— Тебя требует к себе тысячник! — выкрикнул офицер. Персидский титул, который он на самом деле назвал — «хилиарх», — носил начальник стражи и великий визирь империи.
На минуту Эверард застыл, оценивая ситуацию. Его мускулы напряглись. Приглашение было не очень-то сердечным, но он вряд ли мог отказаться, сославшись на другие срочные дела.
— Слушаю и повинуюсь, — произнес он. — Позволь мне только захватить небольшой подарок, чтобы отблагодарить за оказанную мне честь.
— Хилиарх сказал, что ты должен прийти немедленно. Вот лошадь.
Лучник-караульный подставил ему сложенные чашечкой руки, но Эверард вскочил в седло без посторонней помощи. Уметь это было весьма кстати в те времена, когда стремян еще не изобрели.
Офицер одобрительно кивнул, одним рывком повернул коня и поскакал впереди отряда; они быстро миновали площадь и помчались по широкой улице, вдоль которой располагались дома знати и стояли изваяния сфинксов. Движение было не таким оживленным, как возле базаров, но всадников, колесниц, носилок и пешеходов хватало и здесь; все они торопливо освобождали дорогу: Бессмертные не останавливались ни перед кем. Отряд с шумом влетел в распахнувшиеся перед ним дворцовые ворота. Разбрасывая копытами гравий, лошади обогнули лужайку, на которой искрились фонтаны, и, бряцая сбруей, остановились возле западного крыла дворца.
Дворец, сооруженный из ярко раскрашенного кирпича, стоял на широкой платформе в окружении нескольких зданий поменьше. Командир соскочил с коня и, повелительно махнув рукой, зашагал вверх по мраморной лестнице. Эверард последовал за ним, окруженный воинами, которые на всякий случай прихватили из своих седельных сумок легкие боевые топорики. При их появлении разодетые и наряженные в тюрбаны дворцовые рабы попадали ниц. Вошедшие миновали красно-желтую колоннаду, спустились в зал с мозаиками, красоту которых Эверард был тогда не в состоянии оценить, а потом прошли мимо шеренги воинов в комнату, разноцветный сводчатый потолок которой поддерживали стройные колонны; сквозь стрельчатые окна сюда проникало благоухание отцветающих роз.
Бессмертные согнулись в поклоне. «Что хорошо для них, то хорошо и для тебя, сынок», — подумал Эверард, целуя персидский ковер. Человек, лежавший на кушетке, кивнул.
— Поднимись и внемли! — произнес он. — Принесите греку подушку.
Солдаты застыли около Эверарда. Нубиец с подушкой в руках торопливо пробрался вперед и положил ее на пол перед ложем своего господина. Эверард, скрестив ноги, сел на подушку. Во рту у него пересохло.
Хилиарх, которого Крез, как он помнил, назвал Гарпагом, наклонился вперед. Тигриная шкура, покрывавшая кушетку, и роскошный красный халат, в который был закутан сухопарый мидянин, подчеркивали его стариковскую внешность — длинные, до плеч, волосы стального цвета, изрезанное морщинами смуглое горбоносое лицо. Но глаза, которые внимательно рассматривали пришедшего, старыми не были.
— Итак, — начал он (в его персидском слышался сильный североиранский акцент), — ты и есть тот человек из Афин. Благородный Крез сегодня утром рассказал о твоем прибытии и упомянул, что ты кое о чем расспрашивал. Так как это может касаться безопасности государства, я хотел бы знать, что именно ты ищешь. — Он погладил бороду рукой, на которой блестели самоцветы, и холодно улыбнулся. — Не исключено даже, что я помогу тебе в твоих поисках — если они безвредны для моего народа.
Он старательно избегал традиционных форм приветствия и даже не предложил прохладительных напитков — словом, не проделал ничего, что могло бы возвести Меандра в наполовину священный статус гостя. Это был допрос.
— Господин, что именно ты хочешь узнать? — спросил Эверард. Он уже догадывался, в чем дело, и тревожное предчувствие его не обмануло.
— Ты искал переодетого пастухом мага, который пришел в Пасаргады шестнадцать весен назад и творил чудеса, — голос хилиарха исказился от волнения. — Зачем это тебе и что еще ты слышал об этом? Не медли, чтобы придумать ложный ответ, — говори!
— Великий господин, — начал Эверард, — оракул в Дельфах сказал мне, что жизнь моя переменится к лучшему, если я узнаю судьбу пастуха, пришедшего в столицу Персии в... э-э... третьем году первой тирании Писистрата. Больше ничего об этом я нигде не узнал. Мой господин знает, насколько темны слова оракула.
— Хм, хм... — На худое лицо Гарпага легла тень страха, и он сделал рукой крестообразный знак, который у митраистов символизировал солнце. Затем он грубо бросил: — Что ты разузнал с тех пор?
— Ничего, великий господин. Никто не мог сказать...
— Лжешь! — зарычал Гарпаг. — Все греки лжецы. Поберегись, ты ввязался в недостойное дело! С кем еще ты говорил?
Эверард заметил, что рот хилиарха дергается от нервного тика. У самого патрульного желудок превратился в холодный ком. Он раскопал что-то такое, что Гарпаг считал надежно скрытым, и настолько важное, что риск поссориться с Крезом, который был обязан защитить своего гостя, ничего перед этим не значил. А самым надежным кляпом во все времена был кинжал... Конечно, после того как дыба и клещи вытащат из чужеземца все, что он знает... «Но что именно я знаю, черт побери?!»
— Ни с кем, господин, — прохрипел он. — Никто, кроме оракула и Солнечного Бога, говорящего через оракула и пославшего меня сюда, не слышал об этом до вчерашнего вечера.
У Гарпага, ошеломленного упоминанием о Боге, перехватило дух. Было видно, как он заставил себя расправить плечи.
— Мы знаем только с твоих слов — со слов грека, что оракул сказал тебе... что ты не стремился выведать наши тайны. Но даже если тебя сюда прислал Бог, это могло быть сделано, чтобы уничтожить тебя за твои грехи. Мы поговорим об этом позже. — Он кивнул командиру стражников: — Отведите его вниз. Именем царя.
Царь!
Эверарда осенило. Он вскочил на ноги.
— Да, царь! — вскричал он. — Бог сказал мне... будет знак... и тогда я передам его слово царю персов!
— Хватайте его! — завопил Гарпаг.
Стражники бросились исполнять приказ. Эверард отпрыгнул назад, что есть мочи призывая царя Кира. Пусть его арестуют. Слух дойдет до престола, и тогда... Двое с занесенными топорами оказались между ним и стеной, остальные навалились сзади. Взглянув поверх их шлемов, он увидел, что Гарпаг вскочил на кушетку.
— Выведите его и обезглавьте! — приказал мидянин.
— Мой господин, — запротестовал командир, — он воззвал к царю!
— Чтобы околдовать нас! Теперь я его узнал, он сын Зах-хака и слуга Ахримана! Убейте его!
— Нет, подождите, — воскликнул Эверард, — подождите, вы что, не видите, это он — предатель, он хочет помешать мне поговорить с царем... Отпусти меня, тварь!
Чьи-то пальцы вцепились в его правую руку. Он готов был просидеть несколько часов в местной каталажке, пока босс не узнает о случившемся и не вызволит его оттуда, но теперь все обстояло несколько иначе. Он выдал хук левой: стражник с расквашенным носом отшатнулся назад. Эверард выхватил у него из рук топор и, развернувшись, отразил удар слева.
Бессмертные пошли в атаку. Топор Эверарда со звоном ударился о металл, отскочил и размозжил кому-то костяшки пальцев. Конечно, как воин, он превосходил большинство этих людей, но у снеговика в аду было больше шансов остаться невредимым, чем у него. Лезвие топора просвистело возле лица, но Эверард успел скользнуть за колонну: полетели щепки. Удача: его удар пришелся в руку одному из солдат, и, перепрыгнув через закованное в кольчугу тело раньше, чем оно коснулось пола, Эверард оказался на открытом пространстве в центре комнаты. Гарпаг соскочил с кушетки, вытаскивая из-под халата саблю: храбрости старому хрычу было не занимать. Эверард забежал ему за спину, мидянину пришлось повернуться, загородив тем самым патрульного от стражей. Топор и сабля встретились. Эверард старался держаться поближе к противнику, чтобы персы не могли воспользоваться луками и копьями, но они стали обходить его с тыла. Черт побери, вот и пришел конец еще одному патрульному...
— Стойте! Падите ниц! Царь идет!
Крик прозвучал трижды. Стражники застыли на месте, уставившись на появившегося в дверях гиганта-глашатая в алом халате, а затем с размаху попадали на ковер. Гарпаг выронил саблю из рук. Эверард едва не размозжил ему голову, но тут же опомнился и, заслышав доносящийся из зала топот ног, тоже бросил топор. На мгновение они с хилиархом замерли, переводя дыхание.
— Вот... он услышал... и явился... сразу, — выдохнул Эверард прямо в лицо мидянину.
Опускаясь на пол, тот зашипел, словно кот:
— Поберегись! Я буду следить за тобой. Если ты отравишь его разум, то и для тебя найдется отрава. Или кинжал...
— Царь! Царь! — гремел глашатай.
Эверард распростерся на полу рядом с Гарпагом.
Отряд Бессмертных ворвался в комнату и построился, оставив свободным проход к кушетке. Туда бросился дворецкий и накинул на кушетку особое покрывало. Затем, шагая широко и энергично, вошел сам Кир в развевающейся мантии. За ним следом шли несколько особо доверенных придворных, имевших право носить оружие в присутствии царя, а позади них сокрушенно заламывал руки раб-церемониймейстер, которому не дали времени, чтобы расстелить ковер и вызвать музыкантов.
Опускаясь на пол, тот зашипел, словно кот:
— Поберегись! Я буду следить за тобой. Если ты отравишь его разум, то и для тебя найдется отрава. Или кинжал...
— Царь! Царь! — гремел глашатай.
Эверард распростерся на полу рядом с Гарпагом.
Отряд Бессмертных ворвался в комнату и построился, оставив свободным проход к кушетке. Туда бросился дворецкий и накинул на кушетку особое покрывало. Затем, шагая широко и энергично, вошел сам Кир в развевающейся мантии. За ним следом шли несколько особо доверенных придворных, имевших право носить оружие в присутствии царя, а позади них сокрушенно заламывал руки раб-церемониймейстер, которому не дали времени, чтобы расстелить ковер и вызвать музыкантов.
В наступившей тишине раздался голос царя:
— В чем дело? Где чужеземец, воззвавший ко мне?
Эверард рискнул поднять глаза. Кир был высок, широкоплеч и худощав; выглядел он старше, чем следовало из рассказа Креза, — ему сорок семь, догадался Эверард, вздрогнув. Просто шестнадцать лет войн и охоты помогли ему сохранить гибкость. У него было узкое смуглое лицо с карими глазами, его так и не нашла. Он пробыл в этом веке только несколько часов, а потом, скорее всего, отправился прямиком к Началу.
— Хорошо сработано, — заметил Эверард.
— Я ведь выполнял инструкцию, запрещавшую анахронизмы такого уровня, — Денисон скривился, — но надеялся, что Патруль меня выручит. Знай я, что у них ничего не выйдет, я бы вряд ли остался таким хорошим, готовым на самопожертвование патрульным. Я берег бы роллер как зеницу ока и плясал под дудку Гарпага, пока не представится случай бежать.
Эверард взглянул на товарища и помрачнел. Кит изменился, подумал он: годы в чужой стране не просто состарили его, они повлияли на него сильнее, чем ему кажется.
— Изменяя будущее, — сказал он, — ты бы поставил на кон и существование Синтии.
— Да-да, верно. Я помню, что подумал об этом... тогда... Кажется, все было так давно!
Наклонившись вперед и подперев голову руками, Денисон смотрел наружу сквозь решетку беседки и продолжал монотонно рассказывать:
— Гарпаг, конечно, взбесился. Я даже думал, что он меня убьет. Меня несли оттуда связанным, как скотину, предназначенную на убой. Но, как я уже говорил, обо мне пошли слухи, которые со временем вовсе не утихли. Гарпага это устраивало еще больше. Он предложил мне на выбор: пойти с ним в одной связке или подставить горло под нож. Что еще мне оставалось? И здесь даже не пахло вмешательством в исторический процесс: скоро я понял, что играю роль, уже написанную историей. Понимаешь, Гарпаг подкупил одного пастуха, чтобы тот подтвердил его сказку, и создал из меня Кира, сына Камбиза.
Эверард, который был к этому готов, только кивнул.
— А зачем это было ему нужно? — спросил он.
— Тогда он хотел только укрепить власть мидян. Царь в Аншане, пляшущий под его дудку, поневоле будет верен Астиагу и поможет держать в узде всех персов. Меня втянули во все это так быстро, что я ничего не успел понять. Я только и мог следовать приказаниям Гарпага, надеясь, что с минуты на минуту появится роллер с патрульными, которые меня выручат. Нам очень помогло то, что эти иранские аристократы помешаны на честности — мало кто заподозрил, что я лжесвидетельствовал, объявив себя Киром, хотя сам Астиаг, по-моему, закрыл глаза на противоречия в этой истории. Кроме того, он поставил Гарпага на место, наказав его с изощренной жестокостью за то, что тот не разделался с Киром, хотя теперь Кир и оказался ему полезным: для Гарпага это было невыносимо вдвойне, потому что двадцать лет назад приказ он таки выполнил. Что до меня, то на протяжении пяти лет Астиаг становился мне самому все более и более противен. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что он не был таким уж исчадием ада — просто типичный монарх Древнего Востока, но все это довольно трудно осознать, когда постоянно приходится видеть, как истязают людей... Итак, желавший отомстить Гарпаг организовал восстание, а я согласился его возглавить.
Денисон криво ухмыльнулся.
— В конце концов, я был Киром Великим и должен был играть в соответствии с пьесой. Сначала нам пришлось туго, мидяне громили нас раз за разом, но знаешь, Мэнс, я обнаружил, что мне такая жизнь нравится. Ничего похожего на эту гнусность двадцатого века, когда сидишь в своем окопчике и гадаешь, прекратится ли когда-нибудь вражеский обстрел. Да, война и здесь довольно отвратительна, особенно для рядовых, когда вспыхивают эпидемии — а от них здесь никуда не денешься. Но когда приходится сражаться, ты действительно сражаешься, своими собственными руками, ей-богу! И я даже открыл у себя талант к подобным вещам. Мы провернули несколько великолепных трюков.
Эверард наблюдал, как оживляется его товарищ. Денисон выпрямился, и в его голосе послышались веселые нотки.
— Вот, например, у лидийцев было численное превосходство в кавалерии. Мы поставили наших вьючных верблюдов в авангард, за ними пехоту, а конницу — позади всех. Крезовы клячи почуяли вонь от верблюдов и удрали. По-моему, они вce еще бегут. Мы разбили Креза в пух и прах!
Он внезапно умолк, заглянул Эверарду в глаза и закусил губу.
— Извини, я постоянно забываюсь. Время от времени я вспоминаю, что дома убийцей не был: как правило, после битвы, когда я вижу разбросанные вокруг тела убитых и раненых — раненым даже хуже. Но я ничего не мог сделать, Мэнс! Я был вынужден воевать! Сначала — то восстание. Не будь я заодно с Гарпагом, как ты думаешь, долго ли я сам протянул бы на этом свете, а? Ну а потом пришлось защищаться. Я ведь не просил лидийцев на нас нападать, и восточных варваров тоже. Видел ли ты, Мэнc, хоть когда-нибудь разграбленный туранцами город? Тут или они нас, или мы их, но когда мы кого-то побеждаем, то не заковываем людей в цепи и не угоняем в рабство; они сохраняют свои земли и обычаи... Клянусь Митрой, Мэнс, у меня не было выбора!
Эверард какое-то время вслушивался в то, как ветерок шелестит садовой листвой, и наконец произнес:
— Я все понимаю. Надеюсь, тебе здесь было не очень одиноко.
— Я привык, — ответил Денисон, тщательно подбирая слова. — Гарпаг, конечно, не подарок, но с ним интересно. Крез оказался очень порядочным человеком. У мага Кобада бывают оригинальные мысли, и он единственный, кто осмеливается выигрывать у меня в шахматы. А еще охота, празднества, женщины... — Он вызывающе посмотрел на Эверарда. — А что я, по-твоему, должен был делать?
— Ничего, — сказал Эверард. — Шестнадцать лет — долгий срок.
— Кассандана, моя старшая жена, стоит всего того, что я пережил. Хотя Синтия... Господи, Мэнс!
Денисон вскочил и схватил Эверарда за плечи. Сильные пальцы, за полтора десятка лет привыкшие к топору, луку и поводьям, больно впились в тело. Царь персов вскричал:
— Как ты собираешься вытащить меня отсюда?
Глава 7
Эверард тоже встал, подошел к стене беседки и, засунув пальцы за пояс, стал смотреть в сад сквозь каменное кружево.
— Я не могу ничего придумать, — ответил он.
Денисон ударил кулаком по ладони.
— Этого я и боялся. С каждым годом я все больше боялся, что даже если Патруль меня и найдет, то... Ты должен мне помочь!
— Говорю тебе: не могу! — У Эверарда, который так и не повернулся к собеседнику, внезапно сел голос. — Сам подумай. Впрочем, ты, наверное, делал это уже не раз. Ты ведь не какой-нибудь варварский царек, чья судьба уже через сотню лет ничего не будет значить. Ты — Кир, основатель Персидской империи, ключевая фигура ключевого периода истории. Если Кир исчезнет, с ним исчезнет и все будущее! Не будет никакого двадцатого века, и Синтии тоже!
— Ты уверен? — взмолился человек за спиной Эверарда.
— Перед прыжком сюда я вызубрил факты, — сказал Эверард сквозь зубы. — Перестань валять дурака. У нас предубеждение против персов, потому что одно время они враждовали с греками, а наша собственная культура выросла преимущественно из эллинских корней. Но роль персов уж по крайней мере не меньше! Ты же видел, как это произошло. Конечно, по твоим меркам, они довольно жестоки, но такова вся эпоха, греки ничуть не лучше. Да, демократии здесь нет, но нельзя же винить их за то, что они не додумались до этого чисто европейского изобретения, которое просто несовместимо с их мировоззрением. Вот что важно: персы были первыми завоевателями, которые старались уважать побежденные народы; они соблюдали свои собственные законы и установили мир на достаточно большой территории, что позволило наладить прочные связи с Дальним Востоком. Они, наконец, создали жизнеспособную мировую религию — зороастризм, не замыкавшийся в рамках одного-единственного народа или местности. Может, ты и не знаешь, что само христианство и многие его обряды восходят к митраизму, но поверь мне, это так. Не говоря уж об иудаизме, который спасешь именно ты, Кир Великий. Помнишь? Ты захватишь Вавилон и разрешишь евреям, которые сохранили свою веру, вернуться домой; без тебя они бы растворились и затерялись в обшей толпе, как это уже произошло с десятками других племен. Даже во времена своего упадка Персидская империя останется матрицей для грядущих цивилизаций. Александр просто вступил во владение территорией Персии — вот в чем состояла большая часть его завоеваний. А благодаря этому эллинизм распространился по всему миру! А ведь будут еще государства — преемники Персии: Понт, Парфия, Персия времен Фирдоуси, Омара Хайяма и Хафиза, знакомый нам Иран и тот, грядущий Иран, который появится после двадцатого века...