Едва эта мысль полностью сформировалась в голове, Генри решил, что больше не будет прислушиваться к постукиванию. Он вернулся на кухню и вновь занялся приготовлением ленча.
Позднее, во время еды, он думал о тайных убежищах, где собирались укрыться сенатор и другие представители властных элит после намеренного разрушения общественного порядка. Он предположил, что с комфортом и обеспечением там будет наверняка получше, чем здесь, на ферме.
Из многих сотен миллиардов долларов, которые вынесли через двери казначейства, не все потратили впустую. Более трети тайно перевели на счета тех политиков и предпринимателей, которые верили в действенность этой стратегии трансформации мира.
Сенатор и те, с кем он работал в тесном контакте, запаниковали только один раз, когда репортер «Вашингтон пост», проводивший журналистское расследование, сообщил об исчезновении семидесяти миллиардов долларов, выделенных на стимулирование экономики. Но общественность никак не отреагировала на это разоблачение. И поскольку «Пост» не располагала значительными средствами, источники репортера не смогли проникнуть в круг заговорщиков.
Именно в тот период, когда все висело на волоске, Генри решил, что не поедет с сенатором и будет спасать себя сам. Но теперь, прислушиваясь к постукиванию на потолке, постукиванию, к которому он не прислушивался, Генри задался вопросом, а не допустил ли он серьезную ошибку, отправившись на Запад, чтобы стать собственным братом.
ГЛАВА 58
Впервые на своей памяти Том спал крепко и спокойно. Тревога пришла с пробуждением.
Обычно кошмары выливались из резервуара с ядом и затапливали сон. В сумраке ушедших под воду городов и полей, он пребывал в беспрерывном движении, никуда не шел, ничего не искал, но тем не менее шел и искал, одержимый отчаянием. С затопленных улиц, с безымянных холмов, вдоль пустынных дорог к нему направлялись смутные фигуры, которые угрожали ему. И он бежал от них без остановки, дышал водой в нарастающей панике, пока не просыпался и не начинал дышать воздухом. Бодрствуя, но иногда даже во сне, он подозревал, что все угрожающие ему фигуры на самом деле он сам.
От этого крепкого, спокойного сна Том пробудился во второй половине понедельника, в 16.15, и теперь уже реальный мир показался ему таким же безвоздушным, как затопленный мир из его кошмаров. Он не мог набрать в грудь воздуха. В таких ситуациях помогало только одно — глоток спиртного.
Не в силах успокоить мятущийся мозг, который прокручивал в памяти подробности инцидента на обрыве над морем, Том вытянулся на кровати, в одежде, не ожидая, что уснет. Затем сел, встал, двинулся к двери номера в надежде, что сможет протолкнуть в легкие свежий уличный воздух.
За один шаг до двери Том развернулся и направился к рюкзаку. Прошлой ночью он бросил полную бутылку текилы с моста на дно пересохшей речки. Но пять еще лежали в рюкзаке. Он достал из рюкзака защитный чехол, из чехла — бутылку. Гладкое стекло приятно холодило шершавые руки.
Лежащий впереди путь и предстоящее дело требовали полной отдачи, сосредоточенности, трезвости. Всю жизнь он убегал, от первого, второго и третьего.
Гладкое, холодящее стекло…
Учитывая, что ему сорок восемь, он еще жив и не в тюрьме, Том мог сказать, что получилось у него лучше, чем у тех многих, кому, в отличие от него, приходилось принимать ответственные решения. Кардинальные изменения в его возрасте могли привести не к желаемому результату, а к прямо противоположному; он мог поменять неудачу и печаль не на надежду и умиротворенность, а на тоску и отчаяние.
Одно происшествие, один миг откровения за десятилетия бесполезного существования не обосновывали революцию духа и тела. В тот момент у него кружилась голова, он блевал в контейнер для мусора. В такой ситуации и восприятие, и оценка случившегося могли не быть достоверными.
Гладкая, холодная бутылка, полная текилы, обещала, что он все забудет, напоминала о самоуничтожении, к которому он так стремился. Власть текилы ощущалась через стекло, ее сила вливалась в пальцы Тома, вызывая дрожь сначала в них, потом в руке, наконец во всем теле. От этой дрожи на ладонях выступил холодный пот, и он схватился за выскальзывающую бутылку уже обеими руками.
И хотя ему очень хотелось выпить, очень-очень, он собирался опорожнить бутылку в раковину в ванной.
Он стоял в каких-то шести шагах от двери в ванную комнату. Раковина находилась в шаге-двух за порогом. Восемь шагов. Прошлой ночью он оставлял за спиной милю за милей. Теперь восемь шагов составляли бОльшую дистанцию, чем та, что разделяла его пещеру и эту комнату.
Если не считать дрожи, Том Биггер не двигался, но его трясло так сильно, что стучали зубы. Сдвинуться с места он, однако, не мог.
Наверное, на какие-то мгновения в голове у него помутилось, потому что он не помнил, как свернул крышку. Внезапно она упала на пол к его ногам, и из горлышка бутылки до его ноздрей долетел запах текилы, пары смерти в жизни.
Еще провал в памяти… и каким-то образом он уже ощущал знакомый вкус во рту, ароматный яд капал с подбородка. Удерживаемая обеими руками бутылка демонстрировала слабость его воли, потому что уровень текилы опустился на дюйм.
Дюйм за дюймом он терял бы будущее, мир, надежду, которой в последнее время позволил возродиться в себе, и Том знал, что должен делать: бить бутылкой по лицу, бить, бить и бить, пока она не разлетится на множество осколков, не изрежет в кровь все лицо. Возможно, на этот раз крови будет больше, она вытечет быстрее, и он наконец-то распрощается с жизнью.
Но он был трусом, слюнтяем, ярость и ненависть к себе не придали ему сил, а парализовали.
Дверь номера мотеля открылась, вместе с дневным светом в номер влились крики. Крики и рыдания одновременно, самые ужасные и отчаянные крики, которые когда-либо доводилось слышать Тому.
Залитый солнечным светом, на пороге стоял семидесятилетний старик в кардигане, тот самый, который, сидя за регистрационной стойкой, пожелал ему приятного отдыха. За ним виднелась женщина с мобильником в руке.
Ни старик, ни женщина не кричали и не рыдали, и только тут Том понял, что это он издает эти ужасные крики — вопли душевной боли, горя и презрения к себе.
Том попытался предупредить старика, что его ярость может выплеснуться наружу, что при очередном помутнении он может разбить бутылку о доброе лицо старика и перерезать осколком его яремную вену.
И действительно, в голове Тома помутилось. Но в себя он пришел, уже сидя на кровати, без зажатой в руках бутылки текилы.
Бутылку держал старик, наворачивал на горлышко пробку. Потом поставил бутылку на комод.
Том больше не кричал — только рыдал.
Старик повернулся к здоровяку. Положил руку ему на плечо.
— Я никогда не бывал на твоем месте, сынок. Но, возможно, если мы об этом поговорим, я смогу помочь тебе выбраться оттуда, где ты сейчас находишься.
ГЛАВА 59
Пол Джардин хотел снимать показания два часа, но уже через пять минут Грейди взбунтовался.
— Это чушь собачья. Даю вам полчаса. Постарайтесь уложиться. Если получаса вам мало, подавайте на меня в суд, и я приложу все силы, чтобы процесс был открытым.
Когда Джардин начал зачитывать статьи закона, по которым гражданина могли привлечь к уголовной ответственности за отказ сотрудничать с Министерством национальной безопасности после получения гарантий судебной неприкосновенности, Грейди закрыл левый глаз, чуть прищурил правый, словно целясь через оптический прицел. Он прошептал: «Чейтэк М200»[49] — эту модель снайперской винтовки больше всего любили в армии.
Джардин понял. Какие-то мгновения оценивал мастерство Грейди и его репутацию. А потом заместитель директора явно сбавил напор, предпочтя более мягкий стиль допроса.
Когда они закончили, Грейди достал из холодильника две бутылки пива и, выйдя на крыльцо, присоединился к Камми и притихшему Мерлину. Она сидела в кресле-качалке, наблюдая, как еще четверо ученых выгрузились из вертолета представительского класса в конце Крекер-драйв.
— Спасибо, — она взяла пиво. — Уже закончили?
Грейди сел в другое кресло.
— Люди думают, что становятся больше, обретя власть, но на самом деле власть вытаскивает наружу шкодливого мальчишку, который сидит у них внутри, и становятся они только меньше.
— Ты когда-нибудь бывал в Мичигане?
— Да. И его это очень интересовало.
— И что, по-твоему, произошло в Мичигане?
— Что-то. Мы знаем, что по масштабу куда крупнее, чем Загадочный и Тайна.
— Ты говорил мне, что служил в армии, — нарушила долгую паузу Камми, — но больше ничего не рассказывал.
— Я ушел в армию в восемнадцать лет, после того, как моя мать умерла от рака. Думал, все лучше, чем эти горы.
— Что-то. Мы знаем, что по масштабу куда крупнее, чем Загадочный и Тайна.
— Ты говорил мне, что служил в армии, — нарушила долгую паузу Камми, — но больше ничего не рассказывал.
— Я ушел в армию в восемнадцать лет, после того, как моя мать умерла от рака. Думал, все лучше, чем эти горы.
— Есть причина, по которой ты не хочешь об этом говорить?
— Нет. Разве что разговоры об армии улучшают мне настроение. А я не хочу, чтобы у меня улучшалось настроение.
— Ты действительно можешь убить человека с тысячи ярдов, как и говорил Джардин?
— И даже дальше. До двух с половиной тысяч. Снайперская винтовка комплектуется различными прицелами. Если говорить о «Чейтэке», то она может стрелять патронами калибра 498, 419 и 305. Один из этих патронов подходит для решения такой задачи.
— И где ты стрелял?
— Главным образом в Афганистане. Случалось, и в Ираке. Уничтожал террористов, массовых убийц. Они даже не знали, что взяты на мушку. Ловишь их в окуляр прицела, потом убиваешь. Пока идет война, это самый гуманный способ убийства. Снайперы не вызывают потерь среди мирного населения.
— Совсем не похоже на работу мебельщика.
— Совсем не похоже ни на что.
— Я слышу горечь?
— Мой лучший друг. Марк Пипп. Мы вместе служили. У наших противников тоже есть снайперы. Они выслеживали нас, когда мы выслеживали их. Марк получил пулю в шею. Этого могло бы и не случиться.
— Так почему случилось?
— Один стремящийся постоянно привлекать к себе внимание американский сенатор раздобыл фотографию детей и женщин, убитых в какой-то афганской деревне. Марк… он попал на фотографию со своей винтовкой. Сенатор нисколько не сомневался, что, убивая, мы ловим кайф. Даже не попытался разобраться, что к чему. Назвал фамилию Марка прессе, потребовал его судить. Этих людей убили талибы, мы только нашли тела.
— Конечно же, Марка не отдали под трибунал.
— Нет. Армия прочистила сенатору мозги, хотя он так и не извинился. Марк увидел свою фотографию в Интернете, в газетных статьях его называли палачом младенцев. Он расстроился.
— Но это же ложь.
— Если бы ты знала Марка, то все бы поняла. Звучит забавно… но кое в чем он напоминал мою мать. Он никогда не лгал — не мог лгать. И армия для него так много значила. Он верил, что добро должно быть с кулаками. Он знал, каким без этого может стать мир. То есть по его убеждению сенатор солгал не о нем, а об армии, об этой стране и о людях, которые в ней живут. Такая несправедливость ела его поедом, отвлекала. Если ты снайпер, отвлекаться нельзя. От полной концентрации зависит твоя жизнь. Я видел, что с ним происходит. Думал, что он как-то это переживет. Мне следовало приложить больше усилий для того, чтобы убедить его не отвлекаться. Я этого не сделал. Он потерял бдительность и погиб в двух футах от меня.
— Ты не можешь винить в этом себя.
— Если мы не будем стоять друг за друга, зачем мы здесь?
Перед крыльцом и за домом бюрократы и вооруженные агенты Министерства высшей озабоченности суетились внутри и вокруг своих надувных палаток, спасая нацию от угрозы счастья и радости.
Лежа рядом с креслом Грейди, волкодав иногда поднимал благородную голову, чтобы глянуть на одного или другого проходящего мимо индивидуума. Никто из них не вызывал у него желания повилять хвостом.
— И что мы будем делать с Загадочным и Тайной?
— Сохраняй концентрацию. Будь готова действовать, когда появится такая возможность.
— А если не появится?
— Она обязательно появляется, если сохранять концентрацию.
ГЛАВА 60
Сменив туфли на шлепанцы, но по-прежнему в кардигане и красном галстуке-бабочке, Джозеф Юрашалми, подволакивая ноги, обошел стол, раскладывая белые салфетки с вышитым на каждой букетом цветов.
Ханна, жена Джозефа, проверяла готовность овощей в суповой кастрюле, которая стояла на плите. Том впервые увидел ее у двери своего номера. В руке она держала мобильник, готовая вызвать «Скорую помощь» или полицию.
Парочка владела отелем и жила в крошечной квартире, расположенной над офисом. Одна из комнат служила столовой, но Джозеф сказал: «Чем старше я становлюсь — а никто не становится старше быстрее меня, — тем больше я предпочитаю уют. Кухонный стол уютнее».
Проходя по их квартире, а потом сидя за столом, пока пожилая пара готовила обед, Том чувствовал, что он слишком большой, слишком неуклюжий, и ему тут не место. Он недоумевал, как вообще попал сюда, не мог объяснить, почему не подхватил свой рюкзак и не сбежал. Джозеф и Ханна на пару являли собой природную силу, достаточно легкий ветерок, которого, однако, хватило, чтобы доставить Тома туда, где они пожелали его видеть.
Хотя он вымыл лицо и руки в ванной для гостей, Том ощущал себя грязнулей в сравнении с их идеально чистой квартирой. Он, как мог, пригладил пальцами торчащие во все стороны волосы и застегнул воротник рубашки из джинсовой ткани.
Ханна разливала по тарелкам мясной суп с вермишелью, и Джозеф ставил их на стол. Картофель, морковь и лимская фасоль составляли компанию вермишели и мясу. Том уже много лет не ел такого вкусного супа. На второе подали салат-желе с порубленной морковью и сельдереем. Том думал, что салат-желе ему не понравится, но ошибся.
Потом последовали рыбные котлеты с картофельным пюре. На отдельных тарелках лежали ломтики маринованной свеклы и сакоташ[50].
Такой домашней еды Том Биггер не ел лет тридцать. Учитывая, что ежедневно он выпивал больше калорий, чем съедал, ему оставалось только удивляться, что давно сжавшийся желудок сумел вместить все, поставленное на стол.
Говорили главным образом Джозеф и Ханна, но Тому показалось (и это представлялось еще более удивительным, чем способность желудка поглотить столько еды), что он рассказал им, куда идет и что собирается сделать, когда доберется до нужного ему места. Он никогда не открывался перед людьми — до этого обеда.
Том не упомянул об инциденте на обрыве над морем или о койотах. Такое следовало держать при себе до того, как он доказал бы, что сможет завершить путешествие и выполнить порученное ему дело.
За десертом — лимонно-сливочным пирогом — Джозеф предложил отвезти Тома в нужное ему место после обеда. Том с благодарностью раз за разом отказывался. Несмотря на его отказ, пара начала обсуждать наилучший маршрут и вероятную продолжительность пути — два часа, словно Джозеф и Том собирались уехать в самое ближайшее время.
Когда Том озаботился тем, что Ханна останется одна, супруги объяснили ему, что ночной портье, Франсиско, уже сидит за регистрационной стойкой в офисе, а в случае чего-то чрезвычайного подъедет их дочь, Ребекка, которая жила в пятнадцати минутах езды от мотеля.
Том нашел еще одну причину для вежливого отказа, седьмую по счету. Он настаивал, что их желание помочь ему слишком великодушно, но Ханна предложила Джозефу «сказать benthsen и отправляться в путь». Как выяснилось, benthsen — благодарственная молитва, которую произносят после обеда, и, выполнив это поручение, Джозеф двинулся в ванную, примыкающую к спальне, чтобы «поздороваться с матушкой-природой», а Том воспользовался ванной для гостей. Ханна дожидалась их у двери квартиры, обняла каждого, и Том последовал за Джозефом вниз по лестнице. Они пересекли офис, и у дверей уже стоял «Мерседес», сошедший с конвейера тридцатью годами раньше, который подогнал Франсиско. Он же принес из номера рюкзак Тома и положил в багажник, добавил четыре бутылки минеральной воды, на случай, если в пути им захочется пить, и помахал на прощание рукой, когда они выезжали со стоянки мотеля, чтобы взять курс на север.
Том давно боялся впервые переступить порог незнакомого дома, не говоря уж о том, чтобы встретиться за порогом не с тем человеком, но случившееся на площадке отдыха очень уж сильно подействовало на него и заставило перемениться. В сером кардигане и красном галстуке-бабочке, по-прежнему в шлепанцах (потому что «вести в них автомобиль удобнее, чем в туфлях, и, дожив до моего возраста, уже вызывающего зависть Мафусаила, ты поймешь цену удобству»), Джозеф Юрашалми как раз и был тем человеком, воплощением страхов Тома Биггера.
И хотя Том давно лишился чувства юмора, осознание того, что наводящий ужас посланец Апокалипсиса оказался милым старичком, при других обстоятельствах вызвало бы у него смех. Но от задачи, которую ему предстояло выполнить, его более не отделяли десять дней пути на своих двоих. Путь этот сжался до двухчасовой поездки на автомобиле. Десятилетия Том жил трусом, а теперь, когда расстояние до цели быстро сокращалось, он нигде не мог почерпнуть храбрости.
ГЛАВА 61
В комнате, куда весь день заходят люди, чтобы через какое-то время выйти из нее, царит ажиотаж, но голоса зачастую понижаются до шепота.