– Ты все не так воспринимаешь, Николь.
– А как еще это воспринимать? Группа вооруженных коммандос врывается в твой кабинет, угрожает тебе, устраивает допрос, и сколько все это длится, час? Два? И ты думаешь, что можешь умереть, что тебя, наверное, убьют? И все это, чтобы развлечь начальство?
Ее голос дрожит. Такой я не видел ее уже много лет. Стараюсь проявить терпение. Ее реакция вполне нормальна. В сущности, я ведь особо и не вдумывался, я весь в том, что должно произойти через десять дней, весь нацелен на единственную очевидную реальность: любой ценой пройти это испытание.
Стараюсь смягчить ситуацию:
– Признаю, это не очень… Но взгляни на проблему под другим углом, Николь.
– А что, тебе такие методы кажутся допустимыми? Может, их еще и расстрелять, так, для смеха?
– Погоди…
– Или еще лучше! Положим на тротуар матрасы, но им ничего не скажем! И будем выбрасывать их из окна. Надо ж посмотреть, как они отреагируют! Слушай, Ален… Ты что, совсем с ума спятил?
– Николь, не надо…
– И ты на это пойдешь?
– Я понимаю твою точку зрения, но и ты должна понять мою.
– И речи быть не может, Ален! Я все могу понять, но далеко не все могу простить!
Она стоит посреди изуродованной кухни.
Я смотрю на две гипсовые подпорки, которые вот уже десятки месяцев поддерживают купленную вместо прежней раковину. Линолеум, настланный в этом году, еще менее качественный, чем прошлогодний, и уже вздувшийся по углам самым жалким образом. И посреди этого разгрома – яростная Николь, в поношенной шерстяной кофте, заменить которую она не может себе позволить и которая и ей самой придает затасканный вид. Вид нищенки. Она этого даже не осознает. А я воспринимаю как личное оскорбление.
– Мне одно важно, мать их: я еще могу удержаться на плаву!
Я заорал как бешеный. Моя вспышка приковала ее к месту.
– Ален… – лепечет она в испуге.
– Что «Ален»? Черт побери, ты что, не видишь, как мы превращаемся в бомжей? Вот уже четыре года, как мы медленно подыхаем и в конце концов сдохнем окончательно! Да, это омерзительно, но наша жизнь, она тоже омерзительна! Да, они настоящие скоты, но я это сделаю, слышишь? Я сделаю так, как они хотят. Все, что они хотят! И если потребуется стрелять в них, чтобы получить эту работу, значит буду стрелять, потому что меня достала эта скотская жизнь и… меня достало, что в свои шестьдесят я могу получить пинок под зад!
Я вне себя.
Хватаюсь за полку, которая висит на стене справа, и дергаю с такой силой, что она отрывается от стены. Тарелки, чашки – все сыплется с диким грохотом.
Николь вскрикнула и заплакала, спрятав лицо в ладони. Но у меня даже нет сил ее утешить. Я больше не могу. На самом деле это и есть самое страшное. Борешься плечом к плечу четыре года, пытаясь удержаться на поверхности, и вдруг в один прекрасный день понимаешь, что все кончено. Бессознательно каждый замкнулся в себе. Потому что даже в самой идеальной паре у каждого свое восприятие реальности. Именно это я и пытаюсь ей сказать. Но я в таком бешенстве, что у меня плохо получается.
– Ты можешь себе позволить угрызения совести и моральные принципы, потому что у тебя есть работа. Со мной все иначе.
Не самая складная фраза, но в данных обстоятельствах я ни на что лучшее не способен. Думаю, Николь уяснила общий смысл, но времени удостовериться у меня нет. Я выскакиваю вон, хлопнув дверью.
Только в подъезде я замечаю, что забыл куртку.
Идет дождь. И довольно холодно.
Я поднимаю ворот рубашки.
Как бомж.
7
Восьмое мая, нерабочий день, праздник Жанны д’Арк. А мы празднуем День матери[7], потому что следующее воскресенье Грегори хочет провести у своей матери. Николь сто тысяч раз объясняла Матильде, что День матери – это та традиция, на которую ей от души плевать, но все бесполезно. Матильде не плевать. Как мне кажется, она хочет, чтобы ее будущие дети ее соблюдали. Вот она и тренируется.
Девочки должны приехать к полудню, но в девять часов Николь еще в постели, лежит, отвернувшись к стене. После ее бурного возмущения тем тестированием, которое я намереваюсь пройти, мы не обменялись и парой слов. Николь не может с этим смириться.
Думаю, утром она плакала, но я не осмелился к ней прикоснуться. Встал и ушел на кухню. Вчера вечером она так и не убрала осколки, только смела их в кучу в углу. Куча получилась очень большая, я, наверное, разбил бóльшую часть нашей посуды. Но начать уборку сейчас я не могу – будет жуткий грохот.
Я крутился по кухне, не зная, чем заняться, потом включил компьютер, посмотрел, нет ли новых писем.
Я измеряю степень своей социальной значимости по количеству получаемых мейлов. Вначале бывшие коллеги из «Берко» посылали мне коротенькие сообщения, на которые я сразу же отвечал. Мы просто сплетничали, болтали о пустяках. Потом я заметил, что те, кто продолжал мне писать, были из уволенных. Так сказать, товарищи по несчастью. Тогда я перестал отвечать. Они перестали писать. Кстати, вокруг нас вообще все как будто поредело. Осталось два старых друга – лицейский приятель Николь, который жил в Тулузе, и мой приятель по армейской службе, с ним я иногда обедал. Все остальные были или коллегами по работе, или курортными знакомыми, или же родителями бывших одноклассников наших девочек, с которыми мы встречались, когда дочери еще жили дома. Возможно, люди немного устали от нас. А мы от них. Коль заботы разные, то и радости врозь. Теперь мы с Николь как бы одни. Мейлы мне шлет только Люси. Как минимум раз в неделю. Никакого особого содержания в них нет, просто дает понять, что думает обо мне. Матильда звонит матери – способ другой, но смысл тот же.
В почтовом ящике обнаружились информационные письма от обоих агентств по найму (и для руководящего состава, и для простых смертных), а также рекламные листовки от журналов по менеджменту кадрового состава, на которые я не подписываюсь уже больше трех лет.
Когда я открыл навигатор, «Гугл» выдал мне новости всей планеты. «…Хорошая новость: Соединенные Штаты потеряли в этом месяце не больше 548 000 рабочих мест». Все были готовы к худшему. По нынешним временам и то радость. «Финансовая преступность достигла невиданных высот. Ответственные лица поясняют, что это естественная реакция на…» Меняю тему, не испытывая особого беспокойства: я вполне доверяю способности ответственных лиц объяснить естественные реакции в экономике.
Слышу шум в спальне, подхожу ближе. Наконец появляется Николь.
Не говоря ни слова, наливает себе кофе в стакан из небьющегося стекла. Чашки лежат разбитыми под метлой рядом с входной дверью.
Ее поведение меня нервирует. Вместо того чтобы поддержать меня, она разыгрывает блюстительницу морали.
– Никакая мораль не поможет нам оплатить счета за квартиру.
Николь ничего не отвечает. У нее отекшее, очень усталое лицо. Вот дерьмо, во что же мы превратились…
Она ставит стакан в раковину, достает большие мусорные мешки и заполняет целых четыре, потому что они быстро становятся неподъемными. Острые фарфоровые края в нескольких местах прокалывают пластик. Посуда, которая бьется в семейных сценах, – это обычно для водевилей, чтобы заставить других посмеяться. А у нас это выглядит ужасающе прозаично.
– Мне плевать, что я бедная. Но я не хочу быть грязной.
Сразу не нахожусь что ответить. Пока Николь принимает душ, выношу мусорные мешки. В два приема. Когда мы снова оказываемся нос к носу, то не знаем, что сказать, и минуты текут одна за другой. Дети скоро придут, а ничего не готово. И надо еще сходить купить посуду. Время уходит, а главное, в этой свинцовой атмосфере нас покидает решимость.
Николь садится, напряженно выпрямив спину, и смотрит в окно, как будто там есть что разглядывать.
– Это общество грязное, – говорю я. – А не безработные.
Когда девочки позвонили в дверь, каждый ждал, пока другой не пойдет открывать. Я не выдержал первым. Выдавил из себя какие-то объяснения, достаточно туманные, чтобы отбить охоту выяснять подробности. Мы повели всех в ресторан. Дети были удивлены и решили, что у матери, несмотря на праздничные обстоятельства, не слишком радостный вид. А поскольку Николь старалась выглядеть веселой, получилось еще хуже. Я чувствовал, что они расстроились. Нет, не расстроились. Они чувствуют, что случившееся с нами может затронуть и их, и боятся нас. Матильда подарила матери свитер. Вот черт, свитер. Не знаю точно, когда это началось, но вот уже несколько месяцев они дарят нам полезные подарки. Если они заметят, что я разбил посуду, то на свой день рождения я получу шесть глубоких тарелок.
За десертом Матильда гордо объявила, что они подписали предварительный договор о покупке квартиры. Остались еще кое-какие неувязки с банком, но Грегори самодовольно улыбнулся: это он берет на себя. Нотариус оформляет бумаги, так что к отпуску они уже въедут в собственное жилище. Про себя я желаю, чтоб им удалось его оплатить.
Когда я собрался рассчитаться за обед, выяснилось, что Люси меня незаметно опередила. Мы оба сделали вид, что это не имеет никакого значения.
– Я во всем готова тебе помочь, Ален, – сказала Николь, прежде чем лечь спать, – но эта история, захват заложников… пойми, это несовместимо с тем, что я есть. Не желаю больше об этом слышать. Не заставляй меня с этим жить. – И тут же отвернулась к стене.
Мне грустно, но надежды переубедить ее нет никакой.
Кстати, на этой мысли я особо не задержался. Меня больше занимали размышления о последнем испытании. Ведь если мне удастся победить, пусть даже благодаря методам, с которыми она категорически не согласна, все наши разногласия быстро станут всего лишь дурными воспоминаниями.
Именно так и следует воспринимать сложившуюся ситуацию.
8
Давид Фонтана
Служебная записка вниманию Бертрана Лакоста
Тема: Ролевая игра «Захват заложников». Клиент: «Эксиаль»
Согласно нашей договоренности, представляю отчет о настоящем положении дел.
Что касается коммандос, я нанял двух сотрудников, к чьим услугам мне не раз приходилось прибегать и за которых я полностью ручаюсь.
На роль клиентов «Эксиаль» я подыскал двух человек, одного молодого араба и одного бельгийского актера лет пятидесяти.
Что касается оружия, я выбрал следующий комплект:
– три автомата «узи» (при весе менее трех килограммов они имеют скорострельность до 950 выстрелов в минуту пулями калибра 9 × 19 мм);
– два пистолета «Глок-17 Базик» (635 граммов, тот же калибр, магазин на 31 патрон);
– два пистолета «смит-вессон».
Разумеется, все оружие должно быть заряжено холостыми.
Место, которое я предлагаю, является достаточно престижным помещением, поскольку предполагается, что «Эксиаль» принимает там важных клиентов, и оснащено конференц-залом, пятью кабинетами, туалетами и т. д. Сам комплекс расположен на окраине Парижа, его большие застекленные окна выходят на Сену (см. фотографии и планы в приложении 3).
Планировка пространства идеально подходит для Вашего проекта. Нам потребуется несколько репетиций, поэтому следует незамедлительно составить хотя бы приблизительный сценарий. Вы найдете мои предложения в приложении 4.
Предварительная схема: руководящие работники Вашего клиента вызываются на очень важное совещание, носящее тем не менее конфиденциальный характер, чем и объясняется тот факт, что оно проводится в нерабочий день, а информация о нем поступила в последний момент.
Предполагаются переговоры с важными иностранными клиентами.
Диверсионная группа появится в самом начале совещания.
Глава европейского отделения «Эксиаль» господин Дорфман будет немедленно ликвидирован, что создаст мощный стрессовый эффект, благоприятный для проведения Вашего теста, а также позволит ему выйти из игры и наблюдать за дальнейшим развитием событий.
Задержанные сотрудники, у которых предполагается конфисковать личные вещи и мобильные телефоны, будут помещены под охрану в одном из кабинетов и поочередно допрошены. Согласно сценарию, заложники на несколько минут останутся одни, что позволит оценить их способности к самоорганизации, то есть к сопротивлению, – что и является одной из поставленных Вами задач. Командир диверсионной группы будет проводить индивидуальные допросы, руководствуясь указаниями тестирующих.
Установленные камеры обеспечат возможность наблюдения за ходом ролевой игры.
Полагаю, что мы не вышли за рамки намеченного Вами бюджета.
Благодарю Вас за оказанное доверие и существенную помощь со стороны мадам Оленки Збиковски.
С уважением,
Давид Фонтана.9
Я думал, что теперь, когда моя работа в «Перевозках» закончилась, мне будет трудно подняться в четыре утра; ничуть не бывало. На самом деле я почти не спал, меня словно наэлектризовали, и выбраться из кровати стало почти облегчением. Обычно Николь прижимается ко мне во сне, как бы не желая отпускать, – такая у нас игра. Мы держимся друг за друга, потом делаем вид, что ослабляем хватку, и сливаемся снова. Мы никогда об этом не говорили, но так продолжается все двадцать лет.
Этим утром я прекрасно знал, что она не спит, только притворяется. Но каждый остался сам по себе. По взаимному согласию мы не прикасались друг к другу.
Как и собирался, в «Перевозках» я появился чуть раньше. Я был знаком с ребятами из других бригад и не хотел ни вопросов, ни сочувствия, а потому отыскал укромный уголок, откуда мог наблюдать за входом, оставаясь незамеченным, и стал высматривать длинный нескладный силуэт Ромена. Но на углу улицы показалась нетвердо шагающая фигура Шарля. Не знаю, как он умудряется, наверное пьет во сне: еще пяти утра нет, а выхлоп от него покруче, чем от грузовика. Но уж кого-кого, а нашего Шарля я знаю: он парень крепкий. Хотя этим утром… У меня сложилось впечатление, что он с трудом меня признал.
– Кабы я знал… – проговорил он, глядя на меня как на привидение.
Потом медленно поднял левую руку, на манер индейского приветствия. Это его привычный жест, исполненный робости. Жест робкого индейца. При этом его огромные часы съехали с запястья до самого локтя.
– Как дела, Шарль?
– Хорошие времена миновали.
Следует признать, что иногда Шарль изъясняется довольно туманно.
– Я жду Ромена.
Лицо Шарля осветилось. Он явно счастлив оказать услугу:
– Так ведь Ромен сменил бригаду!
Что до неприятностей, то за четыре года я в них стал докой. С одного слова нюхом чую – такой вот инстинктивный рефлекс выработался.
– С чего бы?
– Он полную ночь работает. Ведь его теперь контролером сделали.
Никогда точно не знаешь, что происходит в голове у человека вроде Шарля. Потустороннее состояние, в котором он постоянно пребывает, делает его отчасти непостижимым. Поди знай, то ли на него накатила невероятная прозорливость и эта новость, вроде бы вполне безобидная, породила в нем череду размышлений, то ли алкоголь окончательно превратил его мозги в кашу, а их владельца – в идиота.
– И что это должно означать, Шарль?
Разумеется, он почувствовал мою тревогу. Напустил на себя философский вид, вздернул худые плечи:
– Повысили его, Ромена-то. Сделали контролером и…
– Когда именно?
Шарль поджал губы, словно мы подошли к неизбежному финалу:
– В понедельник, после твоего ухода.
Мне оставалось только поздравить себя с развитой интуицией. Но главное – я в полном дерьме. Шарль сочувственно похлопал меня по плечу, словно принося соболезнования. Он соображал куда быстрее, чем можно предположить. Вот и доказательство.
– Если я тебе понадоблюсь… – предложил он. – Я ведь тоже там был и все видел.
А вот это не приходило мне в голову. Дабы подбодрить меня, Шарль воздел указательный палец, изрекая очередную сентенцию:
– Когда дровосек заходит в лес с топором на плече, деревья говорят: топорище – это кто-то из наших.
Байка о топорище что-то мне напомнила, но независимо от манеры выражаться достаточно было глянуть на Шарля, чтобы осознать все великодушие его предложения.
– Очень любезно с твоей стороны, Шарль, но я не хочу, чтобы из-за меня ты потерял и ту работу, которую имеешь.
У Шарля вдруг стало усталое и разочарованное лицо.
– А главное, на твой взгляд, я не самый презентабельный свидетель, верно? Ну что ж, должен признать, что ты чертовски прав. Если ты потащишься в суд с таким отребьем, как я, в качестве единственного свидетеля, то рискуешь получить… как бы это сказать…
Он искал подходящее слово. Я предложил:
– Прямо противоположный результат?
– Именно! – воскликнул Шарль. – Прямо противоположный результат!
Он был вне себя от радости. Найти правильное слово – это настоящая победа. Он даже забыл о всяком сочувствии ко мне. Только покачивал головой, очарованный точностью выражения. Пришел мой черед похлопать его по плечу. Но я-то искренне ему соболезновал.
Я собрался было уходить, но Шарль ухватил меня за руку:
– Заглянул бы как-нибудь вечерком ко мне на рюмочку… Я хочу сказать…
Пока я пытался представить себе, что имелось в виду под «ко мне» и что вообще означает это приглашение, он уже удалялся своей размашистой танцующей походкой.
Возвращаясь домой, я прикидывал и так и этак.
В метро я проверил, сохранился ли у меня номер мобильника Ромена. Кажется, «Перевозки» восприняли эту историю слишком всерьез. Они укрепляли свои позиции. Меня оставили совершенно безоружным.
Я быстро прикинул: если Ромен работает по ночам, возможно, он еще не заснул.
Звоню.