А потом ночь обрела новизну, потому что появились белые загадочные животные. Какое-то время они держались у самого дома, невидимые, а затем, проскочив мимо ствола березы, побежали через лужайку на север. Остановились на пределе видимости, белые пятна в бледном лунном свете, сблизились, словно совещаясь.
Возбужденно дыша, поставив передние лапы на подоконник, волкодав хотел выскочить в ночь, броситься вслед.
— Сидеть! — приказал Грейди. — Сидеть! — Ему пришлось повторить команду третий раз, чтобы собака успокоилась.
Из темноты гости вернулись, но не прямым путем, а по дуге, направляясь к востоку и к фасаду дома.
Опустившись на пол, где его не доставал свет лампы-луны, Мерлин исчез, превратился в собачий полтергейст, его присутствие выдавали только поскребывание когтей по половицам да удары хвоста по мебели и дверной коробке, когда он выбегал из кабинета.
Повернувшись к окнам спиной, Грейди двинулся к двери, выставив руки перед собой. Потом прошел коридором, скользя одной ладонью по стене, пока не добрался до гостиной.
Мерлин уже материализовался у окна справа от двери, вновь поставил лапы на подоконник.
Направляясь к левому от двери окну, Грейди наткнулся на стол. Почувствовал, как лампа качнулась, нащупал ее, не дал упасть.
Ранее он раздвинул все шторы и поднял жалюзи, не представляя себе, что ему придется кружить по дому, преследуя гостей. Ему просто хотелось получить быстрый доступ к окну, если поднимется шум или будет предпринята попытка проникновения в дом.
К тому времени, когда он добрался до окна, Грейди начал подозревать, что эти загадочные животные проявляют по отношению к нему не меньшее любопытство, чем он — к ним, и что они желают в полной мере это любопытство утолить.
За крыльцом, к востоку от дома, находилась передняя лужайка, часть которой укрывали лунной тенью ветви громадной березы.
Грейди не обнаружил гостей ни на передней лужайке, ни на шоссе — Крекер-драйв, — часть которого видел из окна.
Ничто и никто не двигалось в ночи. Грейди не видел ни одного оленя, хотя они частенько приходили, чтобы пощипать травку на лужайке. И койоты, случалось, бродили в лунном свете, с длинными лапами, худющие, но в эту ночь они охотились в другом месте.
Словно зная о зрителях и стремясь обставить свое появление с максимальным драматизмом, существа синхронно перепрыгнули через ограждение северной стороны крыльца, быстро, как два лучика света, пересекли его и исчезли за ограждением на южной стороне.
Скорость, с которой они двигались, и темнота на крыльце не позволили Грейди узнать что-либо новое о своих гостях, в сравнении с дневной встречей на лугу. Подтвердились их размеры и проворство, плюс он вроде бы увидел пушистые хвосты, но вот морды опять разглядеть не удалось.
Бежали они на четырех лапах, но, кажется, поднялись на задние у южной стороны крыльца, выпрямившись, сделали несколько шагов и перепрыгнули через ограждение крыльца. Их движения определенно отличались от движений четвероногих млекопитающих, которые обитали в этих горах, но чем конкретно, он пока сказать не мог.
Как только существа скрылись из виду, Мерлин покинул свой пост и, ни на что не натыкаясь, поспешил через темную гостиную в коридор. Скорее всего, волкодав намеревался выслеживать этих животных через одно из окон библиотеки.
Грейди не сомневался, что гости очень им заинтересовались, и не видел причин для того, чтобы бежать за ними в темноте, рискуя упасть и сломать ногу. Они явно не собирались ретироваться в горы, оставив его гадать, а с кем это ему пришлось столкнуться. Они инициировали процесс знакомства и, похоже, не собирались его обрывать.
И это говорило о многом. Дикие животные по природе пугливы. Даже такие уверенные в себе хищники, как пумы, обычно уходят в кусты при виде человеческого существа.
Здесь, в лесах, бесстрашны только медведи. Бурый медведь массой в восемьсот фунтов всегда готов и напасть на человека, и проигнорировать его.
Грейди осторожно пересек гостиную, от дивана — к креслу, к другому креслу, и когда добрался до коридора, услышал, как коротко тявкнул Мерлин, демонстрируя собачье волнение.
ГЛАВА 18
Мотылек плясал в ложном пламени потолочной лампы, и его тень металась по страницам книг, в которых Камми Райверс искала ответы.
Лошадям и другим животным на ферме «Высокий луг» вроде бы не стало хуже после того, как вчера они побывали в трансе, если это был транс. Но такое поведение, несомненно, являлось симптомом какой-то болезни.
На кухонном столе ее квартиры над ветеринарной лечебницей горкой лежали справочники, но пока она не нашла в них ничего путного. И Интернет не оправдал ее надежд. Теперь она отложила одну книгу и взяла следующую, открыла алфавитный указатель.
Малые эпилептические припадки не сопровождались аномальными движениями. Субъект вроде бы оставался в сознании, хотя на самом деле терял его, и припадок могли спутать с уходом в грезы или невнимательностью.
Но самый длительный малый эпилептический припадок длился меньше минуты. А на ферме «Высокий луг» чистопородные лошади и их любимцы пробыли в трансе более четверти часа.
Кроме того, ни у одного из животных на ферме эпилепсия ранее не диагностировалась. И здравый смысл не позволял предполагать, что они все разом заболели болезнью, которая бывает у одного из трехсот.
Если отбросить случаи наследственного заболевания, причиной эпилепсии могли стать родовая травма или удар по голове. Возникала эпилепсия и как осложнение после перенесенного менингита, энцефалита, бактериологических инфекций мозга. Но симптомы этих болезней сразу бросались в глаза. Ни одно из животных на ферме «Высокий луг» — обо всех и речи не было — этими болезнями не страдало.
Вычеркнув эпилепсию, Камми перешла к общим грибковым заболеваниям, микозам. Она вроде бы помнила, что некоторые экзотические грибки, не такие распространенные, как кокцидиоидии, могли воздействовать на мозг, вызывая малые эпилептические припадки и галлюцинации.
Грибки обычно имели четко выраженный регион распространения. Но Камми не стала ограничивать поиск Скалистыми горами и даже Западным полушарием.
Такие симптомы микозы вызывали крайне редко. Еще реже случалось, чтобы одинаковые симптомы проявлялись у четырех различных видов животных — лошадей, коз, кошек и собак.
Утку Камми в расчет не брала. Никогда не лечила уток. Не знала, как думают утки, если они вообще думают. Утка только отвлекала. К черту утку.
Проблема заключалась в том, что ни у одного из животных не проявлялись более распространенные симптомы грибковых заболеваний: понос, температура, хронический кашель, затрудненное дыхание, потеря веса, летаргия…
Прежде чем покинуть ферму «Высокий луг», Камми взяла кровь у трех лошадей, трех коз и трех собак. Утром она собиралась отправить кровь на анализ в лабораторию в Колорадо-Спрингс.
Учитывая, что животные не испытывали боли и не никаких тревожных симптомов, помимо общего транса, у них не проявлялось, Камми решила, что может дождаться результатов анализов. И от микозов перешла к другим томам, в которых описывались еще более редкие и экзотические протозойные заболевания[11].
Камми в прямом смысле посвятила жизнь лечению
животных и избавлению их от страданий. Жила только ради этого. Ее пациенты были ее семьей, ее детьми, страстью, предназначением, единственной дорогой к умиротворенности.
Ни одно животное никогда не предало ее. Ни одно животное не лишало ее чувства собственного достоинства. Ни одно животное не пыталось подчинить ее себе или унизить. Ни одно животное не пытало ее.
Тень молчаливых крыльев металась по стопкам книг, по страницам открытой книги, по покрытым шрамами рукам Камми.
ГЛАВА 19
По южную сторону коридора первого этажа находилась столовая, стены которой Грейди уставил стеллажами, чтобы держать на них книги, для которых давно уже не хватало места в кабинете. Столовая ему не требовалась. Он всегда ел за кухонным столом, у которого стояло два стула, и в редких случаях приглашал вечером только одного гостя.
Следуя за собачьим лаем, Грейди переступил порог библиотеки.
Мерлин поставил лапы на подоконник, как проделывал это в других комнатах. Грейди прошел три шага, прежде чем замер при виде того, что находилось за окном, не в силах осознать, что перед ним.
Относительно дома луна находилась ближе к востоку, чем к западу, ближе к северу, чем к югу. С этой стороны стену не закрывала крыша крыльца, но лунный свет не освещал окна библиотеки, как это было в гостиной.
Подвешенные в темноте за стеклом, чуть выше большой головы волкодава, светились четыре золотистые сферы, каждая примерно три дюйма в диаметре, яркие, как свеча, но излучающие ровный, немигающий или мерцающий свет. Две сферы располагались на одной горизонтальной линии, две — под углом.
Подвешенные в темноте за стеклом, чуть выше большой головы волкодава, светились четыре золотистые сферы, каждая примерно три дюйма в диаметре, яркие, как свеча, но излучающие ровный, немигающий или мерцающий свет. Две сферы располагались на одной горизонтальной линии, две — под углом.
«Пузыри», — подумал Грейди, и не только потому, что они, казалось, парили в воздухе. Цвет их не был таким же ровным, как свечение. Они чуть переливались. Оттенки желтого пробегали по ним, где-то вдруг проглядывало медное, потом серебристое, аналогично тому, как на поверхности мыльного пузыря можно увидеть весь цветовой спектр.
С той же легкостью, с какой Грейди подумал о парящих объектах как о пузырях, он предположил, что они не эфемерные, а куда более плотные.
Хотя и полные света, сферы, похоже, его не излучали. Во всяком случае, не освещали ни стеклянные панели, ни волкодава по эту сторону стекла. И оконная рама из кедра оставалась темной. Эти сферы ни с чем не делились светом, который их наполнял.
Грейди направился к окну, и с сокращением расстояния до волкодава переливчатость сфер усилилась. В двух сквозь желтое теперь просвечивало синее, много оттенков синего сразу, но желтизна тоже оставалась. А вот в третьей и четвертой сферах желтое полностью уступило место синему и зеленому.
Волкодав непрестанно повизгивал, выражая волнение, но очень пронзительно, как собака гораздо меньших размеров.
А сферы, при всей своей красоте, несли в себе отпечаток необычности. Это северное сияние из ярких цветов, заключенное в невесомые шары размером с теннисный мяч, которые зависли за окном вроде бы без особой на то цели… Грейди никогда не приходилось сталкиваться с чем-то подобным, они выглядели такими загадочными, не поддающимися логическому объяснению, завораживающими, и чем дольше он на них смотрел, тем сильнее путались его мысли.
Голова пошла кругом, он почувствовал, как тело становится легче и легче, словно закон всемирного тяготения перестал действовать, и через мгновение-другое он поднимется в воздух и зависнет в темноте по эту сторону стекла, точно так же, как сферы парили с другой стороны. Потом одна пара сфер моргнула, вторая тоже, и еще раз, и вот тут Грейди, конечно же, все понял: глаза. Темное пятно в центре каждой сферы — зрачок. Сами сферы — радужные оболочки. Невероятно огромные, светящиеся, меняющие цвет глаза.
Эти два существа забрались на подоконник. Одно держало голову прямо, другое — склонило набок: два глаза на горизонтальной линии, два — под углом.
На минуту эти переливчатые сферы сковали Грейди, полностью захватили его внимание, просто зачаровали. Но теперь он мог видеть не только глаза, но и силуэты, какое-то подобие черт, возможно, и передние лапы.
Существа спрыгнули на траву.
Вынужденный преследовать их от окна к окну, но не потерявший охотничьего азарта Мерлин, глухо рыча, покинул свой пост.
Грейди всмотрелся в стекло, чуть запотевшее от дыхания собаки.
Животные убежали в ночь, светящиеся глаза исчезли.
Мерлин выскочил из библиотеки и помчался на кухню. Грейди стоял как оглушенный, потрясенный до такой степени, что не мог пошевелиться, только удар он получил не физический, а эмоциональный. Разглядеть эту странную пару ему удалось чуть получше, чем на лугу, но прибавились не ответы, а вопросы.
Мерлин лаял редко. А тут залаял.
ГЛАВА 20
Генри Роврой поднял с пола ванной выбитые дробью фрагменты собственного отражения и бросил куски разбитого зеркала в пластиковый мешок для мусора.
Прежде чем бросить серебристый осколок в мешок, он всякий раз делал паузу, чтобы изучить отражение своего взгляда. В глазах ничего не видел, уж точно не видел чувства вины. Не существовало такого понятия, как вина, разве что в умах слабаков, которые верили в ложных богов власти. Такую же пустоту он видел в глазах трупа Норы Карлайт, универсальную пустоту человеческого взгляда.
Глаза никак не могли быть окнами души, и за ними можно было разглядеть только тысячи желаний, потребностей, устремлений и кое-что еще — страх. Генри знал свои желания, и у него не было необходимости открывать их в собственных глазах. Он знал, что его желания и потребности ненасытны и ему придется кормить и кормить их, потому что аппетитом с ними не мог сравниться ни один обжора. Первая женщина в картофельном погребе не станет последней, и проживи он достаточно долго, поля на ферме брата превратились бы в шестиакровое кладбище без единого надгробного камня.
А вот наличие страха в своих глазах Генри признал. Никаких властей он не боялся. Но боялся таких же, как он сам, людей, которые уже стали монстрами или только становились ими. Он знал, на что они способны, поскольку знал, на что способен он сам: на все.
В человеческом животном Генри не видел ничего удивительного, ничего возвышенного, ничего особенного. Только две роли существовали для любого человеческого существа: дичи или хищника. Правь сам, или править будут тобой. Давай указания или подчиняйся указаниям других.
Находящийся где-то неподалеку хищник вознамерился воспрепятствовать Генри создать убежище для выживания на территории этой фермы. Этот неизвестный соперник мог преследовать только одну цель: захватить эту территорию и пережить здесь надвигающуюся катастрофу.
Если расклад был таким — а другим он просто быть не мог, — тогда речь шла о человеке, который знал о надвигающейся катастрофе, то есть вращался в тех же вашингтонских кругах, что и Генри. Должно быть, ему стало известно, что Генри похитил огромные деньги, и после этого он установил за Генри слежку, чтобы выяснить, каковы его дальнейшие намерения.
В этих вашингтонских кругах хватало людей, обладающих неограниченными возможностями по части слежки. Генри, конечно, положил немало сил на то, чтобы скрыть кражу и замести следы, уезжая на запад, но, вероятно, где-то допустил ошибку.
Он не верил, что ему противостоит его брат, Джим. Джим умер. Получил три пули. Последнюю — в лицо. Даже если бы Джим выжил — а такого быть не могло, — он бы ослеп, а повреждения мозга превратили бы его в овощ.
Подобрав последний осколок зеркала, Генри отнес мешок на кухню и опустил в мусорное ведро. Помпо-вик прихватил с собой.
У двери подвала стул по-прежнему подпирал ручку.
Прижавшись ухом к щели между дверью и дверной коробкой, Генри затаил дыхание и прислушался. Снизу не доносилось ни звука.
Возможно, некоторые суеверные люди могли задаться вопросом, а не вернулся ли Джим из мертвых, чтобы отомстить. Генри не верил в жизнь после смерти, ни в духовную, ни в ту, что показывали в фильмах о зомби.
Пропавшие тела, кровавый отпечаток ладони, пятнышко крови на покрывале — все это театральные эффекты. Кто-то по части юмора так и не стал взрослым. Этот кто-то хотел помучить Генри.
Конечно же, неведомый противник Генри был садистом. Удивляться этому не приходилось. В вашингтонских кругах, в которых вращался Генри, большинство составляли садисты. У определенного типа людей садизм и жажда власти являли собой неразлучную парочку.
Годом раньше Генри обнаружил, что садизм не чужд и ему. Впервые это случилось, когда он наблюдал за манипуляциями женщины — шеф-повара на канале «Фуд нетуок» и представлял себе шестнадцать различных способов ее убийства. Когда передача закончилась, он не мог вспомнить ни единого приготовленного женщиной блюда.
Потом он переключился на канал «Дом и сад», где попал на программу симпатичной женщины, ландшафтного дизайнера. К концу передачи богатое воображение Генри нарисовало женщину, обнаженную, у колонны из известняка, привязанную к ней колючей проволокой.
За последний год ни одна женщина на телевидении не могла чувствовать себя в безопасности после того, как Генри брал в руку дистанционный пульт управления. Некоторые знаменитости вдохновляли его на такие экстраординарные садистские фантазии, что он купил телевизор с самым большим плоским экраном, какой только продавался на рынке.
У Джима и Норы телевизора не было. В такой глубинке кабельных сетей не существовало, а потратиться на спутниковое телевидение они не хотели.
Если бы планы Генри Ровроя реализовались, у него тоже не нашлось бы времени на телевизор. Он сомневался, что ему удастся посадить в картофельный погреб женщину — шеф-повара, но даже в сельской местности штата Колорадо не было недостатка в женщинах, которые могли послужить его целям.
Считая себя интеллектуалом, Генри много думал о своих садистских наклонностях. Он понимал, что импульсом послужила не та кулинарная передача. Садизм всегда был фундаментальным свойством его характера. Но большую часть жизни он подавлял садистские наклонности, чтобы не оказаться в тюрьме. Всю не растраченную на садизм энергию вкладывал в карьеру, грел честолюбие достижениями на этой стезе.