Солнце вдруг скатывается с крыши «харчевни» прямо на стол, и деревянный, отскобленный, много раз мытый, уставленный тарелками с закусками, сосудами с водкой и лимонадом, стол вдруг вспыхивает. Очень красивый у них стол, читатель. Салат из красных, как кровь, украинских помидоров и нежно-зеленых огурцов, на которых каплями вспыхивает подсолнечное масло, много раз преломившееся в фужерах и граненых стаканах солнце, много солнца, месиво солнца на столе. Загорелые темные руки поэта, руки Анны, ее ногти, как всегда покрытые необыкновенным лиловым лаком, Генкина красивая рука, обхватившая стебель фужера… Камень в Генкиной запонке, вдруг поймав в себя солнце, испускает тонкий красный луч.
— Камень настоящий? — Анна хватает Генку за руку. В голосе ее уважение.
— Какой там! — Генка смеется. — Фальшивый. Но модно. Настоящий я бы давно заложил.
— Ох, Генулик… Сергей Сергеевич когда-нибудь получит разрыв сердца из-за тебя.
— Пустяки, Анна. У папы много денег. И потом он мне кое-что должен в этой жизни…
4
Эдуард Савенко познакомился с Анной Моисеевной Рубинштейн осенью 1964 года. Познакомил их Борька Чурилов. Эдуарду был 21 год, и он только что уволился с завода «Серп и Молот», где проработал вместе с Чуриловым в литейном цехе целых полтора года. Коротко остриженный, загорелый, мордатый рабочий парень, щурившийся, скрывая сильную близорукость, искал работу, и ангел-хранитель Борька привел его в магазин «Поэзия», где нужен был книгоноша. Красивая, седая в 27 лет, там, поцокивая острыми металлическими каблуками и любопытно вспыхивая голубыми с фиолетинкой глазами, расхаживала Анна Моисеевна. А должность книгоноши уже была занята.
Проще всего было бы объяснить их сближение тем, что рабочему парню была нужна мама. Но примитивный фрейдизм в данном случае не выдерживает никакой критики в применении к такой своевольной и полностью самостоятельной личности, как Эдуард Савенко. И Анна Моисеевна Рубинштейн, безумная, эксцентричная и вулканическая женщина, неспособна была быть кому бы то ни было мамой. Посему напрашивается взамен фрейдистского скорее объяснение социально-психологическое. А именно: Эдуарду Савенко нужна была среда. И люди, среди которых жила Анна Моисеевна, ему подходили. К двадцати одному году, побывав вором, взломщиком, литейщиком, монтажником-высотником, грузчиком, пропутешествовав по крымам, кавказам и азиям, иной раз начиная писать стихи и бросая писать стихи, он так и не нашел себя. Он не знал, кто он.
В литейном цехе он хорошо зарабатывал, и портрет его висел на Доске Почета. У него было шесть костюмов, три пальто, и каждую субботу он аккуратно выпивал восемьсот грамм коньяка в ресторане «Кристалл» в компании друзей — молодых рабочих и девушек. С сыном директора «Кристалла» Генуликом, разумеется, он тогда знаком не был. Девушки с соседнего участка, лепившие из парафина литейные формы, называли нашего героя «раб» за непонятную старательность и приверженность к тяжелой и грязной, в три смены, работе обрубщика. Напарник по обрубке, пятидесятилетний жлоб дядя Сережа, похожий на краба, считал Эдуарда чокнутым, но трудолюбивым парнем и называл его «Ендик». В один прекрасный день «Ендик», к полной неожиданности дяди Сережи и всей комплексной бригады литейщиков (он работал тогда уже завальщиком шихты в печи), подал на расчет. Ему стало скучно. Ему надоело.
Истинная причина, так никогда никому и не ставшая известной (а у всякого события, кроме явной, всегда есть истинная — тайная причина), заключалась в том, что весной 1964 года Эдуард познакомился с неким Михаилом Кописсаровым, уже разыскиваемым всеми уголовными розысками Страны Советов за крупные мошенничества в сфере кредитных операций. Маленький гениальный еврей, недоучившийся в Горном институте, бежал в Харьков из Донбасса, где он вот уже несколько лет работал мастером на шахте. Кроме этого он еще работал главой организованной им банды махинаторов. Мишка явился в Харьков вместе с напарником Виктором, всю остальную банду арестовали. В Харькове у Мишки была семья — мать, отец и брат Юрка — честные труженики уже известного нам завода «Серп и Молот». Стоя у обоссанного забора, перепуганный Юрка познакомил Эда с братом-преступником. Мишка Эдуарду понравился. Мишка был маленький, веселый, носил усы и имел замашки миллионера. Из Донецка он, например, каждую неделю летал в Москву стричься.
Деньги у Мишки были. Ему нужны были два паспорта Для себя и напарника Витьки. И наш герой, вспомнив свое преступное прошлое, тряхнул стариной — помог Мишке достать паспорта, связал его с ребятами из общежития «Серпа и Молота». Ребята «нашли» Мишке паспорта по 35 рублей штука — украли у других ребят в том же общежитии.
Мишка осел в Харькове и развернул кредитные операции. Каждый день Мишка и Витька выходили из гостиницы «Красная звезда», находившейся на улице Свердлова, там они жили в соседстве с майорами и капитанами, гостиница была военная; отправлялись в набег на харьковские магазины. По украденным паспортам и поддельным справкам с места работы они «брали в кредит» вороха золотых часов, ювелирных изделий, дорогих отрезов на костюмы и пальто, даже телевизоры. Все эти блага цивилизации доставались мошенникам за менее чем четверть цены, а сбывали они их оптом по подпольным каналам. Однажды Эд, много раз приглашенный Мишкой в рестораны, желая отблагодарить его, представил Мишку знакомым восточным людям с Конного рынка, и те купили у Мишки большую партию товара. В другой раз любопытный рабочий Савенко, в ту неделю он был на третьей смене, несколько раз протаскался вместе с мошенниками по ювелирным магазинам, наблюдая, как Мишка и Витька работают.
Даже законопослушные люди бывают очень нервными. Что же ожидать от преступников, у которых такая нервная работа. Вскоре Мишка и Витька разругались и подрались. И навсегда расстались. Драка происходила в гостинице «Красная звезда», и во время драки напарники метали друг в друга отрезы и ювелирные изделия, вызывая ужас осторожного честного Юрки и беспокойство менее осторожного рабочего Эдуарда.
Через несколько дней Мишка пригласил Эдуарда в ресторан и, в конце обеда, за коньяком, закурив сигару, официально, тоном гангстера из западных фильмов, предложил ему работать с ним. Стряхивая пепел, Мишка вынимал из карманов небрежно смятые горсти двадцатипятирублевок, расплачивался и одновременно рисовал Эдуарду заманчивые перспективы их совместной «работы» в Одессе, Киеве и Симферополе.
— А потом, Эд, мы со всем добром (но будем специализироваться только по ювелирным изделиям) двинем на Кавказ и продадим там все сами. Здесь, в Харькове, нам приходится отдавать товар чучмекам за полцены, там мы продадим его по настоящим ценам. А, Эд?..
Когда вам 21 год, читатель, и вам предлагают деньги и путешествия, ну как тут устоишь? Эдуард, которому осточертела бесперспективная работа в горячем цеху, согласился.
Мишка решил отправиться вначале в Одессу. В Харькове, основательно попотрошенном за лето Витькой и Мишкой, оставаться было уже опасно. Поводом к разрыву между напарниками послужило, увы, реальное опасное происшествие, при котором присутствовал, так случилось, наш герой. Мишка (он утверждал, что зав. кредитным отделом большого универмага поняла, что фотография на паспорте переклеена, а может быть, у него просто сдали нервы) бежал из универмага, опрокидывая народ. За ним бежали Витька и Эдуард. Но Мишка оставил в руках врага украденный в общежитии паспорт и свою фотографию! Мишка хотел убраться из Харькова немедленно.
Эдуард обрадовался возможности мгновенно изменить жизнь и сказал, что готов к отъезду хоть сегодня. — Нет, — уперся вдруг Мишка, — рассчитайся с работы как положено. Напиши сегодня заявление и проработай положенные двенадцать дней. Хотя бы один из нас должен иметь паспорт, к которому не приебешься. Прописка, все штампы на месте чтоб были.
Эдуард недовольно надулся. — Послушай старшего и опытного товарища, — сказал Мишка. — Никогда не делай ничего нелегально, если возможно достичь того же легальным путем… Я поеду в Одессу и отдохну там пока, «работать» не буду. Через двенадцать дней ты ко мне присоединишься. Как только устроюсь, дам тебе телеграмму с адресом в Одессе… Между прочим, у тебя нет знакомого боевого парня, готового поехать со мной? Я плачу, разумеется. Ему незачем знать о наших делах. Мне нужен телохранитель.
О, у Мишки Кописсарова был размах! Парня Эдуард ему нашел, здоровенный спортсмен Толик Лысенко уехал с Мишкой в Одессу в тот же вечер. Эдуард подал заявление на расчет и стал ждать…
Прошли двенадцать дней, начальник цеха два часа уговаривал «раба» не увольняться, но наткнувшись на каменную решимость, выругался и подписал расчет. Эдуард получил расчетные деньги, а телеграммы от Мишки все не было. «Неужели он меня обманул?.. — уныло размышлял Эдуард. — Но так зло как будто бы не шутят…» «Рабу» хотелось новой необыкновенной жизни, детская мечта о том, чтобы сделаться большим преступником, казалось, была так близка наконец, и вот…
О, у Мишки Кописсарова был размах! Парня Эдуард ему нашел, здоровенный спортсмен Толик Лысенко уехал с Мишкой в Одессу в тот же вечер. Эдуард подал заявление на расчет и стал ждать…
Прошли двенадцать дней, начальник цеха два часа уговаривал «раба» не увольняться, но наткнувшись на каменную решимость, выругался и подписал расчет. Эдуард получил расчетные деньги, а телеграммы от Мишки все не было. «Неужели он меня обманул?.. — уныло размышлял Эдуард. — Но так зло как будто бы не шутят…» «Рабу» хотелось новой необыкновенной жизни, детская мечта о том, чтобы сделаться большим преступником, казалось, была так близка наконец, и вот…
Через три недели после Мишкиного отъезда в дверь семьи Савенко постучали. Эдуард открыл. Перепуганный и виноватый Толик Лысенко стоял за дверью. — Идем, нужно поговорить, Эд! — Они вышли и побрели на пустырь. Толик все время оглядывался. Усевшись на штабель теплых кирпичей, Толик поведал ему одесскую историю.
Поначалу все было очень хорошо. Дав взятку, Мишка и Толик устроились в самое безопасное место, в санаторий КГБ! Играли в теннис, загорали, купались… Мишку заложила бывшая подружка, актриса театра оперетты. Она увидела Мишку случайно на Дерибасовской, узнала, окликнула и согласилась прийти на свидание. На месте свидания Мишку взяли. Актриса, оказывается, знала, что его разыскивает уголовный розыск, к ней приходили еще весной, расспрашивали о Мишке… О, женщины… Мишка чем-то остался виноват перед актрисой. Бросил ее, что ли, когда-то…
Верный своему образу мошенника с размахом, Мишка, которого должны были везти в Донецк, на место совершения преступлений, чтобы там расследовать и судить, закупил на наличные себе и двум агентам отдельное купе в первом классе и всю дорогу пьянствовал с ними. Агенты не возражали, ибо Мишкины деньги все равно должны были достаться государству, то есть никому.
С месяц Эдуард жил тревожно. Несмотря на многолетнее знакомство и как будто вполне правдоподобные объяснения Толика Лысенко, почему его не арестовали вместе с Мишкой, Эдуард допускал возможность того, что Толик заложил Мишку. Все предают всех, и чужая душа — потемки. Или Мишка мог расколоться на следствии и впутать в дело его и Толика. Но Мишка не раскололся и даже Витьку не выдал. Он даже умудрился скрыть от мусоров свой харьковский период. Только за «работу» в Донецком бассейне ему влепили девять лет строгого режима. Имя Михаила Кописсарова, впервые ограбившего Советское государство в сфере кредитных операций, возможно обнаружить в советских учебниках по криминологии. Что касается нашего героя, то он, как видите, второй раз (первый в 1962 году, когда мать упросила его отправиться вместе с ней на день рождения к тете Кате, и Костя Бондаренко, Юрка Бембель и Славка Суворовец, зайдя за ним, не застали его дома и отправились на дело без него) чудеснейшим образом спасся от тюрьмы.
5
Борька Чурилов все же устроил своего неизменного протеже в книгоноши. В магазин № 41, отколовшееся от магазина «Поэзия» звено. Заведующая Лиля — маленькая злая блондинка, которую Анна окрестила «фашисткой», — взяла «мальчика» с удовольствием. В магазине работали только «девочки». Лиля, Флора и Задохлик в изношенной шубе.
Каждое утро он прибывал на трамвае с Салтовского поселка. Каждое утро происходила операция записывания книг, которые он с собой понесет, на то место, где, разложив их на раскладном столе, будет их продавать. После переписи книг совершалась операция заворачивания книг в стопки. На первых порах, обучая его, ему разрешили торговать на Сумской улице, у самых дверей магазина № 41. Позднее он торговал в фойе кинотеатра «Комсомольский» или в других столь же людных местах.
Профессия книгоноши представляет из себя нечто вроде профессии коробейника или продавца бубликов. Книгоноша получает мизерное жалованье, но имеет право на определенные проценты с продажи книг. Самым выдающимся книгоношей Харькова, к моменту вступления Эдуарда Савенко в должность, считался по праву бывший железнодорожник Игорь Иосифович Ковальчук, работавший попеременно для всех книжных магазинов города. Ни в начале своей карьеры книгоноши, ни в конце ее Эдуард Савенко, разумеется, не мог сравниться с Игорем Иосифовичем в продуктивности. Игоря Иосифовича нанимали, чтобы спасти план. Его переманивали и подкупали. Потому что Игорь Иосифович мог продать любую книгу. Обыкновенно он раскидывал свои несколько столов в центре площади Тевелева и, как восточный купец, вздымая к небу книгу, расхваливал хриплым голосом свой товар: «А вот история ужасающего античного преступления! Борьба белой и черной магии!» Прохожим трудно было устоять против такого зова. У лотков Игоря Иосифовича всегда толпился народ. История же ужасающего античного преступления была всего-навсего завалявшимся на складе скучнейшим томом из серии «Сокровища мировой литературы», выпущенным издательством «Академия Наук».
«Эд», как его называла Анна до появления в обиходе фамилии «Лимонов», стеснялся. Он робко топтался за своим столом, уложенным книгами. Иногда столов бывало два. Эд топтался и большей частью молчал или улыбался застенчиво. Несмотря на опасную бритву, часто населявшую нагрудный карман книгоноши, книгоноша сорок первого магазина не был наглым юношей. Иногда в подкрепление ему Лиля высылала «Задохлика» — худое существо женского пола, всегда закутанное в облезлую старую шубу. Нос у «Задохлика» все время мерз и, длинный, был на кончике синеватого цвета.
Эдуард Савенко зарабатывал мало. Точнее сказать, почти ничего. Однако скоростными темпами совершалась в октябре, ноябре, декабре трансформация полупреступного рабочего парня в кого-то иного, еще не совсем понятно в кого, но как минимум он переходил все эти холодные месяцы в другой социальный класс. Читатель представляет себе, как нелегок такой процесс. Иногда для подобного перехода требуются усилия нескольких поколений!
Всякий вечер книгоноша торопился приволочь и сдать пачки книг и столы в магазин № 41. Так пчела спешит в улей, птица в гнездо, легкий самолет к авиаматке. Книгоноша очень спешил — его ждало на свидание будущее, спрятавшееся в аллеях парка Шевченко, в «закусочной-автомате» на Сумской, в немногих харьковских комнатах. Будущее пряталось в вечерние городские сумерки, драпировалось в одежды несколько старомодные — символистические и сюрреалистические. Хотя и провинциальный, но бывшая столица Украины, Харьков умел играть в культурные игры.
Вокруг было много людей. Сотни по меньшей мере. Людей интересных и новых, ни на кого не похожих. В маленькой «подсобке» сорок первого магазина всегда сидели люди и жадно читали рукописи. По большей части стихи. Бритый наголо физик Лев, только что вернувшийся из командировки в Ленинград, привез пятый или шестой экземпляр поэмы Бродского «Шествие». Ранняя, подражание Цветаевой, поэма эта особенной художественной ценности не представляла, но как нельзя лучше соответствовала той культурно-социальной стадии, на которой находились (и, по-видимому, всегда будут находиться) Харьков и большинство «декадентов», курсирующих в треугольнике между сорок первым магазином, магазином «Поэзия» и «Автоматом». Посему поэма пользовалась необыкновенной популярностью. Бродского читали в живой очереди, с открытия магазина до закрытия. Одним из читавших был поэт Мотрич.
Оглядываясь назад и определяя величину поэта Мотрича в перспективе времени, следует нехотя сознаться, что Мотрич не был ни гением, как казалось в 1964 году его поклонникам, ни даже сколько-нибудь значительным поэтом. Если в нем и была искра оригинальности, то весьма незначительная. Однако Владимир Мотрич — бывший мастер опять напоминающего нам о себе славного завода «Серп и Молот» (позднее наш Савенко вдруг вспомнил, что Борис Чурилов водил его в калильный цех, где трудился «настоящий поэт» Мотрич еще в 1963 году) — вне всякого сомнения был ПОЭТ. Подлинный ПОЭТ, так как поэт — это не только и не столько стихи, как дух, аура, напряженное поле страсти, излучаемое личностью. А Мотрич излучал, о да…
Однажды… Эд-книгоноша сдал книги и директриса Лиля на счетах сложила цены книг и прибавила к ним вырученные за день деньги… Операцию эту следовало производить ежевечерне, но и книгоноша и директриса по занятости и лености ограничивались подсчетом еженедельным… Увы, не хватало 19 рублей. В скверном настроении Эдуард выбрался из полуподвала, собираясь спуститься вниз по Сумской, чтобы дойти до трамвайной остановки, с которой трамвай понесет его в направлении наскучившей ему Салтовки… Но прямо с последней ступеньки книгоноша воткнулся лицом в движущуюся и смеющуюся стену, образованную девушками Милой и Верой и поэтом Мотричем. Шел снег, длинное и худое тело поэта Мотрича было облачено в знаменитое черное пальто с воротником-шалькой. Харьковские символисты-романтики уже успели окрестить новое пальто Мотрича «барской шубой». Есть основания полагать, что и сам Мотрич считал свое пальто барской шубой. Во всяком случае, он часто и с удовольствием декламировал соответствующее стихотворение Мандельштама.