Ветер не унимался тридцатые сутки.
Никто не обращал на него внимания, кроме Димки, конечно.
Избыток воображения Димка старался прикрыть иронией:
— Наша халабуда должна выдерживать до сорока в секунду. Мы это знаем. А что, если ветер этого не знает?..
Вопрос был неприличный до дикости, но Артем снизошел:
— Запомни, Димур, в эти стены, кроме дюраля и пенопласта, вложена конструкторская любовь. Штука прочная, не сомневайся.
Все же он невольно наклонил голову, вслушиваясь.
За стеной скрежетало так, будто кто-то драил наждаком помутневшее стекло неба. Ветер яростно и явственно погрозил: «У-у-убью-уу!» Всю эту катавасию перекрыл грохот. Свет в комнате точно вздохнул и погас.
— Проклятый ветряга! — пробасил Олег.
— К анекдотам о «сверх», — хихикнул в темноте Димка. — Сверхвезенье зимовщиков — нет связи, нет погоды, нет света…
Его тенорок был перекрыт очередным Искандеровым взрывом:
— Обыкновенные трудности! А ты как хотел? Иллюминацию, да? Фестиваль на высоте три семьсот?
Судя по звукам, он уже проник в кухню, разыскивал свечи, роняя все, что только могло стукнуть, брякнуть, покатиться со звоном.
Олег сосредоточенно дышал в углу. Посвечивая фонариком, Артем добрался до него.
— Ну как, поколдовал тестером? В чем дело?
— Выходной трансформатор. Обмотка. Поручила долго жить.
— Запасного нет?
— Где там! Спаять надо и мотать заново. Для паука работенка — виточек к виточку. День провожусь. От силы два.
— А ветряк? — цеплялся Димка. — Прощай, белый свет, да? Два дела сразу делать нельзя…
— Нельзя, но нужно, — сказал Олег.
— А вот и свечи! — перебил Артем. — Садимся, ребята. Обобщаем результаты дневных наблюдений.
— Садимся. Обобщаем! — Димка так вздернул плечи, так уткнулся в бумаги, что сразу было видно — «подчинился грубой силе». Пепельный ершик на затылке топорщился протестующе.
«А тебе поныть хотелось? — в мыслях спорил Артем с этим ершистым затылком. — Ну и ной про себя, пожалуйста…»
В самом деле, не было ни малейших причин бить тревогу.
Кухня — на угле, запасы есть. Свечей хоть на десять новогодних елок. Рация дня два молчит, что ж, бывало и раньше. Все-таки зима. Все-таки три тысячи семьсот над уровнем моря. У ветряка лопасти разнесло — Олег поставит запасные. Не зря же он «человек-находка».
Артем посмотрел на Олега: уже что-то мастерит при свечке. Вот тянется рука потеребить бороду. Ох, эта борода! Выгорела на солнце до отчаянной рыжести. Примерзает к вороту, к треуху. Олег подолгу оттаивает ее над плитой. В широкую его спину летят шуточки:
— А не проще ли бородку — топором?
— Она греет! — серьезно отвечает Олег.
От глаз его, младенчески синих, от вспыхнувшей улыбки, от выдубленного ветром лица исходит ощущение ясности, простоты, устойчивой силы…
Искандер — тот другой. Прямо горная река: забурлит, так уходи с дороги. «От легкой жизни заплесневеть можно» — вот главное его убеждение.
Димка? Отменный парень. Пять вершин хорошей квалификации на счету, не говоря уже о «пучинах учености», как именует Олег Димки-ну эрудицию. Только бы не растекался мыслию по древу вот как сейчас — глаза смотрят сквозь стену неизвестно куда. И на языке, наверно, уже танцует очередное «А что, если…»
— Дим, напомни, — интенсивность солнечной радиации в верховьях: сколько калорий на квадратный сантиметр?
Димка, закинув голову, усмехнулся лениво.
— Двести тысяч приблизительно. Впрочем, ты это знаешь не хуже меня. Не надо чуткости, дорогой мой научный руководитель! Я не тоскую по дому. Слушаю метель. Подумай, сколько оттенков! Начинает таким контрабасным гудением. И вверх, в ультразвук, куда тебе Има Сумак!
— Разнообразие — закон природы, — продолжал Димка все так же отрешенно. — А снег? Великое Одно и То же! И сколько ни делай вида, что его изучаешь, вода есть вода, хотя и замерзшая.
Уши вяли — слушать такую безответственную ересь,
Артем вскочил, зашагал по комнатушке. «Снег! — хотел он сказать. — Что ты знаешь о силе снега? Снег уносит в тартарары зазевавшихся пижонов. Как бритвой, случалось, срезал селения на склонах гор. Останавливал поезда. Снег опасен? А попробуй без него! Снег — пуховое одеяло земли, прародитель рек, залог урожая. В белизне его — зеленый хруст огурца и бронза зерна».
Но говорить все это было бы долго и как-то неловко, поэтому Артем сказал:
— Потенциал ледника зависит от накопления осадков. И мы будем изучать снег. Вот так.
Димка фыркнул — в точности, как горный козел на водопое.
— Вы — те самые физики, братцы, в ком ни грана от лириков.
* * *Много в природе загадок, и вот одна из них: чья бы ни была очередь вставать первым и кричать остальным «Па-адъ-ем», получается одинаково противно.
На подвесных в два яруса койках слышатся гулкие вздохи. Жаль расставаться с нежащим теплом. Димкин непроснувшийся голос спрашивает: «Метель или ясно?» — «А ты выйди и нам скажешь!» — отзывается Искандер.
Дверь в домике — явное архитектурное излишество: открывается только люк в потолке. Конечно, занесло. Сообщение: «Полтора метра снега выше крыши!» — не вызывает энтузиазма. Добавочное известие: «А метели-то и след простыл!» — встречается ликованием.
— Я сегодня дежурный наблюдатель, — напоминает Димка. — Вы копайте траншеи, а я…
— Он дежурный! — выкрикивает Искандер. — А мне ясная погода не нужна?! У меня теодолит, я без видимости ничто! Вчера двадцать километров зазря отсчитал! Земля и небо крутятся, где верх, где низ, не поймешь!..
— Не забывайте главный научный прибор! — Олег торжественно вручает совковые лопаты, и все, ворча, выходят на аврал.
И вот прорыта заново траншея в голубоватом просвечивающем снегу. Распределены маршруты.
Обычное утро рабочего дня. Только небо, синее до черноты, и пылающий костер солнца, и сердце, вдруг толкнувшееся о ребра, напоминают: высота 3700 над уровнем моря.
* * *Вечер тоже начинался обычно.
Первым, пыхтя, топоча и шлепая себя по замерзшим щекам, ввалился Искандер: «Товба! Совести нет у этого мороза — как собака грызет!»
Мнение единодушное. Подходит вскоре Артем: «Температура бешеная!» И сумрачный Димка: «Замерз до последнего атома!»
Началось раздевание, именуемое «чисткой лука»: одна за другой стягивается добрый десяток одежек, промерзших, гремящих, как жесть. Нудную эту процедуру скрашивали, гадая насчет обеда и поводя носом в сторону кухни.
— Пшено? Ну что ж? Поклюем. Искандер вдруг замер.
— Братцы! Курицей пахнет!
— Эй, метрдотель? Ты чего там устряпал?
Олег захлопнул дверь перед любопытствующими носами.
— Не нарушайте творческий процесс!
Один Димка не проявлял к еде никакого интереса.
У него медно-жаркий загар и нетронутая белизна вокруг глаз, сбереженная очками-светофильтрами. Физиономия получилась необычная: не то лемур, не то марсианин. И смотрит как-то отрешенно. Замерз, что ли? Артем ринулся расшевелить парня:
— Не тоскуй, лирик! Если бородач двинет на нас свой макаронный клейстер, бастуем.
Димка поглядел на него с видом человека, до которого никак не доходит самая соль анекдота. Но тут прозвучали могучие слова: «Обед на столе!» И кухня наполнилась голодным народом, оживленным говором и волшебной алюминиевой музыкой; вся прочая посуда на второй год зимовки превратилась в раритет.
После первой же ложки Артем тихо ахнул:
— Что мы едим? Чудо!
Олег сиял скромно и безудержно. Искандер, активно истребляя варево, объяснял взахлеб:
— Не чудо, а ворона! Мы на Муздаге сколько их поели!
— Ворон не едят, — сказал Димка. — Они живут триста лет.
— Ты! — Искандер воззрился жаркими, как черный уголь, очами. — Своих, русских пословиц не знаешь! «Попался, как ворона в суп!»
Артем, плача от смеха, развивал мысль:
— И хорошо… если молодка… лет на сто пятьдесят… А то не уваришь!
Просмеявшись, приступил всерьез:
— А все-таки, Олег, объясни, поскольку чудес не бывает!
— Не томитесь. Галка это альпийская. Жалко было стрелять. Но вас, чертей, жальче. Вы же не ученые, вы едоки! — Олег щедро добавлял в миски.
— Галка? В это время года? На такой высоте? Противоречит всем данным!
— Пусть себе противоречит. Вкусно ведь?
— Решила пожертвовать собой, — выдвинул версию Искандер. — Примчалась, чтоб разнообразить рацион молодых героев науки…
Шутки — хорошо, но после обеда Артем ринулся к стеллажу поглядеть, что говорится в литературе. Остановил его странно возбужденный и словно надтреснутый голос Димки:
— Галка, галка! А я вот барса видел!
* * *Рассказывал он долго и путано, и не столько слова, сколько глуховато-напряженный голос и беспомощные жесты выдавали накал чувств…
На Гульчинской лапе ледника, завершив очередную серию измерений, Димка готовился к следующей и отчего-то замешкался.
Может, это была минута, знакомая каждому, — оторвавшись от привычного дела, вдруг чувствуешь себя застигнутым торжественной красотой: ослепительные снежники врезаны в черно-синее небо, тишина огромна, как мир…
Тогда и приметил Димкин отдыхающий от рабочего напряжения взгляд реденькую цепочку синеватых вмятин на нетронутой, сметан-но-белой целине. Он пошел туда, еще не веря, что это не причуда ветра, не игра света и тени. И увидел следы, отчетливые, как гравюра, запечатлевшая даже пушистость комковатой лапы.
Глубокий и круглый, след мог принадлежать только снежному барсу. Но знал же Димка, что ирбису нечего делать на леднике в такую пору!
Он остановился поглядеть, куда завернет след — цепочка метрах в пятидесяти обрывалась. Заинтригованный Димка протер очки, всмотрелся: нечто принятое поначалу за мелко-крапчатую рябь ветра на снегу переместилось вперед. И, словно проступающий в проявителе снимок, четко обозначилась на белом большая кошка, мех ее отливал светлой сталью, хвост, окольцованный черным, был необыкновенно длинный («Метра два!» — показалось ошарашенному наблюдателю).
Единственное, что могло сойти за оружие в Димкиных руках, — была снегомерная рейка, но ему и в голову не пришло отступиться. Напротив, он ускорил шаги и помчался вперед, пока не понял, что по свежему снегу без лыж зверя не догнать, — барс не шел, а словно скользил над сверкающей гладью. Тогда Димка остановился и во всю силу легких заорал: «Ого-го!» Что произошло дальше, он никак не мог объяснить вразумительно. «Как вольтова дуга!» — повторял он растерянно.
Видимо, ошеломленный криком, барс свился в кольцо и шестиметровыми прыжками начал уходить в нагромождения ледовых сбросов. Словом, через секунду его уже не было. Димка побрел обратно.
Выслушав сумбурный рассказ, Артем резким ударом ладони выколотил пепел из погасшей трубки. Коротко и сильно выразил он свое мнение о людях, окликающих барсов со снегомерной рейкой в руках. Димка щурился виновато:
— Ты понимаешь, он был какой-то пришибленный. Волочил брюхо по снегу, прижимал уши. И вообще все слишком необычайно, я просто не сумел испугаться…
Горы — дом родной для снежного барса, бесшумной и стремительной кошки больших высот. И ничего странного не было бы в этой встрече, если б не зима. Прошлым летом, когда в солнечных проединах показались горбатые спины скал, на зимовке, как говорил склонный к гиперболам Искандер, «житья не стало от живности».
Ветром наносило окоченелых бабочек, комаров-долгоножек, застекленевших на морозе. Стоило солнцу прижарить, как они оживали и хлопотливо улетали.
В проталинах на южной стороне росли даже цветы, варварски пестрые и на очень коротеньких стебельках. Димка, орудуя пинцетом, умудрялся составлять букет высотой в три четверти спички.
На мусорных кучах черными колышками торчали вороны, озирались по-разбойничьи: чего бы урвать? Однажды снежным шквалом занесло воробья. Олег взял над ним шефство. Воробей держался бодро и независимо, ел подчистую все, что давали. Через неделю его выпустили — чирикнув изумленно, маленькая птаха потонула в сияющей синеве.
По дороге на нижнюю зимовку — туда ходили за почтой — была поляна, именуемая «Зоосад». Тут, на тонкой снежной крупке, оставляли росчерки следов горностаи, реликтовый суслик, длинношерстный заяц— толай. На дальних скальных островках маячили горные козлы — теке. «Возможно, есть и барсы», — говорил осторожный Артем.
Но зима надвинулась, и все живое, не имевшее дюралевого домика, поспешило устроиться по-своему. Птицы улетели. Сурки и суслики залегли на спячку. Стада горных козлов откочевали ниже, туда, где снег не лежал двухметровыми сугробами, где можно было добыть корм. Барсы, по логике вещей, должны были переместиться в том же направлении.
— Чего ради принесло бы его сюда? — раздражался Олег.
Он не любил непонятных выкрутасов природы. (Когда под ним рухнул снежный мостик, по которому только что с шиком прошел Искандер, Олег воспринял это как личную обиду.)
— Да, странно. А впрочем… — бормотал Артем, перешвыривая книги в шкафу. Выхватил, развернул черно-сине-белый томик. — Вот! Альпинисты видели следы ирбиса на высоте свыше семи тысяч метров. Что его туда завело? Голод! Искал добычливых мест!
— Нет! — замотал головой Димка. — Мой не охотился. Он сам уходил. Вот только от кого? Или от чего? Этого я не знаю…
* * *— А кто у нас дежурный наблюдатель? — невинно спросил Искандер.
— Лицо неприкосновенное, — подхватил Олег.
— На аврале сачковавшее, — уточнил Артем.
— Ой, братцы! — Димка оторвался от работы, вскинул голову. — Мучаете вы меня своим остроумием двадцать четыре часа в сутки. Ну, я дежурный. Вот допишу страницу и устремлюсь за вашими метеоданными. Хотя совершенно непонятно — зачем, в эфир-то мы выйти все еще не можем…
— Все еще! — вознегодовал Олег. — Ты бы тут попаял!
— Ему нельзя. — Искандер выгнул бровь смычком. — Он за барсом бегал. С ног валится, шибко уходился…
— Кстати, о барсе, — вспомнил Артем. — Возьми, Димур, на всякий случай ружье. Правда, написано, что барсы не нападают на человека. Но вдруг, как ты любишь говорить, именно этот литературы по данному вопросу не читал!
— А может, пойти с тобой? — Искандер привстал.
Димка поморщился.
— Не делайте из меня младенца. И ружье ваше с лета не чищено. Оно опаснее барса.
Димка ушел.
Метеобудки близко, рукой подать. И ночь спокойна до того, что давит на уши непривычная тишина. И светло там, снаружи, светлей, чем в домике, при свечах. И Димка не младенец.
Все-таки, не прерывая работы, не говоря лишних слов, ждали. У Олега опять перегорела проволочка на спайке. Искандер разронял карандаши. Артем поднес к уху часы: «Не стоят ли?»
…В потолочный люк мешком свалился Димка.
Встал шатаясь. Неживыми, словно у робота, пальцами рвал с головы заиндевелый малахай. Тыкал пальцем через плечо: «Там, там!»
К нему кинулись.
— Барс?
— Ты ранен?
— Что случилось?
Димка мотал головой. Он как будто онемел, только глаза кричали, расширенные на сером, как зола, лице. Движения его были замедленны, угловаты.
Артем оттеснил других.
— Спокойно…
Помог Димке стянуть штормовку, оглядел мгновенно всего: цел! Олег, поругиваясь, шарил в аптечке: «Валерьянку хоть бы догадались взять…» Искандер слетал на кухню.
— Глотни-ка кофе!
Димка пробовал улыбнуться. Сказал осипшим голосом:
— Я в ажуре, братцы. Дело вот в чем: на Кумуш-Тау горели снега.
Под его взглядом, восторженно-диким, один за другим опускали глаза.
— М-да, бывает, — выдавил Олег и закашлялся.
— Очень даже часто! — невпопад горячо согласился Искандер.
— Ты завтра нам все расскажешь, Димур, — мягко посоветовал Артем. — А сейчас поздно. Все мы умаялись. Спать надо…
— Да вы что? — Димка привстал. — Думаете, я того? — он покрутил пальцем у виска и залился хохотом.
* * *Димкин рассказ вызвал такую бурю, что Артему пришлось вспомнить о своих правах начальника. По приказу, ворча, улеглись. И усталость взяла свое: утихло неровное дыхание, перестали скрипеть койки.
Спят… Артем повернулся на спину. Было о чем подумать.
Кумуш-Тау…
Тремя параллельными грядами нависают над ледником горы по северной границе участка. Природа не ленилась и не повторяла себя: одна вершина вонзается в небо хрустальной пикой, другая оплывает сахарной головой. Среди вершин — пятитысячник Агджи-Тау, похожий на цирковой купол, и шеститысячник Кумуш-Тау — Серебряная гора: плоская, чуть скошенная ее верхушка напоминала наковальню.
По утрам склоны, обращенные на восток, отливают сизым голубиным цветом; постепенно краски теплеют — от малиновой до золотой; когда ослепительное солнце выпрыгивает из-за гор, глаза режет торжествующе-яркая белизна!
Такая же цветовая феерия разыгрывалась не закате: горы превращались в груду раскаленных углей. Последней угасала Кумуш-Тау. Может, это и было причиной зрительной галлюцинации, потрясшей Димку?
Димка рассказывал так:
— Показания приборов я снял. Повернулся идти домой. И вдруг ударило светом! Где что, не пойму. Сощурился, пригляделся — Кумуш-Тау горит! Вершина — кусок солнца! Нет, ярче. Не было сил смотреть, закрыл глаза. И сквозь веки бьет свет! Потом потускнело. Вершину одело облако, вроде снег начал испаряться. Так минуты две. И вдруг тьма! Ждал, повторится. Нет. Словно и не бывало.
Никаких «показалось, бывает» Димка не принимал. Шуток он просто не слышал. Тогда посыпались гипотезы.
«Тут что-то электрическое», — Олег припомнил десятки историй о проказах атмосферного электричества на больших высотах: головы путников в сияющих ореолах, альпенштоки, словно факелы, рассыпающие искры, горы в огнях.