Как оказалось, больше всего ее интересовали его знакомые и прочие представители светского общества, которым в обозримом будущем она будет представлена. Стивен почувствовал укол совести, ведь он никому не собирался ее представлять, однако рассудил, что газеты по крайней мере отвлекут девушку от грустных мыслей, и потому спросил, что интересного вычитала она в светской хронике.
Ее ответы и выражение ее лица забавляли его в течение всего ужина из десяти блюд. О некоторых поразительных фривольностях и крайностях, смакуемых репортерами, она сообщала с таким возмущением, так уморительно морщила свой нахальный носик или с неподдельным ужасом округляла глаза, что он готов был хохотать до упаду.
А пока он боролся с одолевавшими его приступами смеха, она расставляла ему очередную ловушку.
По-видимому, из-за амнезии она никак не могла вспомнить, почему люди его класса, да и ее собственного в Америке ведут себя так, а не иначе, и потому задавала такие заковыристые вопросы, что ему пришлось задуматься над некоторыми вещами, Прежде не вызывавшими ни малейших сомнений.
— Согласно сообщению «Газетт», — смеясь сказала она, пока лакей выкладывал на тарелки сочную утку, — вечернее платье графини Эвандейл было украшено тремя тысячами жемчужин. Вы полагаете, это правда?
— Нисколько не сомневаюсь в профессиональной честности репортера светской хроники «Газетт», — пошутил Стивен.
— В таком случае, — сказала она с заразительной улыбкой, — либо жемчужины были чересчур мелкие, либо она чересчур крупная.
— Почему вы так думаете?
— Разве не ясно? Будь жемчужины крупными, а она — нет, наверняка, понадобилась бы лебедка, чтобы поднять ее после того, как она присела в реверансе перед королем.
Стивен все еще улыбался, воображая, как чопорную графиню поднимают лебедкой и уносят от трона, когда Шерри уже переключилась на тему более серьезную. Подперев кулаком подбородок, она внимательно посмотрела на него и спросила:
— Когда все важные особы съезжаются на сезон в Лондон с апреля до июня, куда они девают своих детей?
— Оставляют дома с няньками, гувернантками и наставниками.
— И в малый сезон, осенью, тоже? Стивен кивнул. Тогда, склонив голову набок, она мрачно произнесла:
— Как же одиноко должно быть английским детям в эти долгие месяцы.
— Они не одиноки, — спокойно возразил Стивен.
— Одиночество — это совсем другое. Оно бывает не только у детей, но и у взрослых.
Стивен всячески старался сменить эту тему, опасаясь, как бы разговор ненароком не коснулся их будущих детей, что было бы просто бессмысленно, и, сам того не желая, заговорил сухо и холодно, совершенно не думая о том, что в ее болезненном состоянии может ранить ее своими словами до глубины души.
— Вы убедились в этом на собственном опыте? — спросил он.
— Я… не знаю.
— Боюсь, что завтрашний вечер вам придется провести именно так.
— Одной?
Когда он кивнул, она быстро отвела взгляд, уставившись на тарталетку с паштетом, лежавшую перед ней на тарелке, потом собралась с духом и, глядя ему в глаза, спросила:
— Вы рассердились и хотите покинуть меня из-за того, что я только что сказала?
Он почувствовал себя настоящей скотиной и стал оправдываться:
— У меня предварительная договоренность о встрече, и ее нельзя отменить, — после чего счел возможным добавить:
— Кстати, мои родители привозили нас с братом на сезон в Лондон почти каждые две недели. Мой брат и его жена, как и некоторые их друзья, тоже привозят сюда детей с целой свитой гувернанток. Теперь, надеюсь, вам стало легче?
— Это прекрасно! — воскликнула Шеридан, просияв. — У меня просто камень с души свалился. Теперь по крайней мере я знаю, что и в высшем обществе встречаются любящие родители.
— Как правило, — сухо сообщил он, — в высшем обществе чрезмерная родительская любовь вызывает насмешки.
— По-моему, каждый должен жить своим умом, независимо от того, кто что скажет. А вы как думаете? — слегка нахмурившись, спросила она.
Пораженный, Стивен не знал, то ли ему смеяться, то ли сожалеть, то ли досадовать: возможно, даже не отдавая себе в этом отчета, Чариз Ланкастер буквально интервьюировала его, оценивая не только как будущего мужа, но и как отца ее детей, хотя он вовсе не собирался становиться ни тем, ни другим. И это «интервью» его вполне устраивало. Судя по всему, она от него не в восторге, это во-первых, а во-вторых, появись она в высшем обществе, что вообще вряд ли возможно, уже через неделю оно подвергло бы ее остракизму за пренебрежение к чужому мнению. Сам Стивен между тем к чужому мнению никогда не прислушивался, но ведь он мужчина, а кроме того, его состояние и положение в обществе дают ему право делать все, что, черт возьми, ему заблагорассудится.
Любая светская матрона, стоявшая на страже высокой морали, готова была простить Стивену все его пороки, только бы женить его на своей дочери, однако Чариз Ланкастер она пригвоздила бы к позорному столбу за малейшее нарушение приличий, не говоря уже о чем-либо серьезном, как, например, ужин наедине с мужчиной.
— Вы полагаете, чужое мнение важно? — снова спросила она.
— Нет, ни в коем случае, — торжественным тоном ответил он.
— Счастлива это слышать.
— Именно этого я и опасался, — сказал Стивен, сдержав улыбку.
До самого конца ужина и потом, в гостиной, он вел разговор в шутливом тоне, а когда пришло время пожелать ей доброй ночи, боясь снова потерять контроль над собой, ограничился братским поцелуем в щечку.
Глава 17
— Не знаю, что вы с ней сделали, но произошло настоящее чудо, — объяснил Хью Уайткомб на следующий день, заглянув в гостиную, где Стивен ждал Шерри, чтобы пойти вместе на ужин.
— Значит, она в полном порядке? — Стивен, очень довольный, облегченно вздохнул. Слава Богу! Его страстная и усердная ученица не занимается самобичеванием из-за некоторых допущенных им накануне вечером вольностей и ничего не рассказала Уайткомбу, Весь день Стивен провел в кабинете, сначала с одним управляющим, потом с архитектором, который разрабатывал план модернизации одного из поместий Уэстморленда, и еще не виделся со своей «невестой», хотя слуги постоянно сообщали ему, в какой части дома она находится в данный момент. От них же он узнал, что девушка в прекрасном расположении духа, и теперь с нетерпением ожидал вечера, который собирался начать с Шерри, а закончить с Элен, не задумываясь над тем, кого из них ему больше хочется видеть.
— Мало сказать в порядке, она вся светится и сияет, — сообщил доктор, — и просила передать, что будет здесь с минуты на минуту.
Появление непрошеного гостя, широкими шагами входившего в этот момент в гостиную, основательно испортило радужное настроение Стивена. И неудивительно. Он хорошо знал проницательность доктора. Не зря тот долго, испытующе смотрел на него, прежде чем спросить:
— Интересно, что вы сделали? Результаты прямо-таки потрясающие!
— Ничего особенного, — мягко ответил Стивен. — Просто последовал вашему совету, — и, направившись к камину, где он оставил на полочке свой стакан с шерри, добавил:
— В общем, сделал все, чтобы… чтобы она почувствовала себя в безопасности.
— Не могли бы вы объяснить поподробнее? Мои коллеги, специалисты по амнезии, несомненно, заинтересуются вашей методикой. Ведь она оказалась удивительно эффективной.
Облокотившись на каминную полку, Стивен приподнял бровь и насмешливо посмотрел на надоевшего ему доктора.
— Если все рассказывать, боюсь, вы опоздаете к очередному пациенту, — бросил он сухо.
«Все ясно, — подумал Уайткомб, — третий всегда лишний, граф жаждет остаться с девушкой наедине. Возможно и другое. Он ведет хитроумную игру, изображает из себя влюбленного жениха, и ему не нужны свидетели. Впрочем, первая версия вероятнее». И доктор доверительно сказал:
— Сегодня у меня как раз выдался свободный вечер. И я могу составить вам компанию за ужином, чтобы увидеть собственными глазами, в чем заключается ваша методика в отношении мисс Ланкастер?
— Нет, не можете, — дружески и в то же время многозначительно ответил граф.
— Другого ответа я и не ожидал, — усмехнулся врач.
— Хотите взамен бокал мадеры? — Выражение лица у графа было таким же загадочным, как и тон.
— Спасибо, пожалуй, не откажусь, — ответил доктор, теряясь в догадках, почему все-таки граф всячески старается его выпроводить. Граф сделал знак стоявшему у буфета лакею, и через минуту доктору подали бокал вина.
Только было доктор завел разговор о том, как намерен поступить Стивен со своей гостьей, когда на следующей неделе начнется сезон, как граф взглянул на дверь и выпрямился. Посмотрев в том же направлении, доктор увидел входившую в комнату мисс Ланкастер в премиленьком желтом платье и с желтой лентой в роскошных волосах. Девушка сразу заметила Уайткомба и, как к старшему, направилась прямо к нему.
— Доктор Уайткомб! — воскликнула она с восторженной улыбкой. — Вы не сказали, что еще будете здесь, когда я спущусь.
Она протянула ему обе руки, чего никогда не позволила бы себе чопорная англичанка, если бы знала доктора совсем недавно, как Шеридан. Однако Хью были по душе ее простота и непосредственность, ради такой девушки он готов был послать к дьяволу все правила этикета.
— Вы чудесно выглядите, — прочувствованно сказал он, отступив на несколько шагов, чтобы хорошенько рассмотреть ее наряд, и, помолчав, добавил:
— Настоящий лютик!
Комплимент — хуже не придумаешь.
Шеридан так нервничала перед свиданием с женихом, что никак не решалась взглянуть на него и продолжала беседовать с врачом.
— Но ведь я выгляжу так же, как несколько минут назад, когда вы заходили ко мне. Правда, тогда на мне не было одежды, — добавила она и готова была провалиться сквозь землю, когда услышала приглушенный смешок графа. — Я хотела сказать, — быстро проговорила она, бросив взгляд на прекрасное, улыбающееся лицо Уэстморленда, — что на мне не было этой одежды.
— Я понял, что вы имели в виду, — ответил Стивен, зачарованно глядя на ее порозовевшие щеки и нежную, как фарфор, кожу, видневшуюся в вырезе каре.
— Не знаю, как вас благодарить за чудесные наряды, — сказала девушка, и ей показалось, что она тонет в глубине его голубых глаз. — Признаться, я испытала огромное облегчение, когда увидела эти платья.
— Облегчение? — Стивен усмехнулся, сам не зная почему. Быть может, обрадовался ее приходу… или же ее восторженному взгляду, которым она наградила его в благодарность за какие-то сшитые на скорую руку простенькие платья? — Почему же вы испытали облегчение? — спросил он, отметив про себя, что ему она не протянула обе руки, как доктору.
— В самом деле, почему? — поинтересовался, в свою очередь, доктор, и Шеридан смущенно отвела глаза от гипнотизирующего взгляда лорда Уэстморленда.
— Потому что очень боялась, что они похожи на то, которое я надевала позапрошлой ночью, — объяснила она доктору. — Оно прелестное, честное слово, но… как бы это сказать… воздушное.
— Воздушное? — не понял доктор.
— Ну да. Видите ли… оно даже не похоже на платье, скорее на бледно-лиловую накидку из кисеи и едва держалось на мне. Стоило развязаться хотя бы одной серебристой ленточке, и я оказалась бы… — Она осеклась, поскольку в этот момент доктор пристально посмотрел на графа.
— Значит, бледно-лиловое, да? — переспросил Уайткомб, продолжая сверлить взглядом жениха. — И почти прозрачное?
Заметив в глазах доктора укор, адресованный графу, Шеридан быстро добавила:
— Да, но в Англии принято такое носить.
— Кто вам это сказал, дорогая?
— Служанка Констанция. — Шеридан готова была на все, только бы выгородить жениха, который прятал улыбку, несмотря на осуждающий взгляд доктора. — Горничная заверила меня, что его носят на первый обеденный звонок. Именно так она и сказала: «Первый обеденный звонок!»— решительно заявила Шеридан.
Тут доктор и граф словно по команде уставились на девушку.
— Что? — в один голос спросили они. Проклиная себя за то, что затеяла этот разговор, Шеридан набрала в легкие воздух и терпеливо пояснила ошеломленным мужчинам:
— Она сказала, что бледно-лиловое платье годится только на первый обеденный звонок. Я не знала, что вы звонили в колокольчик, но была уверена, что иду на ужин, а не на обед, однако другого платья у меня не было, кроме того, я не надевала его ни на первый, ни на какой-либо другой обеденный звонок, и поэтому не… — Она умолкла, заметив по выражению лица графа, что он о чем-то догадывается и едва сдерживает смех. — Разве я сказала что-то смешное?
Устремив взгляд на Стивена, доктор Уайткомб настойчиво спросил:
— Что она имеет в виду?
— Она имеет в виду «en deshabille»5. Горничная исказила французское слово.
Доктор Уайткомб понимающе кивнул, но не счел это хоть сколько-нибудь смешным.
— Как я сразу не догадался. Впрочем, бледно-лиловое платье сразу навело меня на подозрение. Надеюсь, вы в самое ближайшее время найдете для мисс Ланкастер опытную камеристку во избежание подобных недоразумений?
Доктор выпил вино и, передав бокал лакею, который вырос словно из-под земли, держа наготове серебряный поднос, только сейчас сообразил, что граф никак не отреагировал на его вопрос. Однако, повернувшись к нему, увидел, что граф забыл не только о его вопросе, но и о самом его присутствии. Его внимание было приковано к Чариз Ланкастер.
— Вы еще не поздоровались со мной, мадемуазель, это для меня настоящий удар.
— О да, понимаю, — рассмеялась она, польщенная его словами, невольно залюбовавшись им.
Он стоял, облокотившись о каминную полку, устремив на нее взгляд своих голубых глаз, с томной улыбкой на прекрасном лице, являя собой образец уверенного в себе сильного мужчины. В то же время его поистине рыцарская галантность и излучавший тепло взгляд странным образом возбуждали Шеридан, и ее собственная улыбка тоже стала теплой, когда она обратилась к нему:
— Я хотела поприветствовать вас, как только вошла, но забыла, как это делается, и собиралась спросить у вас.
— О чем именно вы собирались спросить?
— Надо ли делать книксен? — пояснила она с усмешкой, поразившей Стивена в самое сердце. Никакие проблемы ее не страшили, она умела решать их легко и шутя. Ни перед чем не пасовала, и именно эта смелость так привлекала в ней графа. Что же касается приветственного книксена, то лучше бы она протянула ему обе руки, как доктору, или же, что было бы совсем замечательно, подставила губы для поцелуя, которого он в этот момент страстно желал. Но об этом он мог только мечтать, а потому на ее вопрос равнодушно ответил:
— Да, принято делать книксен.
— Так я и думала, — сказала она и удивительно легко и грациозно присела. — Ну что, получилось? — спросила девушка, выпрямившись, и протянула руку навстречу его руке.
— Еще как! — усмехнулся он. — Хорошо провели день?
От Хью Уайткомба не ускользнуло, как ласково смотрит на девушку граф, с каким нетерпением ждет ответа на свой вопрос, как близко, почти вплотную подошел к ней в нарушение всяких норм приличия. То ли его так увлекла роль жениха, то ли…
Доктор Уайткомб решил выяснить все до конца и своим обычным шутливым тоном обратился к обоим:
— Я могу остаться на ужин, если, разумеется, буду приглашен…
Чариз Ланкастер повернулась к доктору, но Стивен не удостоил его даже взглядом.
— Это невозможно, — сухо произнес граф. — Уезжайте!
— Намек услышан и понят.
Уайткомб пришел в такой восторг от всего, чему только что стал свидетелем, в том числе и от беспрецедентного отказа в гостеприимстве, что едва не пожал руку дворецкому, протянувшему ему шляпу и трость. Но вместо этого лишь попросил:
— Последи за молодой леди, а потом все мне расскажешь, — и заговорщически подмигнул:
— Это будет наш маленький секрет. — Доктор уже спускался с крыльца, когда сообразил, что дворецкий — не Кольфакс, а другой, уже очень пожилой человек.
Впрочем, не все ли равно? Ничто не могло омрачить его настроения в этот момент.
Доктора ждал экипаж, но вечер был таким хорошим, а надежды такими радужными, что он решил пройтись пешком и махнул рукой кучеру, чтобы следовал за ним. На протяжении многих лет доктор и семья Уэстморлендов наблюдали, как вешаются Стивену на шею женщины, но ничего не могли сделать. Все эти дамы и девицы буквально умирали от желания окрутить графа, знатного и состоятельного жениха, и породниться с его семьей. И Стивен, некогда сама элегантность, обаяние и доброта, постепенно превратился в грубого циника. Невесты и их мамаши из высшего общества во всей Англии обхаживали его, как могли, и все только ради его богатства и титулов, а не ради него самого.
Оставаясь холостяком, он приобретал все большую ценность в глазах замужних и незамужних женщин, и теперь, стоило ему появиться где-нибудь на балу, как среди дам начинался настоящий переполох. Стивен понимал, почему за ним так охотятся, и вместе с его популярностью росло и его презрение к слабому полу. Кончилось тем, что он отверг всех респектабельных дам своего круга, предпочтя им свою любовницу. Приезжая в Лондон на сезон, чего, кстати, за последние два года не делал ни разу, он не появлялся на светских приемах, проводя время либо с друзьями за карточным столом, либо с Элен Деверне в театре.
Он буквально выставлял ее напоказ оскорбленному обществу, что приобрело скандальный характер и заставляло страдать его мать и невестку.
Год-два назад он еще не был так категоричен и к преследовавшим его женщинам относился с веселой снисходительностью, но в конце концов терпение его лопнуло, и он позволял себе отпускать неучтивые замечания в адрес своих почитательниц, доводя некоторых до истерики, а у их родни вызывая бешенство.