Ночью нас никто не потревожил, и мы более или менее выспались. На следующий день мы лишились лучшей части нашего непобедимого войска. Нельзя было терять времени, и трое – Иеромонах, Георгий и Питек – покинули нас, чтобы заняться делом.
Нам нужна была информация, как можно больше информации. Роясь в земле или сражаясь с местными ополченцами, мы не забывали главной задачи: добраться до здешних правителей и доказать им, что опасность смертельна и эвакуация неизбежна. Идя на переговоры, всегда следует как можно точнее знать слабые места противника и в случае нужды нажимать на них – порой деликатно, а порой и совсем грубо. Одна лишь логика никогда еще не решала судьбы каких бы то ни было мирных конференций, тут играли роль и эмоции, и хитрость, и мало ли еще что, но информация – прежде всего. Мы вовсе не хотели идти на переговоры, от которых зависело столь многое, с предчувствием неудачи или, выражаясь иначе, не хотели начинать игру на поле противника, не понаблюдав сперва за его командой и не посадив на трибуны некоторого количества наших собственных, достаточно горластых болельщиков.
И вот, как мы решили еще на корабле, Иеромонах отправился, чтобы окинуть взглядом хотя бы ближайшие крестьянские поселения – судя по тому, что рассказали нам ребята, тут жили в чем-то вроде сельскохозяйственных поселков, это были не совсем деревни и уж подавно не хутора (что сильно осложнило бы нашу работу). Иеромонаху следовало смотреть и слушать, а при случае и вставить словечко. К крестьянам он пошел с радостью, сказав:
– Горожане народ ушлый, хитрый. Поганцы они. С крестьянином же мне способнее. Я сам из мужиков, так что разберусь уж как-нибудь.
Поехал он верхом, поменявшись нарядом с одним из парней. Уве-Йорген заметно приуныл.
Остальные двое, Георгий и Питек, должны были на катере отправиться в столицу. С собой они взяли одну из девушек – указывать дорогу, и тоже нарядились по здешней моде. Их было трое, и пришлось дать им большой катер. В столице им было приказано, прежде замаскировав катер где-нибудь за городом, пошататься около правительственной резиденции, поглядеть, легко ли туда попасть или трудно, и выяснить, не там ли находится Шувалов. Если его там не окажется, к вечеру или на другой день они должны были вернуться, а если он там – попытаться освободить его и выполнять его указания. Ходить в город рекомендовалось по одному, чтобы не оставлять катер без присмотра: мы не могли позволить себе лишиться основного средства транспорта. Сам я решил еще задержаться: закрытый корабль не давал мне покоя.
Когда они отбыли, мы с Уве и оставшимися ребятами принялись за раскопки. Трое ребят в наших комбинезонах выглядели довольно-таки нелепо: длинные брюки и рукава с непривычки очень стесняли движения. Но скоро и они, и мы разделись почти до без ничего.
Люк мы разыскали только к вечеру. Пришлось изрядно повозиться, прежде чем удалось открыть его. Могу смело сказать, что мы с Рыцарем проявили недюжинную изобретательность, а также техническое остроумие. Было уже время ложиться, но мы не могли утерпеть и, отправив остальных спать, вооружились фонарями и полезли в корабль.
Против моих ожиданий, он не был набит землей. Древняя конструкция с честью выдержала многовековое испытание. Вместо земли корабль был набит тишиной. Мертвый воздух стоял в нем неподвижно, как в коридорах пирамид. Корабль этот не был приспособлен для горизонтального положения, и для нас все в нем перепуталось, мы не сразу могли понять, где пол, где потолок, тем более что привычная нам конструкция с автономной гравитацией в каждом помещении очень сильно отличалась от того, с чем мы встретились здесь. И мы бродили, угадывая и не угадывая, иногда обмениваясь словечком, но в основном молча. Ощущение было такое, что мы ходим среди мертвецов.
Казалось, мы вполне могли сэкономить два дня и не раскапывать этот памятник старины. Потому что в нем было пусто. Ничего удивительного: все, что люди везли с собой, должно было послужить им и на новом месте и, надо полагать, послужило. Так что раздет корабль был буквально до ребер. Сорвали даже внутреннюю облицовку, и везде виднелся один лишь металл, по которому, сливаясь и разбегаясь, струились силовые, информационные и прочие кабели.
Мы шли все дальше и дальше. Здесь в отличие от нашего корабля ближе к люку располагались жилые помещения, а управление было вынесено вперед – или вверх, как вам угодно. Когда нам стали попадаться не до конца демонтированные пульты с приборами – в основном ходовыми, а не энергетическими, – мы поняли, что идем уже по отсекам управления. Их оказалось совсем немного – это понятно, учитывая, что и энергетика, и двигатели машины, не умевшей покидать трехмерное пространство, были намного примитивнее наших. Зато сама машина, ее набор и переборки выглядели значительно массивнее: она была рассчитана на долгие десятилетия полета, и ее строили с солидным запасом.
Наконец мы дошли до конца – попали в отсек, из которого можно было идти только назад. Это был просто конический закуток, набитый проводами. Обшивка здесь была слегка вмята. Ничего интересного в отсеке не оказалось.
Мы возвратились в соседний с ним отсек – видимо, когда-то тут стояли астрономические инструменты и приборы, я понял это по уцелевшим креплениям. Уве-Йорген осветил меня своим фонарем и сказал:
– Ну, надо полагать, ты доволен?
Тон его был в точности таким, чтобы я не обиделся – но и понял, что он обо всем этом думает. Я ответил:
– Фактам приходится верить – и все же я еще не убежден, что все зря. Просто мы не подумали как следует.
– Причину найти всегда можно, – сказал Уве.
– Я не оправдываюсь, – пояснил я. – Просто я всегда доверял интуиции.
– В конце концов ничего страшного, – утешил меня Рыцарь. – При случае эта лайба нам пригодится – в ней можно чудесно отсидеться, если нам придется туго.
Это мне не очень-то понравилось.
– Ты говоришь так, будто нам неизбежно придется драться со здешними.
– Как же иначе? – сказал Уве-Йорген. – Мы ведь уже начали.
– Ничего, – сказал я. – Договоримся.
– Дорогой капитан, – сказал он мне. – С кем договариваются? Договариваться надо с побежденным. С капитулировавшим. Безоговорочно капитулировавшим. А ведь мы хотим, чтобы они приняли наши условия безоговорочно, не так ли?
– Да какие уж тут компромиссы.
– Значит, прежде надо поставить их на колени.
Нет, все это мне никак не нравилось.
– Слушай, брось мыслить по образцу… крестовых походов!
Он усмехнулся.
– Зачем же ты тогда ищешь… то, что ищешь?
Я задумался: в самом деле, зачем я это ищу?
– Видишь ли, – сказал я, – это совсем другое дело. Просто хочу обезопаситься от случайностей…
Тут он засмеялся.
– Ты дипломат, – сказал он. – Тебя сразу выдает привычка не называть вещи своими именами. Ладно, все равно мы оба понимаем, о чем идет речь. Только боюсь, что ищем мы все-таки напрасно. Все, что можно было снять и унести, с корабля снято и унесено. Почему же ты думаешь, что нужные нам вещи остались здесь? Я полагаю, что их-то взяли в самую первую очередь!
– Так, конечно, могло быть. Но думается – в таком случае нас вчера атаковали бы не с арбалетами…
– Ну, со временем все изнашивается.
– Однако, если вещь по-настоящему нужна, ее стараются воспроизвести. Хотя бы приблизительно, на уровне техники данной эпохи. Попроще, похуже – но воспроизвести.
– Мы можем долго спорить по этому поводу, но факты, капитан, против тебя: того, что ты надеялся увидеть – и я тоже, откровенно говоря, – тут нет.
– И тем не менее посмотрим еще раз.
– Посмотрим еще три раза, если тебе угодно.
И мы снова направились туда, где, по нашим представлениям, помещался центр управления кораблем.
Там действительно было пусто. Металл переборок и жгуты проводов. Осколки стекла. Обломки древнего, растрескавшегося пластика. Больше ничего.
– Ну, убедился?
– Обожди, – сказал я. – Обожди, пожалуйста.
Я стал соображать, как все это выглядело, когда корабль был жив. Главный пульт. Экраны – там, куда идут толстые пучки проводов. Я осветил другую переборку. Тут, похоже, стоял инженерский пульт. Хорошо. Третья переборка. В ней – ход в соседний отсек. Переборка гладкая, без приборов. И толстая, если поглядеть на дверной проем. Весьма толстая. Сантиметров двадцать! К чему? Это было бы понятно, если бы по соседству помещались ядерный реактор или двигатели. Но они – в другом конце корабля. Я подошел и постучал по переборке. Гулко. Нет, это не сплошной металл, разумеется. Я пошарил лучом. Уве-Йорген смотрел с интересом, потом приблизился, и мы стали светить в два фонаря.
– Тонко сделано, – сказал он с уважением.
Действительно, узкая щель замочной скважины – и больше ничего.
– Вот вторая, – сказал он.
– И вот еще.
– Три замка, – сказал он и чертыхнулся.
– И ключи наверняка у разных людей. Тройной контроль. Да, они относились к этому серьезно.
– Тонко сделано, – сказал он с уважением.
Действительно, узкая щель замочной скважины – и больше ничего.
– Вот вторая, – сказал он.
– И вот еще.
– Три замка, – сказал он и чертыхнулся.
– И ключи наверняка у разных людей. Тройной контроль. Да, они относились к этому серьезно.
– Интересно, – сказал он, – что там?
– Думаю, – сказал он, – что-нибудь знакомое.
– Предполагаешь? Или надеешься?
– Исхожу из того, что эта техника достигла пика в двадцатом – двадцать первом веках. И потом резко пошла на спад.
– Что ж, дай Бог, – и голос его дрогнул. – Дай Бог.
– Только как открыть? Тут и уцепиться не за что.
– Это мы откроем! – произнес он яростно. – Уж это-то мы откроем! Сейчас принесу инструменты.
Он вскоре вернулся с катерным набором.
– Что там? – спросил я.
– Все спят, – сказал он. – Кроме вахтенного.
– Ага, – сказал я.
– И она спит, – дополнил он. – Одна.
– Ну, знаешь ли… – сказал я.
– Виноват, капитан, – сказал я. – Ну, прикажешь начать?
Мы принялись за дело. При катере был хороший комплект инструментов, они уже помогли нам, когда мы вскрывали люк. Правда, тот замок был не столь сложен, сколь прочен, здесь же наоборот. Но мы и не заботились о целости замков. Лязг и грохот стояли такие, что я испугался, как бы ребята не разбежались спросонья, предположив, что начинается землетрясение.
Когда мы раскромсали второй замок, Уве-Йорген спросил:
– А ты думаешь, это там сохранилось?
– А что ему могло сделаться? Особой сырости нет. А там все должно быть на консервации.
– Ну, посмотрим, – пробормотал Рыцарь взволнованно. – Посмотрим…
И третий замок продержался недолго. Правда, нам никто не мешал взламывать, а на это замки не были рассчитаны.
Мы сняли железную панель. Она оказалась тяжелой и чуть не отдавила нам ноги. Мы едва удержали ее.
Все оказалось здесь. Блестя консервационной смазкой, они стояли в пирамиде, надежно закрепленные. Ниже, в выдвижных ящиках, оказались патроны.
Уве-Йорген схватил автомат и прижал к себе, как ребенка, не обращая внимания на жирный слой оружейного сала. Он баюкал автомат и пел песенку. В его глазах было вдохновение.
– Ну, – сказал он, – теперь-то мы наверняка спасем их, захотят они того или нет!
А я подумал: Земля, мы получили твой привет сквозь столетия, получили в целости и сохранности. Но до чего же странен этот твой привет, и мне не понять сразу, благословение это или же проклятие…
Уве-Йорген оттянул затвор и громко щелкнул им. Железные переборки глухо отразили лязг, как будто прозвучал отдаленный раскат грома.
* * *Наутро Уве-Йорген сразу же занялся приведением оружия в боевую готовность. Ребят он заставил помогать.
– Пусть привыкают к оружию! – сказал он мне.
Пусть привыкают, подумал я. Большой беды от этого не будет. Если выйдет по-нашему и мы эвакуируем планету, то им никогда больше не придется иметь дела с этими штуками. А если наша затея сорвется – тогда все равно. Тогда они не успеют…
Все же мне было не по себе. Но больше медлить я не мог.
– Отправляюсь на поиски того, настоящего леса, – сказал я Рыцарю.
– Лети, – не отвлекаясь от дела, согласился он. – А куда, ты знаешь?
– Ребята говорили, что знают направление и город, в котором вроде бы начинается тайная тропа.
– Возьми кого-нибудь из них, пусть покажет.
– Нет, – сказал я. – Мы ведь не знаем, что там за обстановка. Зачем впутывать ребят?
– Оружие возьмешь?
– Нет. Оно меня сразу демаскирует.
– Разумно, – согласился он.
– Так что пока командуй. И… знаешь что? – Я запнулся.
– Будь спокоен.
Собравшись, я подошел к Анне. Она с отвращением занимались стряпней.
– Я скоро вернусь.
– Да, – сказала она, словно бы мы сидели дома и я собрался на угол за сигаретами. – Только не задерживайся.
– Нет, – сказал я. – Туда и обратно.
Я сел в катер и поднял машину в воздух.
Глава тринадцатая
– Убийство! – сказал судья. – Покушение на убийство. В моем округе, в моем городе хотели убить человека! Мало тебе было прежних нарушений закона!
Судья постарел прямо на глазах. Шувалов смотрел на него и жалел; ученый и сам чувствовал себя до невозможности скверно, мелкая, подлая дрожь в руках никак не унималась. Ничто не могло сравниться по отвратительности с тем, что он сделал. Сейчас ему бы уже не решиться на это, но так было нужно. И надо довести начатое до конца: раз уж ты преступник, то и вести себя надо, как надлежит преступнику.
Беда была в том, что ни одного преступника Шувалов никогда не видел – лишь теперь он понял, что на Земле их, собственно, и не было, – и как должны они себя вести, не знал. Поэтому сейчас он лишь хмуро покосился на судью и, сделав над собой усилие, сказал:
– Молчи. Но то я убью и тебя тоже.
Но судья даже не обратил на его слова внимания. Он был слишком взволнован и занят своими мыслями. И бегал по комнате, размахивая руками.
– Ты сделал себе очень плохо! – воскликнул он, остановившись перед Шуваловым. – Ах, как плохо!
Ему было искренне жаль преступника.
– Я могу всех убить! – заявил преступник.
Судья отмахнулся.
– И мне ты сделал плохо, – уныло сказал он. – Что будет?
И в самом деле, какое скверное положение!
Если бы судья отправил преступника в столицу сразу же, когда тот был уличен в нарушении Уровня, все обошлось бы. Не было бы никакого покушения.
Теперь поздно. Покушения на убийство не замолчишь.
Если бы он еще оказался сумасшедшим!
Но врачи, столь уверенные прежде, теперь задумчиво покачивали головами. Да, конечно, есть много причин полагать так, говорили они. Но есть не меньше и поводов для сомнений, говорили они же.
Надо было что-то предпринять, пока негодный преступник не натворил чего-нибудь похуже. Хотя что может быть еще хуже, судья не знал и боялся об этом думать.
Судья категорически потребовал, чтобы врачи вынесли определенное суждение: да или нет. Спятил преступник или же здоров.
Но врачи хитрили, недоговаривали. Заявили, что не могут взять на себя такой ответственности. Надо, мол, показать в столице.
Это, как понимал судья, означало, что они в глубине души считают неизвестного здоровым, но не хотят ему зла. Это было естественно, но судье от этого легче не становилось.
Он едва удержался, чтобы не накричать на них.
В столицу-то можно было и сразу отправить!
И все же самое плохое было в другом.
Самое плохое было вот в чем: врачи, простодушные, поверили, что человек этот прибыл действительно оттуда, откуда говорил. Издалека. Откуда-то со звезд. Поверили потому, что он так рассвирепел.
Почему, ну почему в его округе должны начаться такие несусветные разговоры?
Судья снова остановился перед преступником.
– Зачем же это ты, а? – спросил он.
Шувалов подумал. Говорить правду было нельзя.
– Просто так, – сказал он и пожал плечами.
Теперь судья испугался по-настоящему.
– Придется везти тебя в столицу.
Шувалов кивнул и сказал:
– Вези.
Судья вздохнул и крикнул во двор, чтобы закладывали.
* * *Вот это был город так город!..
Странно, если вдуматься. Что вызвало восторг? Гладкие, не булыжные, а тесаного камня мостовые, приподнятые тротуары, дома до пяти этажей – каменные, хотя встречались и деревянные в один и два этажа; это, что ли, восхитило? Или ладные экипажи на улицах, гладкие лошади? Или множество людей?
Как могло все это произвести хоть какое-то впечатление на прибывших с Земли, где стояла, вертелась, парила, летала могучая техника, где и дома стояли, висели, парили, погружались в океан, где по поверхности почти и не ездили больше, но летали по воздуху, потому что так было быстрее, спокойнее, приятнее, безопаснее… Ведь такая древность была тут по сравнению с планетой великой технической цивилизации!
Наверное, дело было в том, что они – те, кто восхищался, – сами к земной цивилизации не принадлежали, ее величие – если только оно действительно существовало, а не было придумано – ими не ощущалось, не воспринималось, как нельзя воспринять, оценить всю огромность башни, стоя вплотную к ее подножию. И другая причина заключалась, конечно, в том, что на Земле, современной Земле они пробыли не так уж долго, не успели как следует осмотреться – и снова покинули ее, канули в пространство, и те, земные, впечатления подернулись уже дымкой, а эти, здешние, были свежими. Так что, пожалуй, не столь уж удивительно, что Георгий и Питек, идя по улице, украшенной вывесками и красивыми масляными фонарями, искренне восхищались тем, что видели окрест.
Особенно тронуло их одно событие: по тротуару шли детишки – совсем маленькие детишки, десятка два; их вели две серьезные, исполненные достоинства женщины, и прохожие добро смотрели на них, а дети болтали, а иные шли важно, солидно, а кто-то сосал – видно, конфету, но о конфетах эти двое землян не знали. Георгий и Питек остановились, пропуская детишек мимо, а потом обернулись и проводили их взглядами, и Георгий сказал: