Мы влезли в долги по уши, но, несмотря на все кризисы, уж не знаю, каким чудом, благодаря везению, которого мы даже не осознавали, нам удалось благополучно пережить эти годы. Секрет счастья тех лет заключался не в любви – она по-прежнему с нами, и не в девочках – они тоже с нами, а в том, что у нас была работа, а значит, мы могли без особых забот пользоваться всеми ее благами: оплаченными чеками, отпусками, походами в гости и в рестораны, университетами, машинами и уверенностью, что прилежный упорный труд приносит нам вознаграждение, которое мы заслужили.
Я снова стою на этой площади двадцать лет спустя, но постарел я на целое столетие.
Я слышу плач Николь, я снова в кабинете, смотрю на ее потрепанный свитер, уцененную посуду, ищу номер телефона, спрашиваю Грегори Липперта, линолеум на кухне снова вздулся, надо его поменять, говорю: «Привет, это Тещ», стараюсь придать тону шутливость, но голос выдает мои намерения, купленная по случаю раковина еще страшней предыдущей, нужно подыскать полку на стену, он говорит: «А?» – я редко ему звоню, говорю: «Мне нужно с тобой увидеться», он снова говорит: «А», меня от него уже трясет, но он мне нужен, я настаиваю, «прямо сейчас», он понимает, что это действительно, на самом деле очень срочно, и бормочет: «Я могу отлучиться на пару минут, давай в одиннадцать?»
12
Кафе называется «Ле Бальто»[9]. Таких во Франции наверняка две-три тысячи. Выбор вполне в духе моего зятя. Наверняка он обедает здесь каждый полдень, на «ты» со всеми официантами, балагурит с секретаршами об их сопляках и помогает соскрести защитный слой с лотерейных карточек. В углу при входе – табачная стойка, дальше большой зал с просиженными диванчиками, пластиковыми стульями, блестящий кафель на полу и на облицовке террасы, меню в картинках с нарисованными хот-догами и сэндвичами – для тех клиентов, у которых не хватает мозгов, чтобы прочесть «хот-дог» или «сэндвич».
Я пришел раньше времени.
Большой плоский экран, подвешенный высоко на стене, транслировал круглосуточный канал новостей. Звук был приглушен до минимума. Клиенты за стойкой все же поглядывали одним глазом в телевизор и выхватывали проплывающие новости: «Доходы предприятий: 7 % служащим и 36 % акционерам. Прогноз: три миллиона безработных к концу года».
Я вынужден признать, что, если я найду работу в такой момент, мне крупно повезет.
Грегори заставлял себя ждать. Не уверен, что для этого были объективные причины, я вполне допускал, что он нарочно слегка задержался, чтобы продемонстрировать мне собственную значимость.
За соседним столиком два парня в костюмах, по виду служащие страховых контор вроде моего зятя, допивали кофе.
– Да нет же, уверяю тебя, – говорил один из них, – это здорово! Называется «На улице». Ты бомж. Цель игры – выжить.
– А не вернуться в общество? – спросил другой.
– Кончай свои шуточки! Ну вот: нужно выжить. У тебя три обязательные переменные. Ну, три такие штуки, от которых никуда не денешься! Ты можешь только менять их степень. Это холод, голод и алкоголизм.
– Прикольно! – заметил второй.
– Еще как прикольно, слово даю, мы оторвались по полной! Бросаешь кости, но тут есть своя стратегия! Ты можешь выиграть талон на бесплатный обед, несколько ночей в ночлежке, место у метро на решетке с подогревом (их получить трудней всего!), картонки на случай, если холодно, доступ в вокзальные туалеты, чтобы умыться… Нет, честно говорю, это тебе не фунт изюму!
– А против кого играешь? – спросил второй.
Тот и на секунду не замялся:
– Да за себя играешь, старик! В этом-то и вся фишка.
Появился Грегори. Пожал руку тем двум парням (я был недалек от истины). Для них это послужило сигналом к отбытию. Грегори устроился напротив меня.
На нем серо-стальной костюм и одна из тех пастельных рубашек, которые с неизбежностью напоминают цвет кухонных стен: светло-голубые, бледно-сиреневые. Сегодня он красуется в палево-желтой с бежевым галстуком.
Когда я покинул фирму «Берко», у меня было четыре костюма и целая куча галстуков. Я обожал одеваться. Николь дразнила меня «старым пижоном», потому что одежды у меня было чуть ли не больше, чем у нее. Я был единственным папой, которому можно было спокойно дарить на День отца галстуки, не смущаясь тем, что то же самое дарилось и в прошлом году. Единственные галстуки, которые я никогда не носил, были подарены Матильдой – со вкусом у нее беда. Что видно по ее мужу.
Итак, у меня было четыре костюма. Через некоторое время после увольнения Николь стала настойчиво уговаривать выбросить хотя бы самые старые, но я никак не мог решиться. С первого дня безработицы я надевал костюм, когда мне нужно было куда-то пойти. И не только когда отправлялся в агентство по трудоустройству или на редкие собеседования, которые мне назначались, но и на работу в «Фармацевтические перевозки» в пять утра я тоже шел в костюме. И при галстуке. В духе тех заключенных, которые бреются каждое утро ради утраченного, как им кажется, чувства собственного достоинства. Но в один прекрасный день, ближе к вечеру, в метро швы на моем любимом пиджаке не выдержали. Они разошлись от подмышки до кармана. Две девушки рядом со мной зашлись от смеха, одна из них жестом попыталась извиниться, но это было сильнее ее. Я принял важный вид. Внезапно смех завладел и другими пассажирами. Я вышел на следующей станции, снял пиджак и небрежно перекинул его через плечо, как расслабленный деловой человек жарким днем, вот только дело было в январе. Вернувшись домой, я выбросил все, что было куплено больше четырех-пяти лет назад. У меня остался единственный пристойный костюм и несколько рубашек, которые я берегу. Я сохранил прозрачную пластиковую упаковку от последней химчистки, и моя одежда хранится под стеклянным колпаком, как антиквариат. Первое, что я сделаю, если получу эту работу, – закажу себе костюм по мерке. Даже когда я работал, такой роскоши я себе никогда не позволял.
Я натянут как струна.
– У тебя напряженный вид, – деликатно бросил Грегори.
Но, разглядев меня поближе, он заметил мою изменившуюся физиономию и вспомнил, что я просил об очень срочной встрече и что такое случилось впервые за все время нашего знакомства. Он подобрался, прочистил горло и послал мне ободряющую улыбку.
– Мне необходимы деньги, Грегори. Двадцать пять тысяч. Прямо сейчас.
Должен признать, для него это слишком много информации зараз. Но я прикидывал и так и этак, прежде чем решил, что лучше сразу перейти к сути дела. И стратегия возымела свое действие. Мой зять открыл рот, но не издал ни звука. Мне захотелось кончиком пальца вернуть его нижнюю челюсть на место, но я не шевельнулся.
– Грегори, это жизненно важно. Речь идет о работе. Мне подвернулся уникальный шанс получить должность как раз по моему профилю. Мне нужно двадцать пять тысяч евро.
– Ты покупаешь работу за двадцать пять тысяч евро?
– Что-то вроде этого. Долго объяснять детали, но…
– Это невозможно, Ален.
– Купить работу?
– Нет, одолжить тебе столько денег. Это невозможно. В твоем положении…
– Именно, старина! Как раз потому я и являюсь надежным клиентом. Ведь если я получу эту работу, то легко расплачусь. И занять мне нужно на очень короткий срок. Несколько месяцев. Не больше.
Ему нелегко уследить за моей мыслью. Я упрощаю:
– Ну, на самом-то деле, как ты понял, я не работу покупаю. Это…
– Взятка?
Я замялся и кивнул.
– Но ведь это просто позор! Никто не имеет права требовать от тебя денег за то, чтобы получить работу! Кстати, это же запрещено!
Сердце подскочило и снова замерло.
– Послушай, старина, о том, что можно и чего нельзя, мы поговорим в другой раз! Ты хоть представляешь, сколько я уже без работы?
Я сорвался на крик. Он попытался разрядить обстановку:
– Ну, уже…
– Четыре года!
Да, вся эта история так меня взвинтила, что я чуть что – повышаю голос.
– Ты когда-нибудь был безработным?
Эти слова я уже проорал. Грегори обернулся на зал: он боится скандала. Мне следует воспользоваться неожиданным преимуществом. Я еще больше повышаю тон. Мне нужны эти деньги, пусть даст мне их, пусть уступит немедленно, пусть согласится хотя бы в принципе, а я уж потом позабочусь, чтобы он сдержал слово.
– Ты достал меня своей мудацкой моралью! У тебя-то работа есть, и все, чего я прошу, – это помочь мне найти мою! Это что, трудно, а? Ну скажи, трудно?
Он повел рукой, пытаясь меня успокоить. Я решил пойти обходным путем. Придвинулся. Сменил тон на доверительный:
– Одолжи мне двадцать пять тысяч евро на что угодно, на машину или на новую кухню… Да, вот именно, на новую кухню, ты же видел нашу… Я верну через двенадцать месяцев. Тысячу семьсот евро в месяц процентов, без проблем, уверяю тебя, вы ничем не рискуете.
Он ничего не ответил, но глянул на меня с новой уверенностью. Уверенностью профессионала. В несколько секунд у меня сменился статус. Я веду переговоры по поводу займа. Я был его тестем. Стал клиентом.
Он повел рукой, пытаясь меня успокоить. Я решил пойти обходным путем. Придвинулся. Сменил тон на доверительный:
– Одолжи мне двадцать пять тысяч евро на что угодно, на машину или на новую кухню… Да, вот именно, на новую кухню, ты же видел нашу… Я верну через двенадцать месяцев. Тысячу семьсот евро в месяц процентов, без проблем, уверяю тебя, вы ничем не рискуете.
Он ничего не ответил, но глянул на меня с новой уверенностью. Уверенностью профессионала. В несколько секунд у меня сменился статус. Я веду переговоры по поводу займа. Я был его тестем. Стал клиентом.
– Вопрос не в том, Ален, – твердо проговорил он. – Чтобы одолжить подобную сумму, нам нужны гарантии.
– Я скоро получу работу.
– Да, возможно, но на данный момент у тебя ее нет.
– Это пост директора по персоналу. На очень крупном предприятии.
Грегори нахмурил брови: у меня снова поменялся статус. Он счел меня психом. Ситуация выходила из-под моего контроля. Я попытался вернуться на исходные позиции:
– Ладно, что же требуется, чтобы получить у вас двадцать пять тысяч евро?
– Достаточные доходы.
– Сколько?
– Послушай, Ален, таким способом ничего не добиться.
– Хорошо. А если у меня есть поручитель?
Его глаза загорелись.
– Кто?
– Не знаю. Вы.
Его глаза потухли.
– Но это невозможно! Мы покупаем квартиру! Наша норма задолженности никак не позволяет…
Я схватил его руки, лежащие на столе, и стиснул их:
– Послушай меня, Грегори.
Я знал, что у меня остался один-единственный патрон, и не был уверен, что у меня хватит мужества им воспользоваться.
– Я никогда ничего у тебя не просил.
Я опустил глаза на наши переплетенные руки, чтобы сосредоточиться. Ведь это трудно, так трудно.
– Кроме тебя, мне не к кому обратиться.
Каждое слово требует отдельного усилия, я стараюсь сосредоточиться на чем-то другом, как начинающая проститутка, которая впервые отсасывает клиенту.
– Эти деньги мне совершенно необходимы. Жизненно необходимы.
Господи, но не опущусь же я до такого или опущусь?
– Грегори…
Я сглотнул слюну: будь что будет!
– Я тебя умоляю!
Ну вот, я это выговорил.
Как и я, он ошарашен.
В своей профессии ростовщика он несчетное число раз присутствовал при семейных разборках, и вот сегодня напротив сижу я и выпрашиваю милостыню в виде займа. Это настолько не укладывается в голове, что довольно долгое время мы оба сидим как оглушенные. Я поставил на то, что эффект неожиданности сработает как удар с тыла. Но Грегори медленно качает головой:
– Если б это зависело только от меня… Ты же отлично знаешь. Но я никак не могу пропихнуть твое досье. У меня же начальство есть. Я не знаю в точности ни твоих доходов, Ален, ни доходов Николь, но полагаю… Если б тебе нужно было три тысячи, ну пять, еще можно было бы что-нибудь придумать, но столько…
Все, что произошло потом, случилось из-за одного-единственного слова. Мне не следовало его умолять. Делая это, я совершил нечто непоправимое. Я тут же осознал, что это ошибка, и тем не менее ее сделал. Когда я откинулся на стуле и развернул правое плечо, вот так, немного назад, как если бы хотел почесать левую ягодицу, я не вполне отдавал себе отчет в том, что делал, но это было неизбежным следствием того самого слова. Наверное, ужаснейшие войны были развязаны таким же образом – одним словом.
Я размахнулся, собрал все силы, которые во мне еще оставались, и заехал кулаком ему в физиономию. Он этого совсем не ожидал. Катаклизм разразился немедленно и неизбежно. Мой сжатый кулак попал ему между скулой и щекой, тело его отбросило назад, руки в последний момент инстинктивно попытались уцепиться за стол. Он пролетел метра два, врезался в другой стол, потом в два стула, рука в безнадежном поиске опоры сметала все на своем пути, голова впечаталась в опорную колонну, из горла вырвался хриплый, почти животный крик, все клиенты обернулись, грохот битых стаканов, сломанных стульев, перевернутого стола, оцепенелая тишина. Пространство передо мной было как следует расчищено. Я прижал кулак к животу – так болели костяшки. И все же я встал и вышел, вызвав всеобщее изумление.
Никогда в жизни со мной подобного не случалось, а теперь после бригадира-турка я уделал и собственного зятя. Двоих подряд за несколько дней. Я стал агрессивным, это очевидно.
И вот я на улице.
Я еще не представлял себе хорошенько всех разрушительных последствий своего поступка.
Но прежде чем этим озаботиться, я хотел решить одну проблему, мою главную и единственную проблему: найти эти двадцать пять тысяч евро.
13
Я отложил зятя в сторонку – для круглого счета – и продолжил свои поиски. Со стороны могло показаться, что я стал совершенно бесчувственным.
В какой-то период я себя неплохо знал. То есть мои поступки никогда меня не удивляли. Когда бóльшую часть жизненных ситуаций ты уже не раз проживал, то знаешь, какую линию поведения лучше выбрать. Ты даже умеешь вычислять обстоятельства, при которых не обязательно себя контролировать (как, например, семейные перебранки с таким козлом, как мой зять). После достижения определенного возраста жизнь по сути своей – череда повторов. А тому, что достигается (или нет) исключительно опытом, менеджмент с гарантией обучает за два-три дня благодаря шкале, в которой люди классифицируются по своим характерам. Это практично, увлекательно, льстит вашей проницательности, создает впечатление, что вы весьма умны, и даже позволяет думать, что вы способны научиться более эффективному поведению в профессиональном плане. Короче, это успокаивает. С течением лет моды меняются и шкалы сменяют друг друга. Сегодня вас тестируют, чтобы проверить, являетесь ли вы методичным, энергичным, решительным или склонным к сотрудничеству. На следующий год вам предлагается выяснить, свойственны ли вам трудолюбие, строптивость, настойчивость, эмпатия или мечтательность. Если вы смените коучера[10], то обнаружите, что на самом деле в вас скрывается защитник, руководитель, носитель порядка, генератор идей или утешитель, а если примете участие еще в одном семинаре, то вам помогут определить, ориентированы ли вы на действие, метод, идеи или процесс. Такова одна из форм современного лохотрона, от которого все без ума. Это как в гороскопах – в них всегда находишь какие-то черты, которые тебе соответствуют, но в реальности никогда не знаешь, на что ты действительно способен, пока не окажешься в экстремальной ситуации. Например, на данный момент я себя очень удивляю.
Мой телефон зазвонил, когда я выходил из метро. Я всегда нервничаю, когда события развиваются слишком быстро, – а это был как раз тот случай.
– Меня зовут Альберт Камински.
Тон приятный, благожелательный, но уж больно быстро все происходит. Я оставил свое объявление только этим утром, и уже…
– Думаю, я тот, кто вам нужен, – заявил он.
– А кто, по-вашему, мне нужен?
– Вы писатель. Наверняка вы пишете роман, действие которого вертится вокруг захвата заложников, и вам нужен человек, который может дать конкретные и четкие разъяснения. Точную информацию. Если только я правильно понял ваше объявление.
Он изъяснялся на хорошем языке и не дал себя сбить слишком прямым вопросом. И казался вполне надежным. Такое ощущение, что он звонил откуда-то, где не мог говорить в полный голос.
– И вы имеете личный опыт в данной области?
– Именно так.
– Так говорят все, кто мне звонит.
– Я имею опыт многочисленных реальных захватов заложников при различных и достаточно недавних обстоятельствах. Не более нескольких лет назад. Если ваши вопросы лежат в области проведения такого рода операций, то, полагаю, на большинство из них я смогу ответить. Если пожелаете со мной увидеться, оставляю вам мой номер: ноль шесть тридцать четыре…
– Погодите!
Бесспорно, этот парень не промах. Он высказал все спокойно, без раздражения, несмотря на мои нарочито агрессивные вопросы, и даже умудрился перетянуть одеяло на себя, поскольку я вынужден попросить его о встрече. Возможно, он действительно тот, кого я искал.
– Вы свободны сегодня после обеда?
– Смотря во сколько.
– Говорите, когда…
– После двух.
Мы назначаем время. Он предлагает увидеться в кафе на станции метро «Шатле».
Что там происходило после моего ухода? Моему зятю наверняка потребовалось некоторое время, чтобы подняться. Я представил себе Грегори, растянувшегося посреди зала: вот прибегает хозяин, подсовывает ему руку под голову, говорит: «Старина, ну и досталось тебе! Кто он был, этот парень?» В конечном счете я не так уж хорошо его знаю, своего зятя. Например, смелый ли он – представления не имею. Поднялся ли он, стараясь сохранить достоинство, или, наоборот, принялся орать: «Я его убью, этого говнюка!» – что всегда выглядит слегка театрально. Главный вопрос, конечно же, в том, позвонит ли он Матильде сразу или дождется вечера. От этого зависит вся моя стратегия.