Теперь он начал распределять гранаты по дому, прятать под диванными подушками, в ящиках, под креслами. Если враг решится напасть на дом, Генри хотел, чтобы граната всегда находилась под рукой. Тогда, открыв окно, он мог бы удивить мерзавца, оторвать ему руку или ногу, а то и голову и положить конец этой идиотской игре. Всего гранат у него было двадцать девять, и одну он намеревался всегда носить с собой, до тех пор пока не убьет своего мучителя.
Закончив, Генри вновь заметил эту отвратительную грязь под ногтями. Не понимал, как он мог так перепачкаться, всего лишь разгрузив «Лендровер». Но физический труд всегда грязный. Оставалось только удивляться, что «синие воротнички» не дохли миллионами от эпидемий чумы и других болезней.
Он вернулся в ванную, набрал в раковину горячей воды и взялся за дело, используя мыло с дешевой отдушкой и щеточку, которую обнаружил прошлым вечером. Оттирал руки минут сорок, прежде чем решил, что они чистые. Ногти просто блестели.
Вытирая руки, Генри подумал: а вдруг не только страсть к чистоте заставляет его с таким тщанием мыть руки, пока кожа не покраснеет от горячей воды и контакта с жесткими волосками щеточки? Выпускники Гарварда прекрасно знали философию. Такое внимание к чистоте рук могло говорить о подсознательном признании вины. Возможно, убийство брата подействовало на него сильнее, чем он думал.
Что ж, сделанного не вернешь. Если, положив столько лет на учебу, он чему-то и научился, так это умению смотреть в лицо реальности и не жить с иллюзией, будто неправильное всегда не право, а правильное — наоборот. Иногда неправильное становилось правильным, иногда правильное занимало место неправильного, но по большей части не представлялось возможным применить только одно из этих понятий. И не оставалось ничего другого, как, не оглядываясь, думать, делать, принимать, двигаться дальше.
На кухне, готовя ленч из жалких остатков провизии, которые держали в доме его ушедшие в мир иной родственники, Генри услышал шум на чердаке. Кто-то там ползал.
ГЛАВА 54
В понедельник утром, через два часа после встречи с Лиддоном Уоллесом на восемнадцатой лунке, Руди Нимс вылетел из Сиэтла в Сан-Франциско.
Он сказал адвокату, что улетит во второй половине дня. Он также пообещал убить жену и сына во вторник вечером.
В обоих случаях Руди солгал.
Он не доверял Лиддону Уоллесу. Нельзя рассчитывать, что человек, подрядивший тебя убить его семью, будет во всем с тобой честен.
Уоллес признал, что таких, как Руди, у него несколько. Допустим, одного из них зовут Берт.
Допустим, Берту поручили поджидать Руди в комнате его отеля, куда он вернется, убив Кирстен и маленького мальчика.
Допустим, Берт убьет Руди и обставит все, как самоубийство.
В оставленной записке, которую напишет Берт почерком Руди, будет указано, что Руди за прошедшие годы лишил жизни множество девушек и женщин, что он ненавидит себя и ненавидит Лиддона Уоллеса, который добился его оправдания по делу Харди, тогда как он хотел, чтобы кто-то остановил его, прежде чем он начнет убивать вновь.
Живой, Руди оставался свободным концом. Мертвый — не мог донести на Уоллеса.
С мертвым Руди крайним становился бы этот Берт.
Допустим, еще одного из парней Уоллеса зовут Ральф… или Кенни, или как-то еще. И когда Берт вернется в свой номер отеля, там его, возможно, будет поджидать Ральф.
Ральф бы не знал, что Берт убил Руди, поэтому, после смерти Берта, никто не смог бы связать адвоката с убийствами его жены и ребенка. Никаких свободных концов.
А может, когда Ральф вернется в свой номер отеля, Кенни — или Фред, кому как нравится, — станет поджидать его там, чтобы убить. Может, так продолжалось бы до тех, пока отель не заполнится мертвяками.
Руди хватало самокритики, чтобы признавать в себе параноика. Он убивал людей и по этой причине, хотя она не была главной. Будь эта причина главной, он был бы безумцем.
Но здравомыслием Руди не уступал никому. Он не убивал во вспышках маниакальной ярости. Он точно знал, почему убивал. Его мотив был сложнее и полностью отвечал жизненной логике: он убивал, потому что считал себя свободным человеком, который никому не подчиняется.
Поэтому он солгал Лиддону. Улетел из Сиэтла на восемь часов раньше, чем говорил. И собирался убить Кирстен и мальчонку в эту самую ночь, а не в следующую, когда некий Берт мог поджидать Руди, чтобы убить его.
Полет из Сиэтла прошел прекрасно. Они не попали в зону турбулентности и не разбились при посадке.
Всю дорогу Руди болтал с Полин, пожилой женщиной, которая летела в Сан-Франциско, чтобы повидаться с только что родившимся четвертым праправнуком.
Она везла с собой маленький альбом с семейными фотографиями. А также фотографии двух ее кошек. Кошки выглядели симпатичнее родственников Полин.
Желание убить Полин у Руди не возникало. С пожилыми женщинами сексом он не занимался, поэтому не убивал пожилых женщин.
У багажного транспортера Полин ждали ее дочь и зять. Звали их Дженнифер и Дон.
Полин представила Руди «ангелом, который заставил меня забыть страх перед полетом».
На самом деле Руди болтал с соседями, потому что тоже боялся летать. Ему требовалось отвлечься от мыслей о том, что в воздухе что-то может пойти не так. Скажем, откажет двигатель, потому что механик намеренно повредил его.
В аэропорту он сел в заранее арендованный внедорожник и покатил к мосту «Золотые ворота» и округу Марин.
Руди не любил больших городов. Слишком много хаоса и суеты.
Вот почему он считал свою работу лучшей в мире. На поле для гольфа всегда царил порядок, и никаких толп.
Не приходилось и думать о том, что делаешь. Все шло само собой, на автомате, поэтому он мог дать мыслям волю.
За работой он проигрывал в памяти совершенные им убийства. Часы, отданные воспоминаниям, являлись одной из причин, по которым он убивал не так уж и часто, максимум дважды в год.
Еще одна причина заключалась в том, что Руди убивал только тех женщин, которых находил привлекательными, и редко кто отвечал его высоким стандартам.
Встречались люди, которые могли наброситься на первую попавшуюся женщину. Руди к таковым не относился. Эти просто бунтовали против принятых в обществе моральных норм и разменивались по мелочам. А Руди тщательно готовил каждую атаку и бил наверняка.
ГЛАВА 55
После того как вертолет доставил Ламара Вулси и Саймона Норткотта на объект, они подписали соглашение о неразглашении, уточненное в связи с необычностью ситуации, и получили ламинированные идентификационные карточки с голографической фотографией, которые требовалось постоянно носить на шее.
Далее последовал подробнейший инструктаж, по окончании которого им сказали, где найти Экспонат-1 и Экспонат-2. Имена, которые дала Экспонатам ветеринар Камилла Райверс, использовали и агенты в черной униформе, и чиновники Министерства национальной безопасности: Загадочный и Тайна.
Животные содержались в надувной палатке, поставленной во дворе, в нескольких шагах от четырех автобусов-лабораторий. Кровь, моча, образцы других жидкостей и тканей намечалось брать здесь и относить в лабораторию. При необходимости томографического или какого-то другого обследования животных доставили бы в мобильную лабораторию. Благодаря тому, что Загадочный и Тайна содержались в отдельном помещении, доступном персоналу всех четырех лабораторий, несколько ученых могли наблюдать и изучать их одновременно.
Квадратная палатка со стороной в двадцать футов крепилась к земле сорока штырями. Каждый из них, длиной в восемнадцать и толщиной в один дюйм, забивали в землю пневматическим молотком.
Рядом с ненадувным пологом, прикрывавшим единственный вход в палатку, стоял вооруженный агент. Они показали ему свои удостоверения и вошли.
Соединенные друг с другом полосы пластмассовой решетки образовали жесткий пол. Четыре стойки с лампами на гибких кронштейнах обеспечивали освещение. Середину палатки занимала платформа, поднятая над полом на четыре фута, длиной в девять и шириной в семь футов. На платформе стояла стальная клетка шесть на восемь футов, которую прибывшая кризисная группа Министерства национальной безопасности где-то сумела раздобыть до отъезда со своей базы из Колорадо-Спрингс.
В клетке стояла миска с водой, лежала подстилка для сна и находились два существа, в жизни намного более прекрасные, чем на фотографиях, которые показывали Ламару во время инструктажа. Они тут же подошли к стене и вытянули маленькие черные ручонки между стальными стержнями.
Вид этих животных подействовал на Саймона Норткотта, как никто и ничто до этого: он лишился дара речи.
Подойдя к клетке, Ламар протянул руки, чтобы одной взяться за руку Загадочного, а второй — Тайны.
В клетке стояла миска с водой, лежала подстилка для сна и находились два существа, в жизни намного более прекрасные, чем на фотографиях, которые показывали Ламару во время инструктажа. Они тут же подошли к стене и вытянули маленькие черные ручонки между стальными стержнями.
Вид этих животных подействовал на Саймона Норткотта, как никто и ничто до этого: он лишился дара речи.
Подойдя к клетке, Ламар протянул руки, чтобы одной взяться за руку Загадочного, а второй — Тайны.
Чувство, которое он испытал, наверное, отличалось от того, что лишило Норткотта дара речи, потому что ему захотелось выразить свое восхищение стихами, если б, конечно, он сумел их сочинить, рассказывающими о стремлении человека постичь тайну жизни и ее предназначение.
Этих животных окружала аура невинности и чистоты, которую он мог буквально пощупать. Никогда раньше он не сталкивался с чем-то подобным и сомневался, что столкнется еще. Он смотрел на них, как на чудо, а потом сдался на милость неожиданно охватившего его благоговения, которое не мог объяснить. Он расплакался.
Медленно продвигаясь вокруг клетки, пристально глядя на животных, не замечая реакции Ламара, Норткотт прервал столь нехарактерное для него молчание и заговорил о том, что не имело ровно никакого значения, о том, чего Ламар не мог просчитать.
На что Ламар, уняв слезы, ответил: «Их глаза. Разве это не ирония судьбы, Норткотт, что, возможно, главный вызов, который они предлагают тебе, — невозможность существования таких глаз?»
Норткотт понял смысл слов Ламара и остался недоволен.
ГЛАВА 56
На кухонном столе стояла двухфутовая квадратная панель из многослойного стекла, взятая в стальную рамку и размещенная между двумя стальными цилиндрами диаметром в три дюйма. Красный огонек светился в небольшом отверстии, диаметром с цент, у вершины каждого цилиндра. Устройство подсоединялось к розетке в стене и к ноутбуку Пола Джардина.
Камми сказали, что лазеры сканируют ее глаза, определяя реакцию радужных оболочек, постоянно замеряя зрачки. Эти данные помогали определять правдивость ее ответов, потому что зрачки непроизвольно расширялись, если человек лгал. Вероятно, измерялись и другие характеристики глаза, о чем Джардин предпочел умолчать.
С самого начала допроса лазеры фиксировали и изменения выражения ее лица, хотя Камми делала все, чтобы оно оставалось бесстрастным. И эти данные, вероятно, помогали программе отличить правду от лжи.
Этот лазерный полиграф разработали исключительно для нужд Министерства национальной безопасности. Джардин использовал его совместно с эластичной перчаткой, туго обтягивающей руку Камми, битком набитой датчиками, замеряющими параметры, на изменениях которых основывалась работа обычного детектора лжи: частота пульса, давление крови, потоотделение.
Перед допросом ей вручили документ, подписанный Джардином в присутствии свидетеля, в котором указывалась, что полученная информация не может быть использована против нее ни в каком суде и ее не могут привлечь к ответственности на основании заданных Джардином вопросов и ее ответов.
— Правда интересует нас гораздо больше, чем возможность привлечь кого-то к суду, — заверил ее Джардин.
С другой стороны, если бы она, получив освобождение от судебного преследования, отказалась бы пройти проверку на полиграфе, ее могли бы привлечь к суду по двум статьям Уголовного кодекса, и, в случае вынесения обвинительного приговора, суммарное наказание могло составить четыре года тюрьмы.
Поскольку Камми по-прежнему колебалась, Джардин прибег еще к одному аргументу:
— Взгляните на все это вот под каким углом. Если вы хотите лгать, можете это делать, не боясь наказания. У вас иммунитет от судебного преследования. Но даже если вы солжете, я не буду считать, что зря потратил время на ваши показания, потому что увижу, где и в чем вы солгали, и постараюсь понять почему.
— У меня нет намерения лгать вам.
— К тому времени, когда мы заходим так далеко, никто уже лгать не собирается, — указал Джардин.
И теперь допрос (Джардин настаивал, что Камми всего лишь давала показания) продолжался уже больше часа. Жалюзи на окнах опустили, шторы задернули, светились только лампа над раковиной да экран ноутбука заместителя министра.
Камми не могла видеть лучей лазера малой интенсивности. Они работали на одной длине волны или в узком волновом диапазоне, и все гребни индивидуальных волн совпадали. И хотя лучи оставались для нее невидимыми, иногда периферийным зрением она улавливала, как дрожали и дергались тени там, где вроде бы ничего не двигалось.
Камми ни разу не солгала. Допрос Джардин вел методично, но безо всяких эмоций, скучновато. А потом наступил один из двух коротких эпизодов, выпадающих из общей картины.
Джардин оторвался от ноутбука и посмотрел на Камми сквозь панель многослойного стекла.
— Доктор Райверс, в последние два года вам доводилось бывать в Мичигане?
— Нет.
Он вновь уткнулся в экран ноутбука.
— Вы когда-нибудь бывали в Мичигане?
— Нет.
— Вы когда-нибудь слышали о Кросс-Виллидж[47], штат Мичиган?
— Нет.
— Вы когда-нибудь слышали о Петоски[48], штат Мичиган?
— Нет.
— Вы знали кого-нибудь из Мичигана?
Камми задумалась.
— В колледже, ветеринарном колледже, училась женщина из Мичигана.
— Где она жила в Мичигане?
— Не помню. Мы не были близкими подругами.
— Как ее звали?
— Эллисон Гайвенс. Мы звали ее Элли.
— Она занимается ветеринарной практикой в Мичигане?
— Полагаю, да. Не знаю. Контакты с ней не поддерживала.
— Вы поддерживали контакты с кем-либо из студентов ветеринарного колледжа?
— Да. С несколькими.
— Кто-нибудь из них поддерживал контакты с Элли Гайвенс?
— Не знаю. Не думаю. Они ничего не говорили. А что случилось в Мичигане?
— Пожалуйста, помните наш уговор. Вопросы задаю я, вы отвечаете, а не наоборот.
То ли он исчерпал тему, то ли не хотел ее развивать, раз уж в Камми проснулось любопытство. И перешел к ее впечатлениям от общения с Загадочным и Тайной.
Еще через час, когда допрос подходил к концу, Джардин задал вопрос, который едва не отправил Камми в нокаут:
— Доктор Райверс, вы кого-нибудь убили?
Потрясенная, она встретилась с ним взглядом через многослойное стекло.
Он повторил вопрос.
— Камми, вы когда-нибудь кого-нибудь убили?
— Да.
— Кого вы убили?
— Бойфренда моей матери.
— Как его звали?
— Джейк Хорнер. Джейкоб Хорнер.
Джардин даже не взглянул на графики, которые вычерчивались на экране его ноутбука. Он знал, что она говорит правду.
— Это случилось в день вашего пятнадцатилетия, так?
— Материалы полицейского расследования, судебное разбирательство… это засекреченная информация.
— Это случилось в день вашего пятнадцатилетия, так?
— Засекреченная. Все засекречено. Я была несовершеннолетней. Никто не имеет права знать об этом.
Глаза Джардина не светились в темноте, их освещал экран компьютера, но Камми видела эти глаза достаточно хорошо, чтобы прочитать в них презрение.
— Вы провели на борту «Терапии» десять лет? Десять лет? Десять лет, Камми?
В довесок к презрению в глазах читалось чувство глубокого удовлетворения, которое он испытывал, видя ее реакцию, ее страдание.
Ему хватало власти, чтобы узнать о ее десяти годах рабства, а потому он мог познакомить с прошлым Камми тех, кто знал ее в настоящем, чтобы они презирали ее или, того хуже, жалели.
Тем самым он рассчитывал гарантировать ее молчание обо всем, что связано с Загадочным и Тайной, а также ее безропотное содействие.
Она сдернула с руки перчатку со множеством вплетенных в нее датчиков и бросила на стол.
— Все. Я закончила.
— Да, — кивнул Джардин. — Пожалуй, точка поставлена.
ГЛАВА 57
Шум на потолке появлялся и затихал, появлялся и затихал. Иногда кто-то там ползал, иногда перемещался на руках и коленях, а то просто постукивал по потолочной балке.
Генри бродил по дому взад-вперед, глядя в потолок, отслеживая звуки. Гадая, что бы это значило.
Зайдя в стенной шкаф в спальне, не отрывая глаз от крышки люка, прислушиваясь к постукиванию, постукиванию, постукиванию по ней с другой стороны (с этой крышка закрывалась на засов), он начал думать, что этот стук — не простой ритм. Он разбивался на стансы. Создавалось впечатление, будто какой-то поэт, живущий наверху, сочиняет новые строки и «отбивает» их размерность.
Едва эта мысль полностью сформировалась в голове, Генри решил, что больше не будет прислушиваться к постукиванию. Он вернулся на кухню и вновь занялся приготовлением ленча.