— Ложа «Амлет».[109] Следуйте за мной.
И отец с сыном двинулись за капельдинером вверх по устланной ковром, отделанной золотом и черным деревом лестнице, потом по коридору бельэтажа, где на алых ворсистых обоях висели гравюры с портретами Гаррика, Бетти, Абингдона и других знаменитых актеров.
В ложе «Гамлет» пахло отсыревшей соломой, лакричной наливкой и вишневым ликером. То был характерный запах лондонского театра. Уильям вдыхал его с восторгом; не меньшее наслаждение доставляли ему ароматы духов и помады для волос; он прямо-таки купался в душистых волнах, вздымавшихся от возбужденных зрителей. В тот вечер давали всего лишь второе представление «Писарро», музыкальной драмы, действие которой происходит в Перу в эпоху завоевания испанцами государства инков. При первых же звуках увертюры публика замерла в ожидании волшебного зрелища. Уильяму почудилось, будто он тает, растворяясь в окутавшей зал мгле, сотканной из света и звуков. Поднялся занавес, и зрители увидели реку. За нею тянулся лес, вдали вздымались увенчанные снежными шапками горы. Было полное впечатление, будто река действительно течет, а листья деревьев трепещут под легким ветерком. Уильяму эта картина показалась прекраснее — ярче и ослепительнее, — чем реальный окружающий мир. И тут на сцену вступила испанская армия, вооруженная пиками и мушкетами. Увлеченный зрелищем, Уильям захлопал в ладоши и высунулся из ложи, чтобы увидеть Чарльза Кембла, игравшего испанского генерала Писарро. Когда актер появился посреди сцены, в зале раздались приветственные возгласы и крики «ура»; от неожиданного залпа мушкетов всеобщее возбуждение только возросло.
Кембл жестом попросил тишины.
— Мы прибыли сюда, чтоб покорить неведомый нам гордый сей народ… — начал он.
— Великолепно! — прошептал сыну Сэмюэл Айрленд. — Выше всяких похвал.
Кембл заворожил Уильяма. Актер и впрямь превратился в испанского генерала: казалось, у него изменились не только внешность и манеры, но самая его натура. Он ли стал генералом Писарро, или Писарро стал Кемблом? Дыхание обоих слилось. Уильям испытал минуту редкого душевного восторга. Вот оно, доказательство того, что человек может выбраться из узилища своего «я». Де Куинси, выходит, ошибался.
Под продолжительные рукоплескания на сцене появилась миссис Сиддонс в роли Эльвиры, принцессы инков. Она обратила свою речь прямо к зрителям, словно это были коллеги-актеры:
— Мы следуем веленьям веры нашей, что учит жить в участье и любви с любым народом; умирать — с надеждой узнать блаженство после, за могилой.
Она стояла, выпрямившись и скрестив руки на груди, самой позой подчеркивая безупречную нравственную чистоту своей героини. Ее высокий голос распевно звенел:
— Скажите это вашим командирам. И не забудьте также им сказать, что мы совсем не ищем перемен, в особенности тех, что вы несете.
Вот оно, истинное назначение театра, думал Уильям. Спектакль дает зрителям возможность, причастившись тайн искусства, воспарить над своим «я». Отчего прежде мысль эта не приходила ему в голову? Подобно актерам, которые, совершив таинство преображения, из обычных мужчин и женщин становятся кем-то иным, зрители тоже переходят на новую, более высокую ступень существования и понимания жизни.
Тем временем на сцене начался древний обряд инков. Миссис Джордан, в леопардовой шкуре и в уборе из ярких перьев на голове, закружилась в танце с мистером Клайвом Харкортом, исполнявшим роль Коро. Из всего оркестра играли одни только скрипки, их звуки наполнили зал страстью и благоговейным трепетом. Пораженный этим зрелищем, Уильям откинулся на спинку кресла и вдруг заметил на боковой стене ложи гравюру, изображающую Гаррика в роли Гамлета, с черепом в руках.
Отец и сын вышли из театра в приподнятом настроении. Им уже виделись сцены из будущей постановки «Вортигерна».
— Так и представляю себе, руины… леса до самого горизонта… — говорил Сэмюэл.
— Мистер Кембл производит огромное впечатление.
— Голос у него удивительный.
— А сколько чувства! Вортигерн в его исполнении вырастет в грандиозную фигуру.
— А какая изумительная осанка! Он меня поразил.
Они шагали на север, мимо Маклин-стрит и Смартс-Гарденз.
— Ты просто обязан познакомить меня с твоей благодетельницей, Уильям. Я обязан поблагодарить ее за то, что она разрешила тебе… предоставила тебе…
— Рукописи она дала мне в подарок Я это вам уже говорил, отец. Она не желает, чтобы ее имя стало известно широкой публике.
— Но отцу-то уж…
— Нет, сэр, даже вам.
— Я много размышлял об этом, Уильям. Что, если какой-нибудь критик… какой-нибудь гнусный писака вдруг заявит, что пьеса не творение Шекспира?
— Я это опровергну.
— Так ведь твоя благодетельница привела бы доказательства.
— Доказательства? Тут нечего доказывать, отец. Об этом и речи не будет. Любой, кто увидит пьесу в «Друри-Лейн», сразу поймет, что ее написал Шекспир. Вне всяких сомнений.
* * *Однако переубедить отца Уильяму не удалось. Сэмюэл Айрленд и Роза Понтинг частенько обсуждали непредсказуемое поведение юноши. Иногда он часами просиживал в своей комнате, причем, как установила Роза, всегда запирал дверь на ключ и даже не пытался это объяснить. По ночам, вместо того чтобы спать, он тоже чем-то занимался. Роза подозревала, что тут замешана женщина, но признаков ее присутствия найти не могла. Поскольку Уильям строго-настрого запретил им обоим входить в его комнату, подозрение так и осталось подозрением. Когда она поделилась им с Сэмюэлом, тот лишь рассмеялся:
— И каким же образом он незаметно провел ее мимо нас, а, Роза? Ты об этом подумала? Нет, не может быть, чтобы он принимал, тем более — держал у себя женщину. А шум? А скрип половиц? Сама посуди.
И в самом деле, малейший звук, раздававшийся в комнате Уильяма, был слышен внизу, в столовой; однако сверху до них доносились лишь шаги неугомонного юноши.
— А мисс Лэм, Сэмми? Или она не в счет?
— Мисс Лэм близкий друг. Завсегдатай магазина.
— А зачем он в летнюю жару разводил огонь? Люди видели, что из средней трубы шел белый дым.
В этом вопросе не было никакой логической связи с предыдущим, и Сэмюэл только и смог сказать:
— Помилуй, Роза, не могу же я отвечать за сына.
— Над чем он там колдует?..
— Над чем же, по-твоему?
— Мне-то откуда знать? — с безразличным видом бросила она. — Не моя печаль, чем твой сын занимается.
В эту самую минуту из лавки по лестнице поднялся Уильям, и они смолкли.
* * *Три дня спустя после представления «Писарро» Айрленды явились в пустой зал «Друри-Лейн» на репетицию «Вортигерна» и сели сбоку на откидные стулья. По сцене уже расхаживали Чарльз Кембл и Клайв Харкорт. Харкорту, худощавому мужчине с тонким лицом, была поручена роль Уортимера.
Хрупкий и слабый с виду, теперь, к изумлению Уильяма, актер будто ожил, осененный божественной силой. Он даже казался выше ростом. А кряжистый Кембл, наделенный красивым звучным голосом, превратился в Вортигерна.
Недовольный собственным исполнением, Кембл прервал монолог.
— Наверно, Шеридан, мне стоит намекнуть, что сын виноват больше, чем отец? — спросил он голосом Вортигерна. — Ведь сын, чтобы угодить отцу, умертвил дядю. Это факт. Но тогда следует ли отцу винить себя?
Он перевел взгляд на Уильяма, ища у него тоже ответа и поддержки.
— К убийству, однако, его подстрекал отец. — сказал Уильям. — Сын не сумел бы устроить заговор, не чувствуй он рядом присутствия отца.
— Присутствия отца? Очень интересно… — Кембл вышел на авансцену и вгляделся в темный зал. Сквозь стеклянный фонарь купола пробивались лучи солнца, в которых мерцали, перемигиваясь, пылинки. — Значит, даже когда меня на сцене нет, мое присутствие должно ощущаться? — Он повернулся к Шеридану. — Как это воплотить на сцене?
— Вы способны воплотить все на свете.
— Мой голос будет отлично слышен из-за кулис. Что, если раздастся мой смех? Или пение?
— Вортигерн не поет, сэр, — тихим голосом осмелился заметить Уильям.
— Но вам же ничего не стоит написать песенку, правда, мистер Айрленд? Какая-нибудь старинная английская баллада была бы тут очень к месту.
— Я не сочинитель, мистер Кембл.
— Разве? А я встречал ваши статьи в «Вестминстер уордз».
Уильям был заметно польщен тем, что столь выдающаяся личность обратила внимание на его эссе.
— Впрочем, я, быть может, и попытался бы написать куплет-другой, если вы так…
— Но только в шекспировском стиле. Чтобы брало за душу. Про звон мечей что-нибудь, про стаю воронов… Ну, сами знаете.
Миссис Сиддонс, приготовившаяся играть Эдмунду, уже теряла терпение.
— Если мистер Кембл не против, мы могли бы порепетировать еще один эпизод из оригинального текста пьесы. — Актриса была невысока ростом, но стоило ей заговорить, она показалась Уильяму выше и дороднее, чем прежде. А голос словно бы летел перед нею, предупреждая о ее появлении. — Я всегда считала ошибкой отступать от текста роли. Вы придерживаетесь иного мнения?
Было не совсем ясно, к кому она обращается, но Кембл сразу подошел к ней:
— Мы готовы, начинайте, Сара.
Она открыла тетрадь и продекламировала:
— Сара, дорогая! У вас что-то запуталось в волосах.
Она поднесла руку к голове, и из волос выпорхнула моль. Харкорт расхохотался, упал на колено, потом повалился на пол.
— Такой миниатюрный мужчина, а сколько от вас шуму, — неприязненно глядя на Харкорта, промолвила миссис Сиддонс.
Репетиция продолжалась чуть ли не до вечера, пока миссис Сиддонс не объявила, что она свалится замертво, если ей сейчас же не принесут ромашкового чаю. Несмотря ни на что, Уильям пребывал в прекрасном расположении духа. Строки, которые он прежде видел лишь на бумаге, теперь обрели объемность, наполнились жизнью. Превратились в чувства — сильные или едва уловимые, в зависимости от актерского исполнения.
* * *Уильям вышел из театра вместе с отцом. Оба шагали быстро, будто старались поспеть за собственными мыслями. Внезапно Уильям натолкнулся на высокого молодого человека, собравшегося пересечь Кэтрин-стрит, и сразу его узнал. Они познакомились в пивной «Здравица и Кот» в тот вечер, когда Уильям повздорил с Чарльзом Лэмом.
— Бог ты мой! — воскликнул юный Айрленд. — Я же вас знаю. Нас познакомил Чарльз.
— Дринкуотер, сэр. Меня зовут Сигфрид Дринкуотер.
Уильям представил его отцу; тот поклонился и заверил молодого человека, что чрезвычайно польщен знакомством.
— А как идут дела с Пирамом и Фисбой?
— Неужто вы не слыхали? От постановки решено отказаться.
— Почему?
— Мисс Лэм очень нездорова. Не выходит из своей комнаты.
— Да что вы?
Уильям давно ничего от Лэмов не слышал. Он сожалел, что повздорил с Чарльзом. С чего началась их ссора, он уже запамятовал, зато свою пьяную ярость помнил прекрасно.
— Что же с нею стряслось?
— Какая-то лихорадка. Чарльз и сам точно не знает.
— Я знаю причину. Мисс Лэм так и не оправилась после того происшествия. — И, обращаясь к отцу, пояснил: — Она ненароком поскользнулась и упала в Темзу. Я тебе рассказывал.
— Словом, — заключил Сигфрид, — прощай, Рыло, прощай, Дудка.
* * *На следующее утро Уильям отправился на Лейстолл-стрит; он выбрал час, когда Чарльз наверняка уже сидел в конторе.
Дверь открыла Тиззи и, увидев Уильяма, как-то странно хихикнула.
— А это вы, мистер Айрленд? Давненько вас не было видно.
— Я понятия не имел, что мисс Лэм захворала. И пришел, как только…
— Она все еще плоха. Но уже садится. Извольте подождать внизу.
Войдя в гостиную, Уильям увидел там мистера Лэма: старик сидел на турецком ковре, скрестив ноги.
— Берегитесь стражи, — обратился он к Уильяму. — Стража является, когда никто не ждет.
— Простите, сэр?
— Стража приходит в ночи.[110] Так оно идет от века.
Мистер Лэм замолчал. Не прошло и минуты, как в комнату вошла Тиззи.
— Мисс Лэм тотчас же спустится, мистер Айрленд.
— Надеюсь, не ради меня? Прошу вас, если она все еще нездорова…
— Да она уж засиделась на одном-то месте.
Когда в дверях гостиной появилась Мэри, Уильям сразу заметил в ней перемену. Теперь она казалась гораздо более спокойной, чем прежде, будто была целиком поглощена какой-то тайной мыслью. Здороваясь, она легко коснулась губами его щеки, чем очень его удивила. Тиззи уже отвернулась и ничего не заметила. Мистер Лэм, скрестив на груди руки, мерно раскачивался на ковре вперед-назад.
— Давно же вы у нас не бывали, Уильям.
— Я знать не знал о вашем недомогании.
— Недомогание? Никакого недомогания. Я просто отдыхала.
— Конечно. Понимаю.
— Хорошо, что вы наконец зашли. Мы с папой часто о вас говорим. Правда, папа? — Мистер Лэм испуганно посмотрел на дочь и ничего не ответил. — Надо напоить вас чаем. Тиззи! — Служанка остановилась на полпути к двери и повернула обратно. — Пожалуйста, чаю нашему гостю, — жестким непререкаемым тоном распорядилась Мэри. — Садитесь же, Уильям. Расскажите о чем-нибудь.
Ее непривычное поведение и суровый тон смутили и обескуражили его.
— Пьесу репетируют в театре «Друри-Лейн». Вортигерна играет Кембл.
— Правда? Чарльз будет рад это узнать, — рассеянно сказала она, будто и не слушала Уильяма. — Где же, интересно, наш чай? Так похоже на Тиззи. Страх до чего бестолкова. Поражаюсь тебе, папа, как только ты ее терпишь? — Мистер Лэм по-прежнему раскачивался взад и вперед. — Вы слышали, что Чарльз не дал нам сыграть Пирама и Фисбу? Гадко с его стороны.
— Я встретил на улице мистера Дринкуотера.
— Встретили Дудку? Бедненький Дудка. Он лишился музыки.
Уильям не знал, что на это сказать.
— Я всем вам пришлю билеты, — пробормотал он.
— Билеты?
— На «Вортигерна», мисс Лэм.
— А почему вы не зовете меня Мэри?
И она залилась слезами.
Уильям в ужасе глядел на нее; в комнату поспешно вошла Тиззи.
— Ну куда это годится, мисс, не надо было вам вставать с постели. Простудились, вот теперь и расхлебывайте.
Она сделала знак Уильяму, что ему лучше уйти. Бросив растерянный взгляд на сидящего на ковре мистера Лэма, Уильям вышел из гостиной.
Глава одиннадцатая
И вот настал вечер первого представления «Вортигерна». Зал «Друри-Лейн» был набит до отказа. Сквозь щелку между кулисой и занавесом Уильям разглядел знакомые лица. У сцены сидели Чарльз, Мэри и их отец. В ложе «Гамлет» расположились Сэмюэл Айрленд, Роза Понтинг и Эдмонд Малоун. Том Коутс и Бенджамин Мильтон стояли плечом к плечу в партере, тем не менее Уильям заметил за их спинами Селвина Оньонза и Сигфрида Дринкуотера. Через боковой вход в зал только что вошел Томас де Куинси и теперь разыскивал свое место. В ложу «Макбет» посадили двух членов парламента с женами, а ложу «Отелло» целиком предоставили многочисленному семейству Кембла. В ложе «Лир» восседал граф Килмартин с любовницей. Казалось, весь Лондон съехался в театр. Уильям не мог заставить себя присоединиться к зрителям. Он настолько оробел, что решил остаться за кулисами. Смотреть пьесу из зрительного зала было бы для него столь же мучительно, как если бы пришлось играть в ней самому. Слишком уж она была ему дорога.
Тем временем за занавесом кипела работа. Сам распорядитель спектакля двигал здоровенный валун к центру подмостков, а главный бутафор насаживал ветки на ствол искусственного дерева. Декорации изображали поляну в густом лесу древней Англии, и несколько рабочих спешно расставляли на дощатом полу кусты и поросшие мохом камни. С помощью блока подняли на веревке луну, и главный бутафор немедленно затянул старинную песенку: «Отчего, скажите мне, нет мартышек на Луне?», которую с большой охотой распевают в трактирах. Уильяму тут же вспомнилось, как ее пел отец, когда они вдвоем катались на лодке по Темзе недалеко от Хаммерсмита: день выдался жаркий, Сэмюэл Айрленд исправно налегал на весла, и от него крепко пахло потом.
— Успех будет грандиозный, мистер Айрленд, — раздался сзади голос Шеридана; он стоял за спиной Уильяма, в тени раскидистого дуба. — Я возлагаю на эту премьеру большие надежды.
— Как вы думаете, зрители того же мнения?
— Естественно. Какой англичанин останется равнодушным на представлении новой пьесы Шекспира? Они будут рукоплескать, мистер Айрленд. Кричать «ура!». Быть может, даже вызывать автора.
— Автор, однако же, навряд ли появится.
— Шучу, сэр. Но вы, как первооткрыватель пьесы, можете выйти на поклон.
— Нет-нет. Это исключено.
— Ну, хотя бы для того только, чтобы рассказать об обстоятельствах своей счастливой находки.