Но и не чокались, словно на поминках, Вероника лишь пригубила, не сводя глаз с девушки. Суетливая, нервная, жеманная, а какая она на самом деле? Первое впечатление от нее было другим, на похоронах Лайма была сосредоточенной, собранной, угрюмо-серьезной.
– Ну, рассказывай, – поставила Вероника на стол полную рюмку.
– Зина была хорошей, – тривиально закатила Лайма глазки к потолку, – доброй, умной…
Веронику чуть не повело от школярской интерпретации сестры, она не преминула заметить:
– Слишком обща характеристика. Вы же были подругами, неужели тебе нечего рассказать о ней?
– Подругами? – встрепенулась Лайма, после прыснула, пожав плечами. – Кто это сказал? Случалось, мы проводили пару часиков в кафе, трепались ни о чем… Иногда мне требовались деньги, Зиночка никогда не отказывалась помочь… А насчет секретов… у меня нет привычки лезть в душу, когда туда не зовут.
Пока она самозабвенно несла эту чушь, от виска к виску носилось, будто там сквозная дыра: слыть дурочкой бывает выгодно, но косить под дурочку чрезвычайно сложно.
– Я спрашивала не про душу, а про сестру, – сухо сказала Вероника, уловившая фальшь. – Если тебе нечего рассказать, я, пожалуй, пойду.
Лайма едва не упустила шанс, поэтому задержала ее уже у выхода из квартиры, поставив руку на дверь:
– Подожди! Прости, Вероника, просто я боюсь, от страха несу… Глупо вышло, прости, пожалуйста.
– Боишься? Кого?
Кого? – правильно поставлен вопрос. Но как на него ответить? В конце концов, Веронике ничто не угрожает, а Лайме – страшно даже подумать. И Мирон… Вероника может помочь им обоим, но проникнется ли она чужими проблемами? Лайма закрыла лицо ладонями, собираясь с мыслями, потом быстро провела по волосам и тряхнула головой, однако решилась:
– Боюсь того, кто убил Зинку и Сашку.
– Сашку? Кто это?
– Подруга. Вернее, Зина больше дружила с Сашкой, они неразлейвода были. Я работаю в клубе, а девчонки… потом про них расскажу. У меня есть друг, он смертельно болен, а я люблю его. Но денег на операции за границей нет, да и здесь химия съедает все бабки. Зина договорилась с хозяином пансионата Беляевым, чтобы взял Мирона к себе, все же воздух, молоко козье, травки бабки заваривают, ему там хорошо…
Она осеклась, так как Вероника явно не понимала: при чем здесь Мирон и травки с бабками? А от непонимания один шаг к «до свидания». Лайма предусмотрительно встала лицом к гостье, отрезав ей путь на лестничную площадку, подыскивая доступные слова:
– В общем, девчонки со мной туда часто ездили, с Беляевым чаи гоняли, по хозяйству помогали… Ну, это у них вроде как прикол был, понимаешь?
– Смутно.
– Развлекались так. Однажды…
Гость гостю розньВ конце весны было по-летнему жарко, завтракали прямо на террасе, никого не ждали. Вдруг бесшумно подкатила представительская иномарка цвета кофе с молоком, из нее вышел не менее представительный мужчина. Бежевый костюмчик на нем – явно шили не портнихи местной фабрики, туфли в тон, сам высокий, темноволосый, холеный. А главное, на нем стояла жирная печать «я пуп земли, будьте со мной вежливы».
– Дядя Гриша, это к вам, – определила Зина, хищно изучавшая незнакомца, будто примеривалась, с какого бока приятней будет его есть. И прогноз выдала: – Светит вашему дому целевой заказ на сотню человек, либо свадьба, либо юбилей.
Действительно, такое случалось и даже стало модным – проводить большие торжества с ночевкой в пансионате. Пресытившись ресторанными изысками в городе, народ с деньгами повалил к Беляеву за натурой в полном смысле слова: тут и природа, и пруды, и свобода вместо официоза. Гулять можно до утра, а потом с утра до вечера, удовольствий после основного застолья тьма: баня, рыбалка, плавание, теннис, даже футбол (если после принятых рюмок силенок хватит), да хоть просто ходи и дыши. Кухня – отдельный сонет, потому как удивить сейчас можно только настоящим, без подделок и присыпок в виде вкусовых добавок. Перепил, а утром пожалте на выбор: уха горячая, бульон, рассол, квас и молоко. А кто уж сильно тяготеет к экзотике – иди спать на сеновал. Казалось бы, запустение, шика близко нет, но это старье не вызывало отторжения, напротив, попав сюда, народ заболевал ностальгией по далекому прошлому и радовался прилетевшей стрекозе, будто ничего подобного не видел, разве что в детстве. Мода, конечно, дама непостоянная, тем не менее пару лет продержались благодаря ее капризу.
– Дай-то бог, – сказала тетка Ирина, собирая со стола посуду. – Вон лето на носу, а у нас еще ни разу большого заезда не было.
Мужчина легко и картинно, явно работая на публику, мол, глядите, какой я ловкий, взбежал по ступенькам, поздоровался и по-деловому, бархатным голосом сказал:
– Мне нужен Беляев Григорий Степанович.
– Ну, я это, – повернулся тот всем корпусом к гостю.
Беляев, несмотря на семьдесят два года, абсолютно седые волосы и усы, глубокие морщины на лице и поджаренную солнцем кожу, как у хлебороба, производил впечатление сильное. Не зная его, люди проникались уважением к старику с первого взгляда. Что-то в его фигуре, осанке, жестах, проницательных глазах выдавало человека из другой эпохи, другой закалки, другого склада. Невозможно объяснить, что же в нем так завораживало, тем не менее собеседнику наверняка передавалось на уровне телепатии: это настоящий человек, в переводе с русского на русский – не пройдоха, не жулик, не сволочь. Вот и гость уважительно улыбнулся, слегка склонив голову, после без рисовки сказал:
– Не могли бы мы с вами поговорить наедине?
Беляев повел его в кабинет на первом этаже, а врач Егоров, потирая руки, прошептал остальным участникам завтрака:
– Кажется, мы открываем сезон. Надо бы аптечку пополнить.
Почти все разошлись, здесь каждому находилось дело. Зато прибежала слегка взлохмаченная Лайма-бездельница, схватила тарелку и торопливо бросала туда еду, не присев.
– Э, ты куда так несешься? – строго спросила тетка Ирина.
– Я с Мироном позавтракаю, – отмахнулась Лайма. – Он еще спит…
– Ну, хотя бы ты сядь и поешь по-людски.
– Что вы, тетя Ира, – промурлыкала Сашка с ехидной улыбкой. – А кто же сон Мирона сторожить будет? Кто ему, когда он проснется, служить будет?
– Отстань, – огрызнулась Лайма, не терпела она, когда подвергалась насмешкам со стороны девчонок, к тому же при посторонних.
Зинка, поедавшая варенье из вазочки ложками, как после вынужденной голодовки, поддержала Сашку, впрочем, обе всегда были заодно:
– Че отстань? Понимаю, он болен, но и тебя больной сделал. Нельзя же так под мужика падать, растопчет.
– По-моему, уже растоптал, – вставила Сашка. – Он же ее ни в грош не ставит, за все жертвы платит неблагодарностью.
– Не ваше дело! – начала заводиться Лайма.
Она приготовилась поскандалить, засыпать упреками двух физически здоровых подруг, у которых нет ни жалости, ни сострадания, ни чуткости. Ссора получилась бы односторонней, ибо девчонки во время ее монологов оставались безучастными, будто не к ним относились обидные и весьма несправедливые слова. Но пока Лайма наполнялась благородным гневом, из так называемой парадной двери вылетел представительный мужчина, как пробка из бутылки с шампанским. Вслед за ним довольно быстро ковылял Беляев, опираясь на трость. Он чуть прихрамывал, но когда садился за руль, хромота нисколько не мешала управлять автомобилем – вот такой парадокс. Григорий Степанович был в гневе, кричал вслед «пупку земли»:
– Езжай, откуда приехал! И чтоб больше я тебя здесь не видел!
Пикнула сигнализация, гость открыл дверцу авто и, прежде чем сесть в него, с небрежной интонацией, не оскорбившись на грубости, бросил:
– А вы все же подумайте…
– Пошел вон! – рявкнул старик.
– Ого, наш дед разошелся! – вытаращилась Зина.
– Тише ты, – шикнула на нее Сашка, удивленная не меньше.
Машина уехала, Григорий Степанович тяжело опустился в плетеное кресло, потер грудь, да и лицо стало неестественно бордовым. Тут уж Зина подскочила:
– Плохо? Позвать Егорова?
– Не надо, – пропыхтел Беляев.
Да кто ж его послушал? Сашка сорвалась по знаку подруги и помчалась искать доктора, хорошо, что он в этой дыре жил, иначе плохо пришлось бы Беляеву. Егоров не позволил старику идти самому, мужчины отнесли его в комнату, от «Скорой» упрямец наотрез отказался:
– От смерти не убежишь, нечего людей срывать по пустякам.
Приступ миновал. Все переживали за него. Обитатели «Сосновой рощи» говорили шепотом, чтобы не беспокоить Беляева. Если б было возможно запретить щебетать птицам, это сделали бы. Вообще-то Беляев никогда не жаловался на здоровье, физически он был крепким, но сердце пошаливало, как он сам выражался, этого хватило, чтоб его здоровье стало здесь приоритетным. Вот случись с ним что – куда многим деваться? Вот и ответ на вопрос – почему. Как он ни возражал, а у постели установили дежурство, не трогая только Мирона, которому желательно соблюдать режим, но не для этого сюда приезжала Лайма, потому оба подвергались необидным шуткам.
Поздно вечером она шла сменить Зинаиду, а дверь комнаты Беляева оказалась приоткрытой, четко доносившиеся голоса остановили любопытную Лайму. Ее же не посвящали ни в какие дела, а узнать хотелось – о чем они так серьезно рассуждали, ведь Зинка не расскажет, сколько ее ни проси. Лайма в щель видела лежавшего на постели Беляева и сидевшую рядом подругу. Беседа у них шла задушевная, доверительная. Зинуля умела войти в доверие, а со стариком подружилась давно. Лайме непонятно было, на чем сошлись их интересы, что между ними общего, собственно, она и не задумывалась над этим, так, иногда приходила мысль и уходила.
– Может, лучше продать, пока предлагают? – задумчиво произнесла Зинуля.
– С ума сошла? – ворчливо сказал старик, он полулежал на подушках, положенных друг на друга. – Это не те деньги, да и за те я бы не продал. А люди? Их куда? Я ж хитрый, сначала выдвинул условия, чтоб посмотреть на его реакцию, ну, понять, какое дерьмо плывет к моему берегу.
– И какое же?
– Дерьмовое. Я не имею прав, мое счастье, что мне чего-то там предлагают, мол, доказать незаконность приобретения ничего не стоит – вот как он строил диалог. У меня земля свободно задышала, потому что ее не трогают, а ты погляди, чего вокруг творится. Нет, Зинаида, здесь моя душа поселилась, здесь я и умру.
– Но угрозы, Григорий Степанович…
– А он не угрожал. Он намекнул. Намек я расценил как угрозу. Дай чайку…
– Да, сразу они не лепят в лоб, мол, всех перебьем, как мух, – усмехнулась Зинаида, наливая из термоса чай. – Всего лишь намекают, что и такое может произойти. А много там?
– Около пятидесяти тысяч гектаров…
– Фью! – звонко присвистнула Зинаида.
– Не свисти, денег и так нет, – прикрикнул Беляев, отпивая чай. – Я ж чаю просил! Что в кружке? Что за гадость ты мне налила?
– Чшш… Что за манера у вас – ругаться по всякому поводу? Берегите сердце. И пейте! Это отвар, он полезней чая. Пейте, я сказала! Вот, молодец.
Как удавалось Зинуле подчинять строптивого и упрямого старика – а характер у него ух какой крутой, – Лайма не понимала. Будь сейчас она на месте подруги, Беляев погнал бы ее за чаем, еще и наорал бы, а с ней – ничего, пьет то, что ему не нравится, и кривится при том.
Тем временем старик отдал кружку добровольной сиделке, закинул руки за голову и, глядя в потолок, тихо бубнил. Он не жаловался, нет, он делился:
– Этот хлыщ… гнида лощеная и чей-то лакей… приехал с уже готовым решением. Мое согласие – пустая формальность, маленькое неудобство. Он диктовал, рисуя мне мои преимущества, когда стану собственником, например, трехкомнатной квартиры в городе! Ты понимаешь, что я для них идиот? Гнилье жирует, но им все мало, мало. Когда нажрутся? Как они не поймут, что жить так нельзя? Надо давать продохнуть презренному народу.
– Вы далеко не презренный, вы, Геннадий Степанович, замечательный, умный, добрый и очень богатый человек.
– А для них ничего не значу. Я свою цитадель сберег в лихие годы, оттяпал хитростью и при помощи связей. – И вдруг Беляев рассмеялся. – Не обратили внимания, понимаешь ли! А что, пансионат никому не нужен был, кто ж знал, что тут на самом деле? В том хаосе и подмахнули документики. Но тогда было пострашней.
– Как фамилия гниды? – якобы невзначай спросила Зина.
– Абалкин, кажется. Зачем тебе?
– Да так… любопытствую. А от кого он приезжал?
– Не сказал. Не успел. Как начал мазать темными красками мою дальнейшую жизнь, если не соглашусь, я его и погнал.
– Не стоило, но что сделано, то сделано…
Зинка обладала чувствительным биополем, возможно, это преувеличение Лаймы, но подруга словно почуяла, что их подслушивают, вдруг повернулась к двери…
– А вот и я, – вошла Лайма. – Как вы, Григорий Степанович?
– Нормально, – буркнул он, насупившись. – Здоров и бодр, усвоила? Нечего меня сторожить.
Лайма не успела к кровати подойти, а Зинаида подскочила и, перехватив ее на середине комнаты, развернула к выходу.
– Мы на минутку. – Выйдя в коридор, она заявила: – Я за тебя отдежурю.
– Но меня и так бездельницей…
– Ты и есть бездельница, еще дура. Лайма, иди к своему злюке Мирону, спи с ним, звездами любуйся, стишки почитайте друг другу, а Григория Степановича оставь на меня.
– Ну и пойду, – не обиделась Лайма.
А сама не двигалась, надеясь, что подруга уйдет к Беляеву первой. Хотелось еще послушать, да Зинка подтолкнула ее, мол, иди, пришлось подчиниться. Но как только дверь комнаты захлопнулась, Лайма сняла туфли и на цыпочках быстренько вернулась. Подслушать не удалось, так как из комнаты Беляева ни одного звука не доносилось, видимо, они перешли на шепот.
Глава 11
– Все? – спросила Вероника.
– Н-нет… не совсем…
Лайма спрятала личико, наклонив голову, чтобы волосы закрыли его, и Вероника не прочла по выражению, какой тяжелый идет мыслительный процесс. Лайме в очередной раз понадобилась пауза. Сейчас в срочном порядке нужно решить, что и как сказать напоследок этой надменной гордячке, у которой вряд ли сердце зайдется от жалости. Но попытаться стоит. Лайма откинула волосы назад, она нашла, чем взять сестричку:
– Я не кривила душой, когда говорила про Зину, она действительно была хорошей подругой, доброй и умной.
– Не повторяйся, я помню, – сухо сказала Вероника.
– Но ты же не поверила! Сейчас докажу… Все лето старика доставали неизвестные люди, ему угрожали по телефону, однажды подожгли сарай, вовремя заметили и сообща погасили до приезда пожарных. Много всего было. Зина с Беляевым уединялись, но в свои секреты не посвящали никого… разве что Сашку… а я ничего о сговоре не знаю. Но в конце августа Беляева расстреляли из автоматов, убийц ищут до сих пор. Жизнь в «Сосновой роще» переменилась. Знаешь, вот все тихо, спокойно, вяло даже течет, а потом вдруг на всех разом тоска находит. Его смерть была катастрофой… Для нас с Мироном тоже. Пока тех, кто живет в «Сосновой роще», не выгоняют, но это может случиться в любой день…
– Пожалуйста, покороче. Уже темнеет, а города я не знаю.
– Мне тоже на работу ехать… В общем, Мирону стало плохо, ему нужна операция, я зарабатываю прилично, но деньги уходят, сама понимаешь, на лекарства. Как-то Зина по секрету сказала, что деньги достанет. В общем, важные бумаги Беляева, за которые дадут очень много денег, оказались у нее! Только не дома. Она решила продать их и отдать деньги Мирону. Теперь суди, какая была у тебя сестра.
Лайма сама себе удивилась: толково, коротко, намеками, без унижений и слез изложила свою, по сути, просьбу. Ни слова лжи не произнесла… до того момента, когда неназойливо коснулась бумаг и благородного порыва Зинули.
Не было этого! Ничего Зинуля ей не обещала! А как заставить Веронику отдать эти проклятые бумажки, из-за которых погибли люди? Только создав у девушки возвышенно-святой образ сестры, заодно навесив комплекс: ты не такая. Но почему бы Веронике не стать такой, как Зина в художественных описаниях Лаймы? Это же просто: отдай то, что тебе не принадлежит, спаси жизнь.
При столь мощном моральном фундаменте совесть Лаймы даже не пикнула с протестом, мол, не стыдно врать-то? Не стыдно. Зина глубоко под землей, ей безразлична судьба наследия Беляева. И кто после этого назовет Лайму дурой? Если все же назовет, то это личные проблемы того человека.
Но Веронику не так-то легко провести, не совсем она безграмотная в юридическом плане, хотя сия наука всем наукам наука – черт обе ноги сломит, разбираясь в ней. Глядя на дивное создание, окутанное фимиамом лжи, она, прикинувшись, будто поверила, начала с несущественного вопроса:
– Когда Зина обещала тебе деньги за бумаги?
– Э… За несколько дней до убийства, я не помню точно.
– А что в тех бумагах? – Это главный вопрос, интересно, какой придуман у Лаймы ответ?
– Не знаю. От меня многое утаивали, жалели, наверное, из-за Мирона. Думаю, гектары… это какое-то очень большое поле. Может, бывшее колхозное… А может, «Сосновая роща», она принадлежала Беляеву.
– Из-за колхозного поля столько трупов? – недоумевала Вероника. Ну, хватит с нее. – Видишь ли, дорогая, чужую собственность продать невозможно. Даже умершего или погибшего, убитого человека. Если нет наследников, а наследники, как правило, находятся, собственность отходит в государственную казну, но продать, как тебе обещала Зина, ее нельзя.
– Ну… – потерялась Лайма. – Я не разбираюсь в таких делах…
– Вот именно.
Не было желания уличать ее, мол, ты маленькая лгунишка и прежде чем лопотать всякие глупости, изучи тему хотя бы в общих чертах. Вероника сняла с вешалки плащ, стала надевать его, давая понять, что остальные доводы Лайма может оставить при себе, а ей неинтересно.
– Подожди! – лгунья схватила ее за руку. – Умоляю, если тебе они попадутся… пожалуйста… помоги Мирону хоть чем-нибудь, это же жизнь человека. Твоя сестра обещала, она знала, что говорила… Если Зина сказала, что продаст, значит, это стало возможным. Я верю ей. Я верю только ей.