярило. Окутанная любовью Липоксай Ягы девушка ноне могла дарить теплоту этим двум основам ее естества, одной божественной другой чисто человеческой.
Вещун теперь бдил каждый взмах руки юницы, каждый ее выдох и стон, поелику после пережитой разлуки… сначала одной, и следом другой как-то весь пожух… поседел и с тем растерял желание жить и править. Лишь обок Есиньки его жизнь наполнялась смыслом… Начинало светить солнце и мигать серебристо-синими всплесками звезды.
Покуда о беременности, как и было задумано, никто из слуг и лекарей не ведал. Широкие сарафаны скрывали от глаз растущего Ярило, а серебристый обод теперь почти не снимаемый укрывал темно-коричневые полосы на лбу. И кроме Липоксая Ягы, пред которым Есинька не сумела, да и не захотела ничего скрывать, их никто не видел. Своему земному отцу, Еси рассказала все. И о том, где была, и как ее душу… именно душу лечил Родитель… И что представляло из себе космическое пространство. Право молвить девушка утаила, чтобы не пугать вещуна и про искру, и про отсутствие души как таковой. Липоксай Ягы был всего-навсе человеком, несомненно, внутри него жила искра, и она была яркой. Может той самой первой отделившейся от общего… Может уже жаждущей набраться сияния и иметь новый этап развития, посему он с особым трепетом воспринял рассказ Есиньки. Вещун не раз потом гладил девушку по волосам, прикасался губами к тем самым полосам, обнимал ее, прижимая к груди, и удивлялся, за что заслужил такое счастье быть подле божества. Он не раз благодарил Зиждителей и особенно Господа Першего, как его уважительно величал Мерик, за возвращение Есиньки домой. Вмале окончательно приняв решение начать возносить хваление и Богу Першему, прекратив уличать его и его сынов во всех темных человеческих… именно человеческих проявлениях.
В общем Липоксай Ягы решил изменить саму суть верований дарицев, желая исправить то, что как говорил старший Димург, являлось сущностью, кодировкой человека, каковой непременно все разделит и лишь на два цвета белый и черный, на два понятия добро и зло. Старший жрец некогда благословенной Дари, погибшей от северги выпущенной из космического судна Димургов, нынче явственно захотел выправить столь неправедную ситуацию в отношении Бога Першего, как и понятно многого не зная… не понимая главного, что в генах человека та двоякость нарочно прописана. Одначе, ноне вещун сам выступал, как истинный человек, мало чем отличаясь от тех, кто ломал устоявшиеся традиции, верования и возможно тем самым нарушал целостность самого общества. Он как бы заводил механизм, который в будущем приводил к образованию множественности религий, учений, к утверждению разнообразных вероисповеданий, течений… И, как итог в большинстве случаев к исчезновению самих имен Богов, отказа от веры в существование высших существ, являющихся Творцами и сутью поклонения, а значит к отрицанию ценности, самого бытия мира, и роли в нем всех живых существ.
Естественно, сейчас Липоксай Ягы не думал о таких последствиях собственного решения, он даже не мог себе представить, во что в конечном счете это может вылиться. Он просто жаждал справедливости… Справедливости, каковой так ждут люди и каковую сами же разрушают, уничтожают собственным неправильным поведением. Впрочем, если говорить о вещуне, то именно он в данный момент времени стал тем самым источником дальнейшего преображения веры, закладывая своими умозаключениями и изменениями неспешное движение к разрушению устоявшихся верований в частности, а в общем, и самого человечества. Так как попробовавшие раз той трансформации в дальнейшем люди все чаще и чаще будут прибегать к новым изменениям и уже не станет для них основой чувство справедливости, благодарности к Богам, а лишь желание выудить из тех вариаций лучшей доли лично для себя.
Потому в капище, где допрежь славили Расов, Липоксай Ягы стал на равных чтить Бога Першего, чего никогда раньше не случалось. А многажды позже уже сменив и само слово чтить на славить… Еще совсем чуть-чуть и теперь Першему, как первому Богу стали возносить песнопения, объясняя не только ближайшим жрецам, но и людям, оные собирались подле капища, что Расы оставили без милости дарицев, посему и погибла Дари, ступающая всегда по солнечному пути… «И один Бог… Господь Перший вспомнил о дарицах, – внушал Липоксай Ягы, своим людям, – и послал им не только новые земли, помощников, темных людей, но и новый путь… Новый путь, который после гибели спутника должен именоваться лунным».