— Вы совершили чудо, мистер Айрленд.
— Это и в самом деле чудо, мистер Досон, — ответил Айрленд и почувствовал, что в горле у него пересохло. — Могу я попросить у вас воды, прежде чем мы начнем разговор?
— Содовой?
— С большим удовольствием.
Он залпом осушил стакан, поставил его на стол и вдруг неожиданно для себя громко рыгнул.
— Прошу прощения.
— Ничего; с моими гостями это частенько случается. Содовая раздражает желудок.
— Именно. Полагаю, вы прочли мое письмо?
— Да, и теперь требуется лишь вещественное доказательство, мистер Айрленд. Сам документ.
— По случайному стечению обстоятельств…
Айрленд сунул руку в портфель и вынул конверт с завещанием Уильяма Шекспира, для пущей надежности завернутый в льняной носовой платок.
Досон развернул завещание и принялся внимательно его разглядывать.
— Поразительно…
— В высшей степени.
— Автор явно придерживается принятой у нас веры.
— Какая радость, мистер Досон. Если бы наш Бард оказался пуританином или папистом…
— …его творения предстали бы тогда в ином, довольно странном свете.
— Что было бы весьма неприятно.
— Но сочтут ли этот документ подлинным? Вот в чем вопрос.
Сэмюэл Айрленд несказанно удивился. Ему и в голову не пришло усомниться в подлинности найденных рукописей. Да и с какой стати покровительнице Уильяма заниматься подделкой бумаг?
— Смею вас заверить, сэр, что все они из совершенно безупречного источника. Не сомневайтесь.
— Рад это слышать. Тем не менее палеограф нам понадобится.
— Простите, кто? — переспросил Сэмюэл Айрленд, никогда прежде не слыхавший этого слова.
— Палеограф. Специалист по старинным рукописям и почеркам.
— Так мистер Эдмонд Малоун уже подтвердил подлинность подписи.
— Малоун — человек ученый, но все же не палеограф. Извините, отвлекусь на минутку. — Досон сел за стол, взял открытку, быстро нацарапал несколько слов и крикнул: — Джейн!
В дверях появилась молодая женщина; в руках у нее был деревянный поднос, полный металлических литер.
— Будьте добры, отнесите это мистеру Бейкеру. Адрес вы знаете.
Внешность Джейн заинтересовала Сэмюэла Айрленда. Овальное лицо, обрамленное аккуратно подстриженными темными волосами. Внешность Джейн напомнила Айрленду портрет леди Кеппл, что висит в Сомерсет-Хаусе.
— Мистер Бейкер большой знаток почерков шестнадцатого века. Я попросил его зайти. Еще содовой?
Айрленд взял стакан и вмиг осушил его.
*** — Быстро же вы пришли, мистер Бейкер.
Джонатан Бейкер был невысок ростом, но крепкого телосложения; лицо его выражало крайнюю усталость: уголки рта опущены, веки набрякли. «Похож на Панталоне, героя комических опер», — подумал Айрленд. На голове у Бейкера красовался остроконечный колпак неведомых времен.
— На ваш зов, мистер Досон, я всегда лечу как на крыльях, — весело, почти игриво сказал специалист по почеркам. — Можно взглянуть на бумагу?
Сэмюэла Айрленда он не удостоил и взглядом, будто боялся, что даже слова приветствия могут повлиять на его беспристрастность. Взяв в руки завещание, он поднес его к окну, к свету.
— Бумага безупречная. Водяной знак той эпохи. И чернила прекрасные. Видите, как они выцвели на завитушках?
Спохватившись, что до сих пор не снял колпак, Бейкер извинился и сдернул его с головы.
— Почерк и в самом деле шестнадцатого века. Мне уже случалось изучать подпись Шекспира…
— Какую именно, сэр?
— Ту, что стоит под завещанием, которое хранится в Роллс-Чэпел, мистер Досон. Правда, там оно лежит под стеклом. Но я исследовал его досконально. Определил все наиточнейшим образом. — Он вынул из кармана полоску бумаги. Она была испещрена черточками и цифрами. — Да-да, для этого я даже изобрел собственный микромемнониграф. У меня, как видите, свой метод оценки, основанный на четких принципах.
Бейкер говорил с такой подкупающей живостью, что Сэмюэл Айрленд на мгновение отвлекся от сути его рассуждений. Но когда палеограф стал пристально вглядываться в подпись, Айрленд забеспокоился.
Что, если этот всезнайка заподозрит фальшивку? Почти утыкаясь носом в пергамент, Бейкер сосредоточенно рассматривал его, время от времени восклицая «О!» или «Ага!».
— Кое-какие отклонения от норм того времени имеются, — наконец произнес он, — но в определенных обстоятельствах они вполне объяснимы. В целом я склонен думать, что документ подлинный. Самый что ни на есть настоящий. Поздравляю вас, сэр. — Он впервые взглянул на Айрленда. — Полагаю, именно вы его сюда принесли?
— Да, эта честь принадлежит мне.
— В таком случае ваша заслуга велика.
* * *Позже, описывая этот эпизод сыну, Сэмюэл Айрленд изобразил в лицах, как Бейкер поклонился ему, как Досон размахивал бутылкой из-под содовой и как стоявшая в дверях Джейн крикнула: «Ура!» Сначала, услышав о появлении в редакции палеографа, Уильям пришел в ужас. Кто дал Досону право приглашать посторонних? Но когда отец сказал, что Бейкер подтвердил подлинность завещания, сын громко расхохотался:
— Неужели ты ожидал чего-то иного, отец? Какие могли быть сомнения?
И Уильям поспешно выскочил из комнаты: его охватил такой восторг, что захотелось скрыться и побыть одному.
Глава шестая
Стоял первый день весны. Чарльз Лэм, Том Коутс и Бенджамин Мильтон сидели в трактире «Биллитер-инн».
— Что значит «бешенство матки»? Я где-то читал, что им страдал Юлий Цезарь. Но что это такое, понятия не имею.
— А у тебя, Бен, бывало бешенство? Апчхи! — Том, пивший крепкий эль, не удержался и, прикрывшись рукавом, громко чихнул.
Бен погладил его по спине:
— Будь здоров, голубчик. Ты меня удивляешь, Чарльз. Это выражение встречается в «Короле Лире», неужто не помнишь? На латинском — hysterica passio. Человек впадает в неистовство, матка поднимается все выше и душит сердце. А матка ведь от слова «мать».
— Но у мужчин нет матки.
— Зато есть другие внутренние органы. Они могут кровоточить.
— Моя мать вечно в истерическом состоянии. — Том допил свой эль и поднял руку, давая знать, что просит еще порцию. — Чуть что — сразу в слезы.
— Под действием сильных чувств организм вырабатывает особые соки. — Пробиваясь сквозь хмельной туман, Бенджамин силился развить свою мысль. — Тяжелая черная желчь поднимается в мозг. Вот вам и истерия.
* * *Неделей раньше Мэри возилась на кухне, готовила на ужин почки; мать сидела рядом.
— Решительно не понимаю, — говорила миссис Лэм, — зачем надо непременно тушить почки со специями. Отчего их просто-напросто не пожарить?
Мэри вскрикнула от боли: она полоснула ножом по подушечке большого пальца. На разделочную доску закапала кровь. Чарльз без всякого интереса, просто от нечего делать уже некоторое время наблюдал, как сестра управляется с потрохами; он готов был поклясться, что порезалась она намеренно — хладнокровно перевела нож с почки на палец. При виде крови миссис Лэм взвизгнула и вскочила со стула. Она попыталась было взять руку дочери, но Мэри отвернулась, достала из ящика льняную тряпицу, быстро перевязала палец и взглянула на Чарльза. Ему почудилось, что глаза ее победно сверкнули.
После ужина, под тем предлогом, что без его помощи ей не перевести трудный пассаж из Лукреция, Мэри пришла к брату в комнату и села в изножье кровати.
— Знаешь что, Чарльз? Мне необходимо выбраться из этого дома.
— Почему, милая?
— А ты сам не видишь? Я здесь погибаю.
Ее слова немало удивили Чарльза. Заметив его изумление, она разрыдалась. Он потянулся к ней, но не коснулся ни волос, ни руки. Рыдания стихли так же быстро, как начались. Мэри утерла слезы тряпицей, которой был перевязан палец.
— Я говорю совершенно серьезно, Чарльз. Мне нужно уехать, иначе я сойду с ума.
— И что ты станешь делать? Куда направишься?
— Не имеет значения.
Прежде Мэри никогда не делилась с братом подобными переживаниями; ее слова потрясли и испугали его. Он не знал, что сказать в ответ. Конечно, можно было усмотреть в ее речах намек на то, что она хочет оставить — бросить — его, Чарльза, но такое толкование он сразу же отмел как абсурдное. Однако причина ее гнева и отчаяния оставалась для него загадкой. Он всегда считал, что сестра своим бытьем довольна, что ее жизнь с родителями, в привычном уюте, почти безмятежна. У Мэри есть время и почитать, и заняться шитьем. Она сама признавалась, что обожает вечерние беседы с братом, ждет их с неизменной радостью. Нет, невозможно принимать ее угрозу уйти из дому всерьез.
— И что же станется с отцом? — только и сказал он.
Мэри бросила на него безумный взгляд и вышла из комнаты. На лестнице послышались быстрые дробные шаги; затем открылась и стукнула входная дверь. Значит, Мэри выскочила на улицу простоволосая, даже не набросив шали.
— И что же станется с отцом? — только и сказал он.
Мэри бросила на него безумный взгляд и вышла из комнаты. На лестнице послышались быстрые дробные шаги; затем открылась и стукнула входная дверь. Значит, Мэри выскочила на улицу простоволосая, даже не набросив шали.
* * *Ночь была теплая, но дул сильный ветер. Мэри Лэм шла неведомо куда, неведомо зачем; ей просто нужно было выйти на свежий воздух. Она быстро шагала по мостовой. В водопроводную трубу шмыгнула крыса, но Мэри даже не вздрогнула. Наконец-то она вырвалась на волю. По булыжникам шуршали гонимые ветром обрывки газет и апельсинные корки. Пряди незаколотых волос развевались, падая на лицо и шею. «Я колдунья, — подумала она, — полуночная ведьма.[70] Я проклята». Она бросилась бежать, свернула в темный переулок И с разбегу на кого-то натолкнулась.
— Мисс Лэм?
В первое мгновение она его не узнала.
— Ой, мистер Айрленд. Простите, пожалуйста. Я вас напутала.
— Нимало. Я ничуть не пострадал.
С минуту они молча смотрели друг на друга.
— Что-нибудь стряслось?
— Тряслось? Ничего не тряслось. — От волнения и смущения она сама не понимала, что говорит. — Вы не пройдетесь со мной немножко?
— С удовольствием.
Они двинулись по улице вместе; Айрленд шел чуть впереди, будто показывал Мэри дорогу. Вдруг она громко рассмеялась:
— Я даже без шали; наверно, вы приняли меня за беспутную девку. Еще и волосы растрепаны.
— Что вы! Как можно!
Некоторое время они шли молча, и Мэри постепенно успокаивалась.
— Люблю ветер, его порывы, его напор, — сказала она наконец. — Видите, как от него дрожат стекла? — Под покровом окутавшей город тьмы Мэри чувствовала себя в безопасности; ей было покойно в этом пепельно-сером воздухе. — Лондон вас ведь тоже заворожил, мистер Айрленд.
— Как вы догадались?
— Вы тут выжили.
— Да, выжил.
— И гуляете по ночам.
— Не могу заснуть. Слишком взволнован.
— А можно спросить — отчего?
— Я намеревался завтра зайти к вам, показать мою находку. Сейчас время неподходящее…
— Время всегда подходящее.
— Могу в двух словах изложить суть. — Он с удовольствием подставил лицо ветру. — Я нашел стихотворение Шекспира. Неизвестное. Его еще никто не видел. И не читал.
— Неужели правда?
— Чистая правда, мисс Лэм. Прошлой ночью наткнулся на него среди других бумаг.
— Очень хотелось бы взглянуть. Тотчас же.
— Прямо сейчас?
— Ну да.
Вот где спасение от ее мытарств. Перенестись в другую эпоху — пусть всего на миг — уже означало бы, что она не обречена жить в заточении, в узилище. Верно, для того она и сбежала в ночную тьму.
— Я его с собой не взял, — словно извиняясь сказал Айрленд. — Оно лежит у меня дома.
— Позвольте мы сходим к вам!
— Уже очень поздно. Впрочем, если вы не видите в том ничего предосудительного…
— Ни в малейшей степени.
И они направились на Холборн-пассидж, до которого было рукой подать.
— Я не сразу и понял, какое сокровище откопал: так, исписанный клочок бумаги, оторванный от большой страницы. А вот когда вгляделся внимательно… — быстро говорил Уильям. — Почерк очень мелкий, я его и признал-то не вдруг. И написано не в стихотворной форме, а подряд, во всю ширину страницы, понимаете? Для экономии места. Но тут мое внимание привлекла буква «с», очень своеобразная, и я вспомнил, где видел ее прежде. Почерк бесспорно его.
— А о чем стихотворение?
— Оно небольшое; сетования влюбленного. Подождите, пожалуйста, минутку, мисс Лэм.
Они уже подошли к книжной лавке. В окнах не было ни огонька. Уильям отпер дверь и вскорости вернулся с лампой в руках.
— В добрый час при свете лампы,[71] — прошептала Мэри.
— Точно. Настоящее приключение. — Однако лицо его в бледном круге света казалось взволнованным и смущенным. — Моя комната на втором этаже. Пожалуйста, ступайте как можно тише. Спальня отца как раз над моей.
Он повел ее по сосновой лестнице наверх, через гостиную, и дальше, на следующий этаж. Старый деревянный дом с неровными полами и покривившимися балками походил на гулкий короб. Дверь в комнату Уильяма была заперта на два замка. Он отомкнул их и поставил лампу на стол. Оглядевшись, Мэри увидела, что стены увешаны гравюрами: головы Шекспира и Мильтона, Спенсера и Тассо, Вергилия и Данте.
— А это кто?
— Джон Драйден. Родоначальник английской прозы.
— Очень высокое звание.
— Так, во всяком случае, утверждает мой отец. Садитесь, пожалуйста, мисс Лэм. Боюсь, здесь тесновато.
С величайшей осторожностью он достал из ящика обрывок старой, исписанной от руки бумаги. Комнатушка была сплошь заставлена ящиками и сундуками; Мэри опустилась на один из них. Ее не оставляла мысль, что прямо над их головами спит в своей комнате Айрленд-старший. Уильям поднес лампу поближе к листку и вполголоса продекламировал:
Он опустил лампу на стол и спросил:
— Очень похоже на Шекспира, верно?
— Кто там? — раздался голос этажом выше.
— Это я, отец. Читаю вслух.
— Смотри, не забудь потушить лампу.
— Непременно потушу. — Несколько мгновений Уильям молчал, закрыв глаза, будто не хотел, чтобы Мэри видела, как они сверкают. — А по вашему мнению, это и впрямь Шекспир?
— О да. Никому другому такого не создать.
Ей хотелось еще больше взбудоражить и без того взволнованного Уильяма, хотелось окунуться в его бурную радость, чтобы позабыть о собственной жизни.
— Ему я еще ничего не сказал, — он мотнул головой в сторону потолка, давая понять, кого имеет в виду. — А то припишет себе мою заслугу. Как вы думаете, если бы я написал статью об этом открытии и отдал вашему брату, он сумел бы ее опубликовать?
— Конечно. С большой радостью. Почтет за честь содействовать ее изданию.
— Тогда, пожалуйста, скажите ему, что я уже приступил к работе, хорошо? Через неделю эссе будет готово. — И тут вдруг он ощутил всю неловкость положения: они сидят ночью, вдвоем, в его спальне. — Полагаю, мисс Лэм, мне следует проводить вас домой, — тихо, но твердо сказал он. — Надеюсь, я ничем вас не обидел.
— Конечно нет, мистер Айрленд. Боюсь, это я злоупотребила вашим гостеприимством.
— Ветер и ночь вскружили нам головы. Пойдемте, только тихо, как мыши.
Он вывел Мэри на Холборн-пассидж и проводил на Лейстолл-стрит, до самой двери. На пороге Мэри обернулась к нему:
— Замечательный выдался вечер, — с улыбкой сказала она.
— Для меня тоже.
* * *В прихожей ее встретил взлохмаченный Чарльз:
— Где же ты пропадала, Мэри? Я обошел все закоулки.
— Слушала стихи Шекспира.
— Не понимаю, о чем ты.
— Уильям Айрленд обнаружил неизвестное стихотворение Барда. Я его только что слушала.
— Он читал его тебе на улице?
— Нет. Я ходила к нему в лавку.
— Поздней ночью?! Да ты в своем уме?
Она взглянула на него как на постороннего человека, с которым у нее нет ничего общего.
— Что ты хочешь сказать, Чарльз? Чем это могло мне грозить?
— Речь не об угрозе, Мэри.
— Тогда о чем? О приличиях? Неужто ты обо мне столь низкого мнения, что навязываешь мне какие-то условности?
— Я знаю, Айрленд — человек честный…
— Но не знаешь собственной сестры. В этом доме я существую словно во сне. Никакой настоящей, полнокровной жизни у меня здесь нет и в помине. Догадываешься ли ты, отчего я с таким нетерпением каждый вечер жду твоего прихода? Кроме тех случаев, разумеется, когда ты в стельку пьян.
Чарльз молчал.
— Кого я здесь вижу? С кем беседую? Чья благопристойность предписывает свести меня в могилу? Согласно какому обычаю я уже лежу в семейном склепе?
— Тише, Мэри. Ты разбудишь родителей.
— Их не разбудишь никогда! — еще громче воскликнула она. — Я здесь умираю.
— Ты что, всему свету намерена это сообщить? — Он взял ее за руку и потянул наверх, в ее спальню.
Мэри в изнеможении опустилась на кровать.
— Мистер Айрленд показывал мне свою последнюю находку, неизвестное стихотворение Барда. Я слушала. Вот и все. Потом он проводил меня до дому. У нашей двери мы расстались. Как ты сам говоришь, он человек честный. Я ему кое-что пообещала.
— Что именно?
— Что ты посодействуешь публикации его статьи.
— Ничего не понимаю. Какой еще статьи? — Бурный гнев и отчаяние сестры сбивали Чарльза с толку. В данных обстоятельствах, решил он, самое разумное — сохранять нейтральный, беспристрастный тон. — Начни-ка с начала, милая. Итак, чего же хочет Айрленд?