Он вскинул свободную руку к наперсному кресту, но Элизабет помешала ему, закрыв серебро собственной ладонью, не давая ему коснуться его, лишая его умиротворения, которое даровала святая боль. Его пальцы сомкнулись на ее руке и сжались, как будто ему казалось, что ладонь Элизабет сейчас — это его крест, его спасение.
— Я скажу все, что тебе нужно знать, — прошептала она, проговаривая вслух его самое заветное желание. — Я помогу тебе спасти твою церковь.
Пальцы Бернарда закаменели, едва не ломая в своей хватке хрупкие косточки ее кисти.— Для тебя это будет просто, — продолжала убеждать Элизабет. — Ты совершал смертные грехи и прежде, и я знаю, что грехи твои куда тяжелее, чем кто-либо подозревает. Ты совершил множество грехов во имя Его, разве не так?
Его лицо сказало ей, что это действительно так.
— Тогда сделай это сейчас, — промолвила графиня. — И это деяние даст тебе силу, дабы защитить твою церковь, твой орден. Допустишь ли ты, чтобы мир погиб, позволишь ли себе потерять все — лишь потому, что ты слишком испуган, чтобы действовать? Лишь потому, что ты поставил свой страх перед людскими законами превыше своей священной миссии?
Она вновь провела кончиком языка по губам, смачивая их свежей кровью и понимая, какой яркой должна казаться эта кровь по сравнению с ее бледной кожей, с какой силой должны взывать к Бернарду вид и запах этой крови.
Не отдавая себе отчета, он тоже облизнулся.
— Как спасение созданного Им мира посредством тех орудий, что Он дал тебе, может быть грехом? — вопросила его Элизабет. — Ты сильнее этих законов, Бернард. Я знаю это... и в глубине души ты тоже это знаешь.
Она сделала медленный вдох, неотрывно глядя ему в глаза. Ее слова проникали в самую его суть, играли на его сомнениях, льстили его гордости.
Кардинал трепетал, желая ответов, которые она может дать ему, желая ее крови, желая ее саму.
Быть может, сейчас он и был сангвинистом, но прежде того он был стригоем, а еще ранее — мужчиной. Он поглощал плоть и испытывал наслаждение. Эти желания навсегда были впечатаны в каждую частицу его существа.
Сердце Элизабет учащенно билось, в щеке пульсировал жар от нанесенного Бернардом удара. Она всегда любила боль, нуждалась в ней, как впоследствии нуждалась в крови. Закрыв глаза, графиня Батори пропускала через себя биение этой боли, исходящее от горящей щеки, от рассеченного запястья.
Это было блаженство.
Когда она открыла глаза, Бернард все еще держал ее руку прижатой к серебряному кресту напротив его сердца. Его взор перебегал с ее окровавленных губ на жилку, бьющуюся на шее, на плечи графини, столь белые по сравнению с темным шелком платья. Женщина пошевелилась, и порванное платье сползло с ее плеч. Теперь свет свечей озарял ее груди, столь явственно различимые сквозь прозрачный шелк сорочки.
В течение нескольких долгих ударов сердца Бернард смотрел на нее.
С томительной неспешностью Элизабет подалась вперед, потом приподнялась на цыпочки и легко, едва касаясь, дотронулась губами до его губ. На протяжении одного длительного вдоха она стояла так, позволяя ему ощутить ее тепло, почувствовать запах ее свежей крови.
— Если на то нет Его воли, то почему я здесь? — прошептала она. — Только ты можешь быть достаточно силен, дабы получить от меня ответ. Только ты наделен силой, потребной для спасения мира.
Она сильнее прижалась к его холодным губам и просунула между ними свой язычок, неся вместе с ним привкус крови.
Бернард застонал, приоткрыв губы, поддаваясь этому вторжению.
Элизабет чувствовала, как по мере углубления поцелуя его клыки становятся длиннее.
Не отрываясь от ее губ, Бернард развернулся и впечатал ее в стену, с размаха прижав собственным телом. Несколько старых плиток под ее спиной раскололись, острые края стекла прорезали шелк платья и кожу Элизабет. Теплая кровь закапала с ее спины, пятная каменный пол.
Женщина прервала поцелуй, подставляя взамен шею.Не колеблясь больше ни мгновения, он укусил ее.
Она задохнулась от боли.
Он сразу же сделал огромный глоток ее крови, вбирая ее тепло. Элизабет задрожала, чувствуя, как холодеет ее тело.
Ледяная игла пронзила ее сердце. Это было совсем не то экстатическое единение, которое она испытала с Руном.
Это была звериная жажда.
Болезненный голод, не оставляющий места для любви или нежности.
Он может убить ее и не дать ей ничего, но она должна была воспользоваться этим шансом, веря, что для мужчины, впившегося зубами в ее шею, знание не менее важно, чем кровь.
«Он не позволит мне умереть и унести в могилу мои тайны».
Но истинно ли можно было на это полагаться теперь, когда она разбудила в мужчине зверя?
Ее тело поникло наземь. По мере того как затихало биение сердца, пустоту в душе наполняло сомнение — и страх.
Потом непроглядная тьма укрыла мир.
Глава 11
1 7 марта, 21 час 38 минут
по центральноевропейскому времени
Венеция, Италия
Рун быстро шел по полированным мраморным полам базилики Святого Марка. Он прилетел в Венецию четверть часа назад. Оставленное для него сообщение гласило, что Бернард и остальные привели Элисабету сюда. Дойдя до церви, он обнаружил, что двери отперты, но внутри, похоже, никого нет.
«Быть может, они уже спустились под землю, в часовню сангвинистов? »
Корца бросил взгляд через весь неф на северный придел базилики. Насколько он помнил, лестница с той стороны вела в подземную крипту, служившую тайным проходом в святыню сангвинистов. Рун направился туда, но его внимание привлекло движение в южном приделе. Из темноты к нему метнулись несколько теней, двигавшихся со сверхъестественной скоростью.
Рун замер, пригнувшись: он не знал, кто это мог быть, особенно если вспомнить о недавних нападениях.
«Но конечно же, ни один стригой не осмелится напасть на этих святых землях».
Чей-то голос позвал его, темные фигуры наконец вышли на свет, и оказалось, что это трио сангвинистов: двое мужчин и женщина.
— Рун!
Он узнал смуглое лицо Софии. Невысокая женщина метнулась к нему, позвав за собой остальных.
— Ты как раз вовремя!
Он прочел в ее глазах глубокую тревогу.
— Что случилось?
— Идем с нами. — Она направилась к северному приделу. — Возле сангвинистских врат произошло нечто неприятное.
— Расскажи, — потребовал он, проверяя, легко ли вынимается карамбит из ножен, пристегнутых к его запястью. Одновременно Рун догнал Софию и шел сейчас рядом с нею такой же быстрой походкой.
Она поведала ему о том, что случилось внизу: как Бернард провел Элисабету в дверь и запер за собой вход.
— Христиан уже там, внизу, но чтобы отворить дверь снова, нужны трое из ордена. — Она махнула рукой назад, где шли два священнослужителя. — Я побежала позвать кого-нибудь на помощь, но мне понадобилось немало времени, чтобы найти их. А Эрин опасается худшего.
Когда они добрались до лестницы, Рун шагнул на ступени первым. Он доверял суждению Эрин. Если она тревожится, значит, на то есть существенный повод. На половине пролета Корца услышал биение двух сердец, эхом доносящееся из подземной крипты.
Эрин и Джордан.
Он легко мог различить их по этому сердцебиению, точно так же как по голосам. Учащенный пульс Эрин подтверждал — да, она чего-то боится. Оказавшись в крипте, Рун увидел, что Христиан ударяет кулаком по дальней стене, выкрикивая имя Бернарда. Корца знал, что так тревожит молодого сангвиниста.
За дверью он слышал стук еще одного сердца, приглушенный каменной толщей, но все же различимый для его острого слуха, а эхо в длинной крипте дополнительно усиливало этот звук.
Элисабета.
Ее сердце сбивалось с ритма, слабея с каждым ударом.
Она умирала.
Заслышав их приближение, Христиан обернулся.
— Быстрее!
Рун не нуждался в том, чтобы его торопили. Он и так буквально пролетел через крипту. Эрин шагнула ему навстречу, но он проскользнул мимо нее, не сказав ни слова. На это не было времени.
Вытащив нож из рукава, Рун пронзил свою ладонь и уронил несколько капель крови в каменную чашу, которую держал изображенный на барельефе Лазарь. София и Христиан встали рядом с ним, без промедления добавив к его крови свою. Вместе они произнесли:
— Ибо это есть Чаша крови нашей, Чаша Нового и вечного Завета.
На камне проявились контуры двери.
— Mysterium fideil — в один голос воскликнули все трое.
Медленно — слишком медленно — дверь отворилась. Навстречу им буквально хлынул резкий запах крови, густой и горячий запах, пьянящий и опасный.
Как только проход чуть приоткрылся, Рун скользнул в него и помчался за этим запахом к его источнику.
Как только проход чуть приоткрылся, Рун скользнул в него и помчался за этим запахом к его источнику.
Он достиг порога часовни — и в тот же миг услышал, как остановилось сердце Элисабеты. Глазам его открылось непостижимое зрелище. В священном месте, под сиянием серебряной мозаики, лежала на спине Элисабета, и тело ее было бледным и безжизненным.
Но она была не одна.
Рядом с ней на коленях стоял Бернард, и руки их — жертвы и убийцы — соединяла цепь наручников. Губы кардинала были окровавлены. Он повернулся к Руну, и тот увидел на лице Бернарда выражение глубокого страдания. По щекам бежали слезы, размывая алое пятно — свидетельство его греха.
Не обращая внимания на эту боль, Рун бросился к Элисабете, рухнул на колени и схватил ее в объятия, словно пытаясь спрятать. Он держал ее тело так далеко от Бернарда, как только позволяла длина цепи наручников.
Рун желал бы испытать гнев при виде этого злодеяния, позволить ярости испепелить ту скорбь, что переполняла его. Когда-нибудь он заставит Бернарда заплатить за содеянное — но не сегодня.
Этот день он отдаст ей одной.
Первым рядом с ним оказался Христиан. Он коснулся плеча Руна в знак сочувствия, затем припал на колено и что-то сделал с наручниками. Металлический браслет упал с тонкого запястья Элисабеты и лязгнул о каменный пол.
Теперь, когда она больше не была прикована к своему убийце, Рун покрепче прижал к груди ее холодное тело и встал, желая унести ее как можно дальше от Бернарда.
София вместе со своими двумя спутниками решительно подошла к отрешенно стоящему на коленях кардиналу. Они грубо вздернули его на ноги. Судя по их приглушенным репликам, сангвинисты поверить не могли, что кардинал оказался способен на такое злодеяние.
Но он сделал это — убил Элисабету.
— Рун... — Эрин стояла рядом с Джорданом, опираясь на его руку, цепляясь за него, за ту жизнь, что так ярко горела в нем.
Корца, не в силах смотреть на это, отвернулся и понес Элисабету к алтарю. Он хотел, чтобы ее окружала святость. Он пообещал, что отныне она навсегда будет пребывать в этой благости. Он дал обет, что отыщет место, где похоронены ее дети, и там положит ее тело на вечный покой.
Она заслужила это.
Когда-то давно Корца лишил ее того места в мире, которое принадлежало ей по праву, но теперь положит все силы, дабы исправить хотя бы то, что сумеет. Это все, что он может сделать для нее.
Нежный серебристый свет омывал ее бледную кожу, ее длинные ресницы, ее черные кудри. Даже в смерти она была самой прекрасной женщиной из всех, каких Рун когда-либо видел. Он старался не смотреть на жестокую рану на ее горле, на кровь, растекшуюся по плечам и пропитавшую тонкую шелковую сорочку.
Но, оказавшись у алтаря, Корца не смог положить ее на это холодное ложе. Если он выпустит ее из рук, она воистину уйдет от него навечно. И вместо этого он опустился на пол возле алтаря и сдернул белый алтарный покров, дабы укутать ее полуобнаженное тело.
Краем освященной ткани Рун стер кровь с подбородка Элисабеты, ее полных губ, ее щек. На одной половине ее лица темнел кровоподтек. Должно быть, Бернард ударил ее.
«Ты заплатишь и за это тоже».
Рун склонился ближе к Элисабете и прошептал:
— Прости меня..
Он говорил ей эти слова много раз — слишком много раз.
«Как же часто я причинял тебе боль...»
Его слезы падали на ее холодное белое лицо.
Корца погладил ее по щеке, осторожно, стараясь не задеть кровоподтек, как будто она все еще могла ощутить эту боль. Коснулся ее нежных век, желая, чтобы она могла просто сделать шаг от смерти к жизни, чтобы снова могла открыть глаза...
И она их открыла.
Зашевелилась в его объятиях, пробуждаясь, словно цветок, медленно разворачивающий лепестки навстречу новому дню. В первый миг отшатнулась было прочь, но потом узнала его и затихла.
— Рун... — слабым голосом пролепетала она.
Он смотрел на нее, не в силах вымолвить ни слова, не слыша биения ее сердца и уже осознавая правду.
«Боже, нет...»
Корца оглянулся через плечо. В душе его нарастал гнев, вытесняя горе. Бернард не только испил ее крови — он влил в ее уста собственную кровь. Он обрек ее на проклятие с той же готовностью, что и Рун столетия назад, осквернив ее. Она снова стала лишенной души мерзостью.
Лишь несколько месяцев назад Рун пожертвовал спасением своей души, дабы спасти ее душу — и Бернард обратил этот дар в прах и пепел.
Кардинал стоял, окруженный четырьмя сангвинистами, если считать Христиана. Бернард совершил величайший грех и должен быть наказан за него, возможно, даже смертью.
Рун не испытывал жалости к нему.
Элисабета уронила голову ему на грудь, слишком слабая, чтобы держать ее прямо. Она прошептала ему — скорее одним лишь дыханием, чем внятными словами:
— Я устала, Рун... устала до смерти.
Он обнял ее и так же тихо сказал:
— Тебе нужно поесть. Мы найдем кого-нибудь, кто пожертвует свою кровь, чтобы восстановить твои силы.
София, подойдя к нему сзади, нависла над ним и сурово произнесла:
— Это невозможно. Нельзя позволить ей существовать. Она теперь стригой и должна быть уничтожена.
Рун оглянулся на остальных, но ни в ком не нашел сочувствия. Они намеревались убить ее, как дикого зверя. Однако помощь пришла из самого неожиданного источника.
Бернард сказал твердо, как будто по-прежнему был наделен правом голоса в подобных вопросах:
— Она должна испить вина и стать одной из нас. Я беру на себя грех ее обращения... потому что графиня поклялась, что готова пройти это испытание. Испить освященного вина и вступить в наш орден.
Или умереть, пытаясь это сделать.
Рун потрясенно взглянул на Элисабету. Она ни за что не согласилась бы на подобное. Но Элисабета лежала у него на руках, вновь закрыв глаза и впав в забытье от слабости.
София коснулась серебряного креста, висящего у нее на груди.
— Даже если она пройдет это испытание, это не изничтожит ваш грех, кардинал.
— Я приму положенное мне наказание, — ответил тот. — Но она должна испить освященного вина — и довериться Господнему суду.
— Это не ее грех, — возразил Рун.
Христиан подошел и встал рядом с Софией.
— Рун, прости, но не имеет значения то, каким образом она была обращена, — только то, что теперь она стригой. Подобным созданиям не позволено оставаться в живых. Они должны либо пройти испытание и испить вина — либо быть убитыми.
Рун подумал было о том, чтобы сбежать вместе с нею. Но даже если ему удастся одолеть собравшихся здесь и ускользнуть от них, что будет потом? Влачить проклятое существование, скитаясь по земле и пытаясь удержать Элисабету от проявления ее истинной природы? Обоим лишить себя Господнего милосердия?
— Это следует сделать, и сделать сейчас, — постановила София.
— Подождите. — Джордан вскинул руку. — Быть может, нам сейчас лучше остановиться и обсудить это.
— Согласна, — поддержала его Эрин. — Это чрезвычайные обстоятельства. Вспомните, у нее есть сведения, в которых мы нуждаемся. Вероятно, надо хотя бы попробовать узнать их у нее, прежде чем рисковать тем, что мы снова можем ее потерять?
— Эрин права, — сказал Джордан. — Похоже, графине уплачено по полной. Она получила то, чего требовала, и теперь должна поведать нам то, что знает.
Христиан нахмурился, но было похоже, что он склонен принять их сторону. Увы, София оставалась непреклонна, и на ее стороне были два сангвиниста.
Поддержка пришла оттуда, откуда не ждали.
— Я скажу вам то, что мне известно, — прохрипела Элисабета, повернув голову. Это явно потребовало от нее огромных усилий. — Но только в том случае, если это не будет означать мою смерть.
София выхватила два изогнутых ножа, их лезвия сверкнули в свете свечей.
— Мы не можем оставить стригоя в живых. Закон однозначен. Стригой может выбирать лишь из двух исходов: присоединиться к нашему ордену или быть немедленно преданным смерти.
Рун сильнее сжал Элисабету в объятиях. Он не мог потерять ее дважды за одну ночь. Если понадобится, он будет сражаться.
Вероятно, почувствовав напряжение, достигшее предела, Эрин встала между Руном и остальными.
— Не можем ли мы сделать для нее исключение? Позвольте ей сохранить ее нынешнее состояние. Церковь охотно сотрудничала с ней как со стригоем прежде, когда мы искали Первого Ангела. Тогда за ее помощь ей было позволено вести жизнь стригоя. Разве нынешние обстоятельства так сильно отличаются?
В часовне повисло молчание.
Наконец Бернард разбил тишину горькими словами правды:
— Мы солгали ей тогда. Если бы она осталась стригоем после того, как Первый Ангел обрел цельность, мы убили бы ее.
Эрин задохнулась от возмущения:
— Это правда?
— Я намерен был своими руками оборвать ее проклятую жизнь, — подтвердил кардинал.