Артем Мичурин Капкан. История жадного мальчика
повесть/рассказ, 2008 год (сетевая публикация)
У Вас в жизни когда-нибудь случались происшествия, о которых невозможно забыть? Даже если очень постараться. Даже если прибегнуть для этого к помощи медицины со всеми её чудодейственными препаратами. Нет? Что же, Вам повезло, в отличие от меня.
* * *Дети, как известно, существа крайне любознательные. Им интересно буквально всё, что не преподают в школе; всё, о чём не пишут в книжках из домашней библиотеки; и, разумеется, всё, что запрещено родителями. И я был таким.
Случилась вся эта история летом одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. Мне тогда было девять. Школьные каникулы я, как обычно, проводил на даче, под присмотром бабушки с дедушкой. Но как можно удержать девятилетнего пацана весь день в поле зрения?
Любому мальчишке известно, что самое лучшее место для активных игр — заброшенные здания. Имея хоть мало-мальски развитую фантазию, можно нарисовать в своём воображении массу всевозможных декораций, от замка с привидениями, до обороны Сталинграда. Было похожее место и у нашей компании.
Существовало в советские времена такое понятие, как "химия". К пробиркам и реагентам оно никакого отношения не имело, а обозначало вольное поселение осуждённых при производственной базе. Обычно такой базой служил какой-нибудь завод с вредным производством, химическим, например, отсюда и "химия". Так вот, в трёх километрах от деревни, где была наша дача, раньше размещалась как раз такая "химия". Раньше — это годах в семидесятых. Тогда же, в восемьдесят восьмом, ни какого производства там, разумеется, уже не было. Стояли на пустыре семь одноэтажных кирпичных бараков, наполовину разобранных и растащенных. От шиферных крыш уже и следа не осталось. Оконные рамы, двери, вместе с дверными коробками — всё было вынесено ещё лет пятнадцать тому назад. Кирпичные стены так же постепенно разбирались хозяйственными сельчанами. И только громадная ржавая махина цементного завода не привлекала к себе мародёров, так как брать там было практически нечего. Неподъёмные железобетонные блоки и массивные металлические конструкции в подсобном хозяйстве применения не находили. Зато какая это была отличная игровая площадка! О, скажу я Вам! Сколько "фрицев" и "советских героев" "полегло" меж этих стальных балок, сколько "рыцарей" было "зарублено" при многочисленных штурмах мрачной цитадели. Родным мы о нашем логове, конечно же, не рассказывали.
В тот раз я с двумя приятелями, как обычно, отправился на "химию" сразу после завтрака. Хотя трёх человек, конечно, маловато для полноценной игры в "войнушку" — основного предназначения цементного завода — мы всё же без доли сомнения потащились за три километра от дома просто сыграть в солдатиков. Сам сейчас удивляюсь — на кой чёрт было переться для этого за тридевять земель? Можно же было поиграть и во дворе. Но нет, во дворе не так интересно. Была вокруг нашего завода какая-то аура. Странная, манящая и немного пугающая. Казалось бы, ну чем может привлечь ребёнка груда бетона и ржавого железа? А ведь может, да ещё как. Наверное, дело было в том, что это именно "наш" завод. Здесь не было взрослых с их постоянными нравоучениями и навязчивой заботой. "Мишенька, не лазай так высоко", "Мишенька, скушай яблочко". Какое к чёрту "яблочко", когда у нас война?! Да, удивительно, как меняются люди с возрастом. Все ведь были детьми, всем не нравилось, когда взрослые сюсюкают с ними при друзьях, когда ломают своим бесцеремонным вмешательством весь кайф от игры. Но дети вырастают, заводят собственных детей и тут же забывают как ненужно себя вести с ребёнком.
Смысл игры в солдатики состоял в следующем: каждый участник расставляет в произвольном порядке свою пластиково-оловянную "армию" в пределах досягаемости выстрела; у каждого играющего имеется пистолет, стреляющий пластиковыми пульками-дисками (ещё можно стрелять двухкопеечными монетками — это артиллерия); ну а дальше собственно бой. У кого последнего бойцы останутся — тот и выиграл.
Расставили мы, значит, свои армии на бетонном полу второго этажа. Я и Славик — соседский парнишка — особой изобретательности не проявили. Ну, так, постарались рассредоточить подопечных бойцов, чтобы одной пулькой семерых не завалило. А вот Пашка продемонстрировал нешуточное знание военной теории. У него отец был военный, и Пашка этим чрезвычайно гордился. Тот факт, что папа служит прапорщиком и отвечает за ХБ и продовольствие, сынульку ничуть не смущал. Пашка мечтал стать Героем Советского Союза. Он постоянно штудировал всяческие уставы, наставления и прочие книжки, от чтения которых любой нормальный ребёнок впал бы в кому, ну или, как минимум, заснул.
Так вот, этот генерал-недомерок решил сделать всё по науке: впереди пехота, с флангов кавалерия, в арьергарде командир с миномётчиками. Остался у Пашки незадействованным ещё только один солдатик — бесценный экземпляр, жемчужина коллекции и предмет зависти всех мальчишек в округе, выменянный у кого-то за целую модельку "Волги" ГАЗ-24, снайпер из раритетного чехословацкого набора. Не долго думая, Павел водрузил своего стрелка туда, где ему самое место — повыше, на металлическую ступеньку лестницы, соединяющей заводские этажи. И грянул бой.
Как ни прискорбно, но мою армию вынесли первой. Посему мне пришлось переквалифицироваться из непосредственного участника боевых действий в скромного наблюдателя. У Славика к тому моменту оставалось всего пять выживших, у Пашки — восемь. Понимая всю трагичность ситуации, Слава решил не распыляться на рядовых солдатиков, а постараться унести с собой в могилу снайпера. Нанести, так сказать, удар в самое сердце врагу-Пашке. С третьей попытки у него это получилось. Пулька угодила снайперу в ноги, тот подпрыгнул на месте, завалился набок и, позвякивая пластмассовыми телесами по железным ступенькам, покатился вниз. Пашка молча наблюдал за безвременной кончиной своего элитного бойца. Снайпер скакал по ступенькам, а Павел провожал его печальным взглядом… до тех пор, пока не сообразил, что его драгоценность стремительно приближается к огромной дырище в полу первого этажа. Сорвавшись с места, Пашка опрометью бросился вниз, но было уже поздно — тело снайпер поглотил чёрный зев.
— Блин! И чё теперь делать? — вопрошал Павел, глядя в темноту под ногами.
Мы со Славиком тоже спустились вниз осмотреть место происшествия.
— Чё делать, в подвал идти надо. — констатировал Слава.
— Точно, там же открыто, — оживился Пашка, — хорошо, что я фонарь захватил, командирский.
Мы собрали своих солдатиков, сложили их в пакеты и вышли на улицу.
Спуск в подвал приютился у северной заводской стены. Раньше он был накрыт жестяной крышей и имел дверь, но такие ценные в хозяйстве вещи не могли долго оставаться бесхозными. До этого случая мы в подвал не спускались. Страшновато было даже у хода стоять. Темно, сыростью тянет и ещё какой-то вонью непонятной. Но, что хуже всего, там были крысы, по крайней мере, так утверждал Славик. Он уверял всех, что сам видел, как из подвала выбегала крыса, размером не меньше кошки. Сейчас мы трое в нерешительности стояли у спускающихся в темноту ступеней и вспоминали об этих рассказах.
— Да не дрейфьте вы, — почувствовал Славик общий настрой, — может, это и была кошка, я ведь не очень хорошо разглядел.
— Трепло. — безапелляционно заявил Пашка, включил фонарик и решительно двинулся вниз.
В подвале было прохладно и влажно. Никакого пола под ногами не наблюдалось, просто земля, заваленная всяким мусором. Пашка водил фонариком по сторонам, и желтоватый луч света выхватывал из темноты искорёженные трубы, заплесневевшие стены и кучи наполовину истлевших, затвердевших от влажности бумажных мешков из-под цемента. И снова эта вонь. Не сильная, но чётко различимая даже в насыщенном кисловатым цементным ароматом воздухе. Какой-то животный запах, тяжёлый и вязкий.
— Дыра вроде там должна быть. — размышлял вслух Павел, светя фонариком в потолок.
— Странно, — подключился к размышлениям Славка, — а с этой стороны ни какой дыры не видно. Наверное, под дырой вот эта самая труба торчит.
Пашка перевёл луч фонаря пониже, освещая широкую ржавую трубу, идущую вертикально от потолка к полу и далее, в землю.
— Гадство! — расстроился Пашка, — пропал мой снайпер.
Помню, как в тот момент я испытал неподдельную радость — всё, конец хвастовству и гордыне, наконец-то кара настигла поганца!
Странно, а ведь вроде бы друзья, в одном классе учились, в одной компании крутились. Но насколько же всё-таки велика сила зависти. При чём, если у взрослых зависть, в очень редких случаях, может быть белой, то у детей она всегда чёрная. Наверное, из-за того, что сознание в юном возрасте ещё примитивное, несформированное до конца. Сейчас я тоже завидую многим людям, да что там — "многим", практически всем, но потерь им я не желаю.
Когда Пашка со Славиком уже поднимались по лестнице, я подошёл к трубе и провёл ладонью по её холодной, шершавой от ржавчины поверхности. Несколько секунд назад, в свете фонаря мне показалось, что в этом месте мелькнул какой-то шов. Я вёл ладонью справа налево и действительно нащупал небольшой выступ, упёршись в него кончиками пальцев, потянул в сторону. Послышался скрежет металла, и я ощутил вкус ржавчины на губах. Большой кусок трубы медленно отошёл влево на невидимых мне петлях, распыляя в воздухе микроскопические частички изъеденного коррозией железа. Я поднял с земли комок засохшего цемента и бросил в трубу. Практически тут же раздался стук. Значит дно совсем рядом, даже выше уровня земли, можно дотянуться рукой. И в тот самый момент, когда я уже был готов запустить пятерню в чрево злосчастной трубы и достать оттуда потерянного снайпера, меня окликнул Славик.
— Миш, ну чё ты там застрял? Поехали.
Мы крутили педали, поднимая пыль с просёлочной дороги. Пашка — расстроенный и угрюмый, Славик — этому всегда всё по барабану, и я — довольный и счастливый. Легко было на душе и радостно. "Вот приеду домой, пообедаю, телек посмотрю, а ближе к вечеру возьму фонарь и на "химию". Залезу в подвал, достану из трубы снайпера, и станет он украшением моей коллекции. Ну, правда, знать-то об этом никто не будет, да и ладно". И не мучили меня ни какие угрызения совести.
Домой я приехал часов в одиннадцать. Повалялся на диване, посмотрел "В мире животных", а потом бабушка позвала обедать.
Едва допив компот, я тут же выскочил на улицу, запрыгнул на велосипед и помчался на "химию". Несмотря на только что проглоченный обед, тяжести совсем не было. Педали крутились легко и непринуждённо. Я летел по пыльной дороге, окрылённый маленькой, скромной, но такой близкой мечтой. Велосипед "Школьник" радостно позвякивал на ухабах, а в голове нараспев звучала мысль: "Снайпер, снайпер, снайпер, мой, мой, мооой".
Подъехав к заводу, я бросил велосипед у входа в подвал и уже зашлёпал сандалиями по бетонным ступенькам, как вдруг всё моё рвение словно ветром сдуло. Холодным, зловонным ветром. Я остановился на середине лестницы и замер. В тот подвал и втроём-то заходить боязно, а теперь я был один. Один, посреди леса, вдали от людей, стою над разинутым зевом подвала, пугающего своей могильной чернотой. Удивительно, само здания завода не внушало мне ни малейших опасений, наоборот, оно казалось совершенно безопасным, даже уютным, почти родным. Каждый уголок в нём был знаком до последней мелочи. А вот подвал… Подвал пугал меня. По настоящему пугал, внушал какой-то безотчётный животный страх, от такого поджилки дрожат и на желудке становится нехорошо. И этому нет объяснения, просто чувства, просто страх.
Я мялся в нерешительности минуты две, но потом жадность взяла верх, как и следовало ожидать. "Темно, подумаешь, есть же фонарь. Да и что такого страшного здесь могло завестись за те три часа, пока меня не было?" — так я тогда подумал. Да, нужно больше доверять собственным чувствам, они зачастую честнее голоса разума. Направив луч света в недра подвала, жадный девятилетний мальчик решительно двинулся вперёд…
Труба, люк открыт, как и три часа назад. Я пошарил фонарём по углам — никого. Да и кто здесь мог быть? Разве что крысы. Крыс я побаивался, но не настолько, чтобы отказаться от своего сокровища. Подошёл поближе к трубе, посветил внутрь — ничего не видно, только всякий мусор. Правда видел я лишь пространство у дальней стенки, для того, чтобы увидеть всё, нужно было засунуть в люк голову, и я засунул. Идиот малолетний. Но я же тогда ещё не знал…
Люк был не особо большой, так что совать в него голову приходилось аккуратно, совсем не хотелось отрезать себе уши зазубренными ржавчиной краями. Ощущения, прямо скажем, не самые приятные, людям, страдающим клаустрофобией, лучше не повторять сей трюк.
С горем пополам голову я просунул, а вот для фонаря места уже не хватило. Всё, что мне удалось так это поднести фонарь к щеке, под правым ухом, и в таком хитром положении постараться осветить как можно большую площадь. До самого низа свет ну никак не доставал, то труба мешала, то моё собственное лицо. Я постарался просунуть голову ещё чуть-чуть подальше, чтобы можно было протолкнуть внутрь фонарь, упёрся плечами в трубу и как можно сильнее вытянул шею. Сверху что-то скрипнуло, и мне на затылок посыпалась цементная пыль. Получилось, фонарь со скрежетом протиснулся между моим лицом и железом, осветив всё внутренние пространство злосчастной трубы. И… победа! Вот он — снайпер, валяется себе в куче мусора, меня дожидается. Теперь нужно запомнить то место где солдатик лежит, вытащить фонарь, вынуть голову.
Чёрт, это было непросто. Проклятый фонарь ни как не хотел теперь лезть назад. Мне бы стоило его бросить в трубу, вынуть голову, а потом уж и фонарь достать. Но это сейчас рассуждать просто, а тогда мне было всего девять лет, я застрял в трубе подвала заброшенного цементного завода, у меня начиналась паника и, мать её, клаустрофобия. К тому моменту, как фонарь с грохотом и лязганьем был таки вытащен наружу, я уже задыхался от ужаса и был близок к нервному срыву. Да ещё и цемент вперемешку со ржавчиной постоянно сыпался на голову, лез в глаза, в нос, в горло.
Высвободив наконец-то голову, я уселся на пол, и некоторое время приходил в себя после пережитого. Знал бы я тогда, что мне ещё предстоит пережить…
Ну что же, осталось только достать сокровище из сундука и можно ехать домой. Я подошёл к трубе, засунул руку внутрь по самое плечо, так, что даже пришлось прислониться ухом к грязному ржавому железу, и нащупал его — снайпера. И тут, в момент моего триумфа, это случилось.
Сначала я увидел в луче фонаря клубящееся облачко пыли, падающей сверху. Почти сразу же по приложенному к трубе уху резанул жуткий звук металлического скрежета, многократно усиленный акустикой трубы, а потом я почувствовал удар. Что-то сверху упало мне на предплечье. Я успел лишь немного отшатнуться, не смог вытащить руку даже до локтя. Помню, что вначале больно не было. Я скорее удивился, чем испугался — хочу отойти назад, к выходу, а не могу, труба не пускает. Схватила меня за руку и держит. Уже после удивления пришёл испуг, а за ним и боль…
Вы когда-нибудь попадали себе молотком по пальцу? Помните ощущения? О да, такое не забывается. А теперь представьте себе, что получили кувалдой по предплечью. Думаю, мои ощущения были схожи именно с этим. Красные точки поплыли перед глазами, в голове гудит. А потом накатывает тупая ломота. Словно сдавили руку тисками и продолжают закручивать, всё сильнее и сильнее. Горячая, пульсирующая боль растекается по телу. Она идёт вверх по плечу, прессуя нервы, по шее, сводит судорогой желваки, зубы ломит, в голову, гул перерастает в тонкий дребезжащий звон, ноют глаза, стучит кровь в висках, кажется, что череп сейчас лопнет, взорвётся, разлетится кусками по всему проклятому подвалу.
Я закричал. Наверное, очень громко, не знаю, я себя не слышал, помню только, как глубоко в горле зажгло, и появился привкус крови. Это немного отрезвило. Я замолчал и уставился на трубу. Левая рука как клещи вцепилась в фонарь, но сил поднять её не было, словно это был не фонарь, а пудовая гиря. Рука тряслась, луч света прыгал во все стороны, остановить его на люке удалось далеко не сразу.
Смотреть было страшно. Я почему-то находился в полной уверенности, что рухну замертво, как только взгляну на свою правую руку. В мозгу моём нарисовалась жуткая картина в багровых тонах, но на деле всё оказалось ещё хуже. Здоровенный осколок железобетонного блока с торчащей наружу арматурой сломал мне предплечье чуть ниже локтя, согнул его под прямым углом и прижал к внутренней стенке трубы. По серому от пыли рукаву спортивной кофты быстро расползалось тёмно-красное пятно. Меня замутило, я закрыл глаза и сделал несколько больших вдохов ртом. Говорят, что это помогает. На четвёртом или пятом вдохе весь обед вылетел наружу. Голова кружилась безумно, ватные ноги подкосились, и я едва не упал. Упади я тогда и, как знать, возможно, рука бы просто оторвалась, я добрался бы как-нибудь до людей, меня бы спали. А может быть, я истёк бы кровью и умер. В любом случае, так было бы лучше. Ах, если бы, да кабы…
Никогда в жизни до этого мне не было так страшно. Я орал как недобитая свинья, не помня себя от страха. Как-то раз довелось мне наблюдать такое.
Дядя Коля, папин брат и заядлый охотник, приезжал к нам в деревню забивать борова. Дедушка говорил, что сам не может, дескать, столько времени растил его, ухаживал, беседовал даже с Борькой, а теперь — убить. Как же так? Дядя Коля приехал с ружьём, сказал, что мучаться Борька не будет, что он убьёт борова быстро — картечью в мозг. Стрелок хренов. Зашёл в сарай, закрыл дверь. Грохнул выстрел и… визг. Истошный, душераздирающий, ни с чем не сравнимый, противоестественный вопль ужаса. Сквозь визг послышались звуки ломающихся досок, дверь сарая распахнулась и Борька с напрочь отстреленным рылом вылетел во двор. Он нёсся по какой-то немыслимой траектории, топча грядки, переворачивая вёдра с картошкой, а из его раскуроченной морды фонтаном хлестала кровь. Вслед за вопящим боровом из сарая, матерясь и перезаряжая ружьё, выскочил дядя Коля. Увидев меня, он замахал руками и доступно объяснил, что хорошо бы мне пойти в дом. Уже из-за двери я, слыша ещё два выстрела, и визг прекратился. Потом в холодце мне попалось две картечины.