– Кто рассказал Майклу?
– Понятия не имею. Он не говорит. Сами знаете, какой он, когда ему вздумается изображать из себя джентльмена.
Ей только показалось или лицо Долли действительно стало менее напряжённым?
– Мне нужна правда, Долли.
– Я так рада, что вы обратились ко мне, дорогая. Я терпеть не могу вмешиваться, куда меня не просят, если бы вы сами не затеяли этот разговор, ничто не заставило бы меня его начать.
– Милочка, кому, как не мне, знать, какой вы верный друг.
Долли скинула туфли и уселась поудобнее в кресле, затрещавшем под её тяжестью. Джулия не спускала с неё глаз.
– Люди злы, для вас это не тайна. Вы всегда вели такой спокойный образ жизни. Так редко выезжали и то лишь с Майклом или Чарлзом Тэмерли. Чарлз – другая статья: всем известно, что он вздыхает по вас тысячу лет. Естественно, все удивились, что вы вдруг, ни с того ни с сего, начали разгуливать по развесёлым местам с клерком фирмы, которая ведет ваши бухгалтерские книги.
– Ну, это не совсем так. Том не клерк. Отец купил ему пай в деле. Он – младший компаньон.
– Да, и получает четыреста фунтов в год.
– Откуда вы знаете? – быстро спросила Джулия.
На этот раз Джулия была уверена в том, что Долли смутилась.
– Вы уговорили меня обратиться к его фирме по поводу подоходного налога. Один из главных компаньонов мне и сказал. Немного странно, что на такие деньги он в состоянии платить за квартиру, одеваться так, как он одевается, и водить вас в ночные клубы.
– Возможно, он получает денежную помощь от отца.
– Его отец – стряпчий в северной части Лондона. Вы прекрасно понимаете, что, если он купил ему пай в фирме, он не станет помогать ему наличными деньгами.
– Может быть, вы вообразили, будто я его содержу? – сказала Джулия со звонким смехом.
– Я ничего не воображаю, дорогая. Но люди – да.
Джулии не понравились ни слова, произнесённые Долли, ни то, как она их произнесла. Но она никак не выдала своей тревоги.
– Какая нелепость! Том – друг Роджера. Конечно, я с ним выезжаю. Я почувствовала, что мне надо встряхнуться. Я устала от однообразия, только и знаешь – театр и забота о самой себе. Это не жизнь. В конце концов, когда мне и повеселиться, как не сейчас? Я старею, Долли, что уж отрицать. Вы знаете, что такое Майкл. Конечно, он душка, но такая зануда!
– Не больше, чем был все эти годы, – сказала Долли ледяным тоном.
– Мне кажется, я – последняя, кого можно обвинить в шашнях с мальчиком на двадцать лет моложе меня.
– На двадцать пять, – поправила Долли. – Мне бы тоже так казалось. К сожалению, ваш Том не очень-то осторожен.
– Что вы хотите этим сказать?
– Ну, он обещал Эвис Крайтон, что получит для неё роль в вашей новой пьесе.
– Что ещё за Эвис Крайтон?
– О, одна моя знакомая молодая актриса. Хорошенькая, как картинка.
– Он просто глупый мальчишка. Верно, надеется уломать Майкла. Вы же знаете, как Майкл любит молодежь.
– Он говорит, что может вас заставить сделать всё, что хочет. Он говорит – вы пляшете под его дудку.
К счастью, Джулия была хорошая актриса. На миг сердце её остановилось. Как он мог так сказать? Дурак. Несчастный дурак! Но она тут же овладела собой и весело рассмеялась:
– Какая чепуха! Да я не верю ни единому слову.
– Он очень заурядный, вульгарный молодой человек. Вы так с ним носитесь, ничего удивительного, если это вскружило ему голову.
Джулия, добродушно улыбаясь, посмотрела на Долли невинным взглядом.
– Но, милочка, надеюсь, вы не думаете, что Том – мой любовник?
– Если и нет, я единственная, кто так не думает.
– Но вы думаете или нет?
Долли молчала. С минуту они, не отводя глаз, смотрели друг на друга; в сердце каждой из них горела чёрная ненависть, но Джулия по-прежнему улыбалась.
– Если вы поклянетесь, что это не так, конечно, я вам поверю.
Голос Джулии сделался тихим, торжественным, в нём звучала неподдельная искренность.
– Я ещё ни разу вам не солгала, Долли, и уже слишком стара, чтобы начинать. Я даю вам честное слово, что Том никогда не был мне никем, кроме друга.
– Вы снимаете тяжесть с моей души.
Джулия знала, что Долли ей не верит, и Долли это было известно. Долли продолжала:
– Но в таком случае, Джулия, дорогая, ради самой себя будьте благоразумны. Не разгуливайте повсюду с этим молодым человеком. Бросьте его.
– Не могу. Это будет равносильно признанию, что люди были правы, когда злословили о нас. Моя совесть чиста. Я могу позволить себе высоко держать голову. Я стала бы презирать себя, если бы руководствовалась в своих поступках тем, что кто-то что-то обо мне думает.
Долли сунула ноги обратно в туфли и, достав из сумочки помаду, накрасила губы.
– Что ж, дорогая, вы не ребёнок и знаете, что делаете.
Расстались они холодно.
Однако две или три оброненные Долли фразы явились для Джулии очень неприятной неожиданностью. Они не выходили у неё из головы. Хоть кого приведет в замешательство, если слухи о нём так близки к истине. Но какое всё это имеет значение? У миллиона женщин есть любовники, и это никого не волнует. Она же актриса. Никто не ожидает от актрисы, чтобы она была образцом добропорядочности.
«Это всё моя проклятая благопристойность. Она всему причина».
Джулия приобрела репутацию исключительно добродетельной женщины, которой не грозит злословие, а теперь было похоже, что её репутация – тюремная стена, которую она сама вокруг себя воздвигла. Но это бы ещё полбеды. Что имел в виду Том, когда говорил, что она пляшет под его дудку? Это глубоко уязвило Джулию. Дурачок. Как он осмелился?! С этим она тоже не знала, что предпринять. Ей бы хотелось отругать его, но что толку? Он всё равно не сознается. Джулии оставалось одно – молчать. Она слишком далеко зашла: снявши голову, по волосам не плачут; приходится принимать всё таким, как оно есть. Ни к чему закрывать глаза на правду: Том её не любит, он стал её любовником потому, что это льстит его тщеславию, что это открывает ему доступ ко многим приятным вещам и потому, что, по крайней мере в его собственных глазах, это дает ему своего рода положение.
«Если бы я не была дурой, я бы бросила его. – Джулия сердито засмеялась. – Легко сказать! Я его люблю».
И вот что самое странное: заглянув в своё сердце, она увидела, что возмущается нанесенной ей обидой не Джулия Лэмберт – женщина; той было всё равно. Её уязвила обида, нанесенная Джулии Лэмберт – актрисе. Она часто чувствовала, что её талант – критики называли его «гений», но это было слишком громкое слово, лучше сказать, её дар – не она сама и не часть её, а что-то вне её, что пользовалось ею, Джулией Лэмберт, для самовыражения. Это была неведомая ей духовная субстанция, озарение, которое, казалось, нисходило на неё свыше и посредством неё, Джулии, свершало то, на что сама Джулия была неспособна. Она была обыкновенная, довольно привлекательная стареющая женщина. У её дара не было ни внешней формы, ни возраста. Это был дух, который играл на ней, как скрипач на скрипке. Пренебрежение к нему, к этому духу, вот что больше всего её оскорбило.
Джулия попыталась уснуть. Она так привыкла спать днем, что стоило ей лечь, сразу же засыпала, но сегодня она беспокойно ворочалась с боку на бок, а сон всё не шел. Наконец Джулия взглянула на часы. Том часто возвращался с работы после пяти. Она страстно томилась по нему, в его объятиях был покой, когда она была рядом с ним, всё остальное не имело значения. Джулия набрала его номер.
– Алло! Да! Кто говорит?
Джулия в панике прижала трубку к уху. Это был голос Роджера. Она дала отбой.
19
Ночью Джулия тоже почти не спала. Она всё ещё лежала без сна, когда услышала, что вернулся Роджер, и, повернув выключатель, увидела, что было четыре часа. Она нахмурилась. Утром он с грохотом сбежал по ступеням, в то время как она ещё только собиралась вставать.
– Можно войти, мамочка?
– Входи.
Он всё ещё был в пижаме и халате. Она улыбнулась ему: он выглядел таким свежим, таким юным.
– Ты очень поздно вернулся вчера.
– Не очень. Около часа.
– Врунишка! Я поглядела на часы. Было четыре утра.
– Ну, четыре так четыре, – весело согласился он.
– Что вы делали до такого времени, ради всего святого?
– Поехали после спектакля в одно место ужинать. Танцевали.
– С кем?
– С двумя девушками, которых мы там встретили. Том знал их раньше.
– Как их зовут?
– Одну Джил, другую Джун. Фамилий их я не знаю. Джун – актриса. Она спросила, не смогу ли я устроить её дублёршей в твоей следующей пьесе.
Во всяком случае, ни одна из них не была Эвис Крайтон. Это имя не покидало мыслей Джулии с той минуты, как Долли упомянула его.
– Но ведь такие места закрываются не в четыре утра.
– Да. Мы вернулись к Тому. Том взял с меня слово, что я тебе не скажу. Он думал, ты страшно рассердишься.
– Ну, чтобы я рассердилась, нужна причина поважней. Обещаю, что и словом ему не обмолвлюсь.
– Да. Мы вернулись к Тому. Том взял с меня слово, что я тебе не скажу. Он думал, ты страшно рассердишься.
– Ну, чтобы я рассердилась, нужна причина поважней. Обещаю, что и словом ему не обмолвлюсь.
– Если кто и виноват, так только я. Я зашел к нему вчера днем, и мы обо всем сговорились. Вся эта ерунда насчет любви, которую слышишь на спектаклях и читаешь в книгах… Мне скоро восемнадцать. Я решил, надо самому попробовать, что это такое.
Джулия села в постели и, широко раскрыв глаза, посмотрела на Роджера вопросительным взглядом.
– Роджер, ради всего святого, о чем ты толкуешь?
Он был, как всегда, сдержан и серьёзен.
– Том сказал, что он знает двух девчонок, с которыми можно поладить. Он сам с ними обеими уже переспал. Они живут вместе. Ну, мы позвонили им и предложили встретиться после спектакля. Том сказал им, что я – девственник, пусть кидают жребий, кому я достанусь. Когда мы вернулись к нему в квартиру, он пошел в спальню с Джил, а мне оставил гостиную и Джун.
На какой-то миг мысль о Томе была вытеснена её тревогой за Роджера.
– И знаешь, мам, ничего в этом нет особенного. Не понимаю, чего вокруг этого поднимают такой шум.
У Джулии сжало горло. Глаза наполнились слезами, они потоком хлынули по щекам.
– Мамочка, что с тобой? Почему ты плачешь?
– Но ты же ещё совсем мальчик!
Роджер подошел к ней и, присев на край постели, крепко обнял.
– Ну что ты, мамочка! Ну, не плачь. Если бы я знал, что ты расстроишься, я бы не стал ничего тебе рассказывать. В конце концов, рано или поздно это должно было случиться.
– Но так скоро… Так скоро! Я чувствую себя теперь совсем старухой.
– Ты – старуха?! Только не ты, мамочка. «Над ней не властны годы. Не прискучит её разнообразие вовек»(53).
Джулия засмеялась сквозь слёзы.
– Глупыш ты, Роджер. Думаешь, Клеопатре понравилось бы то, что сказал о ней этот старый осел? Ты бы мог ещё немного подождать.
– И хорошо, что этого не сделал. Теперь я всё знаю. По правде говоря, всё это довольно противно.
Джулия глубоко вздохнула. Её обрадовало, что он так нежно её обнимает, но было ужасно жалко себя.
– Ты не сердишься на меня, дорогая? – спросил он.
– Сержусь? Нет. Но уж если это должно было случиться, я бы предпочла, чтобы не так прозаично. Ты говоришь об этом, точно о любопытном научном эксперименте, и только.
– Так оно и было, в своем роде.
Джулия слегка улыбнулась сыну.
– И ты на самом деле думаешь, что это и есть любовь?
– Ну, большинство так считает, разве нет?
– Нет, вовсе нет. Любовь – это боль и мука, стыд, восторг, рай и ад, чувство, что ты живешь в сто раз напряженней, чем обычно, и невыразимая тоска, свобода и рабство, умиротворение и тревога.
В неподвижности, с которой он её слушал, было что-то, заставившее Джулию украдкой взглянуть на сына. В глазах Роджера было странное выражение. Она не могла его прочесть. Казалось, он прислушивается к звукам, долетающим до него издалека.
– Звучит не особенно весело, – пробормотал Роджер.
Джулия сжала его лицо, с такой нежной кожей, обеими ладонями и поцеловала в губы.
– Глупая я, да? Я всё ещё вижу в тебе того малыша, которого когда-то держала на руках.
В его глазах зажегся лукавый огонек.
– Чему ты смеешься, мартышка?
– Чертовски хорошая была фотография, да?
Джулия не могла удержаться от смеха.
– Поросёнок. Грязный поросёнок.
– Послушай, как насчет Джун? Есть для неё надежда получить роль дублерши?
– Скажи, пусть как-нибудь зайдет ко мне.
Но когда Роджер ушел, Джулия вздохнула. Она была подавлена. Она чувствовала себя очень одиноко. Жизнь её всегда была так заполнена и так интересна, что у неё просто не хватало времени заниматься сыном. Она, конечно, страшно волновалась, когда он подхватывал коклюш или свинку, но вообще-то ребёнок он был здоровый и обычно не особенно занимал её мысли. Однако сын всегда был к её услугам, если на неё находила охота с ним повозиться. Джулия часто думала, как будет приятно, когда он вырастет и сможет разделять её интересы. Мысль о том, что она потеряла его, никогда по-настоящему не обладая им, была для Джулии ударом. Когда она подумала о девице, укравшей у неё сына, губы Джулии сжались.
«Дублёрша! Подумать только! Ну и ну!»
Джулия так была поглощена своей болью, что почти не чувствовала горя из-за измены Тома. Джулия и раньше не сомневалась, что он ей неверен. В его возрасте, с его темпераментом, при том, что сама она была связана выступлениями и всевозможными встречами, к которым её обязывало положение, он, несомненно, не упускал возможности удовлетворять свои желания. Джулия на всё закрывала глаза. Она хотела немногого – оставаться в неведении. Сейчас впервые ей пришлось столкнуться лицом к лицу с реальным фактом.
«Придется примириться с этим, – вздохнула она. В её уме одна мысль обгоняла другую. – Все равно что лгать и не подозревать, что лжешь, вот что самое фатальное. Все же лучше знать, что ты дурак, чем быть дураком и не знать этого».
20
На рождество Том уехал к родителям в Истбурн. У Джулии было два выступления в «день подарков»(54), поэтому они остались в городе и пошли в «Савой» на грандиозную встречу Нового года, устроенную Долли де Фриз. Через несколько дней Роджер отправлялся в Вену. Пока он был в Лондоне, Джулия почти не видела Тома. Она не расспрашивала Роджера, что они делают, когда носятся вместе по городу, – не хотела знать; она старалась не думать и отвлекала свои мысли, отправляясь на одну вечеринку за другой. И с ней всегда была её работа. Стоило Джулии войти в театр, как её боль, её унижение, её ревность утихали. Словно на дне баночки с гримом она находила другое существо, которое не задевали никакие мирские тревоги. Это давало Джулии ощущение силы, чувство торжества. Имея под рукой такое прибежище, она может выдержать всё что угодно.
В день отъезда Роджера Том позвонил ей из конторы.
– Ты что-нибудь делаешь сегодня вечером? Не пойти ли нам кутнуть?
– Не могу. Занята.
Это была неправда, но губы сами за неё ответили.
– Да? А как насчет завтра?
Если бы Том выразил разочарование, если бы попросил отменить встречу, на которую, она сказала, идет, у Джулии достало бы сил порвать с ним без лишних слов. Его безразличие сразило её.
– Завтра? Хорошо.
– О'кей. Захвачу тебя из театра после спектакля. Пока.
Джулия была уже готова и ждала его, когда Том вошел к ней в уборную. Она была в страшной тревоге. Когда Том увидел её, лицо его озарилось, и не успела Эви выйти Из комнаты, как он привлек Джулию к себе и пылко поцеловал.
– Вот так-то лучше, – засмеялся он.
Глядя на него, такого юного, свежего, жизнерадостного, душа нараспашку, нельзя было поверить, что он причиняет ей жестокие муки. Нельзя было поверить, что он обманывает её. Том даже не заметил, что они не виделись почти две недели. Это было совершенно ясно.
(«О боже, если бы я могла послать его ко всем чертям!») Но Джулия взглянула на него с веселой улыбкой в своих прекрасных глазах.
– Куда мы идем?
– Я заказал столик у Квэга. У них в программе новый номер. Какой-то американский фокусник. Говорят – первый класс.
Весь ужин Джулия оживленно болтала. Рассказывала Тому о приемах, на которых она была, и о театральных вечеринках, на которые не могла не пойти. Создавалось впечатление, будто они не виделись так долго только потому, что она, Джулия, была занята. Её обескураживало то, что он воспринимал это как должное. Том был рад ей, это не вызывало сомнений; он с интересом слушал её рассказы о её делах и людях, с которыми она встречалась, но не вызывало сомнения и то, что он нисколько по ней не скучал. Чтобы увидеть, как Том это примет, Джулия сказала ему, что получила приглашение поехать с их пьесой на гастроли в Нью-Йорк. Сообщила, какие ей предлагают условия.
– Но это же чудесно! – воскликнул Том, и глаза его заблестели. – Это же верняк. Ты ничего не теряешь и можешь заработать кучу денег.
– Да, всё так, но мне не очень-то хочется покидать Лондон.
– Почему, ради всего святого? Да я бы на твоем месте ухватился за их предложение обеими руками. Пьеса уже давно не сходит со сцены, чего доброго, к пасхе театр совсем перестанут посещать, и если ты хочешь завоевать Америку, лучшего случая не найдешь.
– Не вижу, почему бы ей не идти всё лето. К тому же я не люблю новых людей. Предпочитаю оставаться с друзьями.
– По-моему, это глупо. Твои друзья прекрасно без тебя проживут. И ты здорово проведёшь время в Нью-Йорке.
Её звонкий смех звучал вполне убедительно.
– Можно подумать, ты просто мечтаешь от меня избавиться.
– Конечно же, я буду чертовски по тебе скучать. Но ведь мы расстанемся всего на несколько месяцев. Если бы мне представилась такая возможность, уж я бы её не упустил.
Когда они кончили ужинать и швейцар вызвал им такси, Том дал адрес своей квартиры, словно это разумелось само собой. В такси он обвил рукой её талию и поцеловал, и позднее, когда она лежала в его объятиях на небольшой односпальной кровати, Джулия почувствовала, что вся та боль, которая терзала её последние две недели, – недорогая цена за счастливый покой, наполнивший теперь её сердце.