ЧЕЛОВЕЧЕСТВО, КАК ВОЗБУДИМАЯ СРЕДА ОСОБОГО РОДА
Для начала этого, ведущегося наполовину в шутку, разговора, мне хотелось бы привести два весьма мудрых, вообще говоря, но ставших от частого употребления банальными, высказывания. Одно из них авторское, и гласит, что нельзя жить в обществе и быть свободным от него. Другое, что бы там ни утверждали всяческие исказители и злопыхатели, автора, скорее всего, не имеет и гласит, что дорога в ад вымощена именно благими намерениями.
Последнее утверждение, по крайней мере, близко к истине, и тому можно привести множество убедительнейших примеров, но интересно все-таки - почему? Почему в Ад? Следует ли утверждать, что именно благие намерения вообще и заранее обречены и, тем самым, бесполезны? А если это так, то какого плана намерения могут вести в направлении, так сказать, - противоположном инфернальному? Для ответа на эти а, возможно, и еще на некоторые другие небезынтересные вопросы, кажется целесообразным хотя бы в самых общих чертах проследить ход самого процесса. Любая идея, которую мы пока условно назовем "благой", рождается сначала в одной светлой голове, непременно завоевывает первоначальный, сравнительно узкий круг сторонников, как правило достаточно бескорыстных, достаточно-честных, и твердых, - до фанатизма порой, - в своих убеждениях. Круг этот, особенно на первоначальном этапе, является своего рода прямым продолжением учителя, своеобразным расширением его тела, и опыт истории показывает, что такие первичные ядра способны действовать с неслыханной эффективностью, - наподобие настоящих артиллерийских снарядов в каких-нибудь театральных декорациях из фанеры и крашеной бумаги. Затем идея, учение или концепция вроде бы как побеждает, что проявляется, понятное дело, в охвате широких людских масс... И тут начинается самое интересное, охватив эти самые широкие массы, идея начинает потихоньку, но зато непрерывно трансформироваться: вдруг выясняется, что каждый из тех, кого имеет осчастливить данная идея, может совершенно неожиданным для Учителя образом может представлять себе это самое счастье и несколько непредсказуемым способом понимает излагаемые ему идеи и даже прямые законы. Овладевая массами (опять-таки цитируя одного Очень Умного Человека) идея действительно становится реальной силой, но при том массами этими отчасти - не понимаются, отчасти - не принимаются, а отчасти - сознательно используются для достижения собственных целей, иногда, - увы! - не столь высоких, нежели поставленные Основоположником, но зато значительно лучше понимаемых и более практичных для держателя... К числу наиболее известных примеров этого рода относятся, разумеется, известные случаи смены религии, - не малым числом адептов, из первых-апостольных-равноапостольных, а всем народом, с тяжкого благословения власти и под фактическим ее нажимом. Не было ни единого случая, чтобы прежние боги сразу же после этого умерли: они, в зависимости от терпимости нового вероучения, переходят в разряд младших богов, становятся врагами божества - дьяволами и, наконец, исподволь сообщают торжествующему новому Богу иные из своих атрибутов. Они расплываются, искажаются, забываются, теряют порой индивидуальность, пропадают из виду, но парадоксальным образом никогда не умирают до конца. Человек, живущий среди людей, неизбежно проникается общей моралью, взглядами, словесными штампами, даже двигательными стереотипами и не бывает свободен от них, даже сознательно пытаясь восстать против общепринятого. В обществе, подобно волнам по воде, прокатываются моды, слухи, мифы, манеры поведения, и отдельно взятый человек становится точкой, молекулой, вовлеченной в такую волну вне зависимости от того, проводит ли он дошедшее до него дальше, трансформирует, преломляя через свою личность или же отражает, в попытке неприятия. В столь сложной среде распространения волн при сохранении источника энергии неизбежно формируются постоянные, самоподдерживающиеся динамические структуры типа "стоячих волн", которым в конкретных условиях человеческого общества соответствуют такие феномены, как обычаи, традиции, господствующие предрассудки, ритуалы и, что самое важное, - разного рода сообщества, со своими специфическими чертами организации и межчеловеческих отношений. Давно потерявшие главенствующее положение в обществе типы отношений не отмирают совсем, соседствуя с современными, накладываясь на них, образуя поразительные порой сочетания, и человек не может не быть деталью подобных образований, как точка не может не иметь координат. То, что столь смело именуется "свободой воли", накладывается поверх общественно детерминированных черт личности, и попытки как-то изменить положение предпринимаются личностями, которые сами являются неотъемлемыми частями этого положения. В обществе помимо сознательно созданных (неизбежно - возникших сначала в чьей-то одной голове) связей и, зачастую, куда успешнее их складываются связи стихийные, системно обусловленные и, нередко, при этом для всего общества в целом вредные. Попытки ликвидировать их неизбежно порождают новые структуры, структуры противодействия. Не раз и не два гибли государства, накопившие колоссальный опыт управления, но перегруженные стихийно складывающимися и постоянно нарастающими в количестве связями, которые потом окостеневают, никак не завися от воли отдельных лиц. Иногда положение в какой-то мере исправлялось под воздействием внешних сил, вроде прибывших издалека захватчиков, относительно-чистых от паразитических связей данного общества. Неизбежность нарастания энтропии в замкнутых системах - вещь в физике известная настолько, что давно уже стала общим местом, но по какой-то причине (возможно, мифологического характера, вроде пресловутой "свободы воли") положение это упорно не относят к закономерностям, управляющим функционированием общества. В современном, до предела интегрированном обществе, никакой надежды на такого рода внешнее вмешательство, разумеется, нет. Бессмысленные с общих позиций, вредные связи распространяются, пересекаются, интерферируют, образуя поразительно сложные порой структуры, и при современной, громадной численности населения в какой-то мере радикально избавиться от паразитических структур становится абсолютно невозможно. Рациональные попытки воздействия попросту образуют новые волны, сложно взаимодействующие с прежними самоподдерживающимися процессами, а ситуация в целом не меняется или даже усугубляется. Самым наглядным примером, пожалуй, может служить срастание организованной преступности с полицией и юстицией. Утверждают, кстати, что нормы взаимоотношений, наличие особого языка и иных атрибутов в уголовной среде до мельчайших подробностей напоминают обычаи "мужского дома" в первобытных обществах, и здесь трудно допустить чисто-конвергентную природу сходства. А в поведении более примитивных, - молодежных, - шаек явственно проявляются некоторые черты организации и еще более архаичной, типа первобытного стада или ватаги первобытных охотников. В самом наисовременнейшем обществе продолжают блуждать, приспособившись к нему, побуждения первобытного стада, обычаи "мужского дома", законы пещерного общежития, тактика межплеменных войн. И, кроме того, - каждая революция, война, конфликт, спор, акт конкуренции порождает бесконечно циркулирующие в обществе волны. Принципиальная невозможность для сложных систем избавиться от однажды образованных внутренних связей за счет только внутренних ресурсов является общим свойством любых достаточно сложных систем; живая природа борется с этим явлением весьма безжалостным и радикальным способом, создав сопряженные механизмы смерти и размножения. Так есть ли у современного общества хоть малейшие шансы избавиться от паразитических связей исключительно за счет внутренних сил? На наш взгляд, - это совершенно нереально: положение в этом аспекте при фактической уникальности цивилизации будет в дальнейшем только усугубляться и приведет современную цивилизацию к гибели, механизм которой следует ожидать близким к "естественной" смерти организма от старости, каковая, по сути, и есть нарастающая со временем перегруженность системы различного рода связями. Если гибель человечества при этом не является совершенно неизбежной, то более чем вероятным является вариант с субкритическим падением численности населения в глобальном масштабе с полным распадом прежних связей. За этой высокоученой формулировкой на самом деле практически следует понимать чудовищную, не имеющую прецедентов в истории катастрофу. В этих условиях следует обдумать возможность вариантов, в том или ином виде предполагающих образование полностью изолированных от общества групп всесторонне подготовленных людей с перспективой формирования дочерней цивилизации. Помимо того, что такого рода деятельность в любом случае, даже при практически-невозможном благоприятном развитии событий, послужит к благу как этих групп, так и всего человечества, мне кажется чрезвычайно-несправедливым, что отдельные люди должны будут отвечать за грехи никак не зависящего от их воли общего целого. Я вообще отношусь к той нечастой категории людей, считающих отдельную личность вполне равноправной со всем человечеством.
Некто В Сером."
XV
Этим утром мы снова проснулись от маминого вопля: кажется, у нас в семье начинает формироваться добрая и, главное, оригинальная традиция. На этот раз, видимо, - набравшись опыта, я мгновенно обулся в обе тапочки и только после этого кинулся к Танюшиному закутку. А там ничего особенного и не было: Танюша спит мертвым сном, крепче даже, чем обычно, одеялкой накрыта, коленочку из-под нее высунула... Вот только поверх одеяла у нее в живописном беспорядке валялись клочья чего-то вроде толстой паутины с металлическим отблеском и наличествовала целая россыпь пронзительно-сиреневых, даже вроде бы как светящихся прозрачных камешков или стекляшек, одинаково плоских и шестигранных и лист чего-то вроде черного пластика. На нем продольные черные линии, с вроде бы как нанизанными на них косыми, продольными, поперечными четырехугольничками: контурными, на разный манер штрихованными или же залитыми сплошь. Смотреть на эту картинку до жути неловко, буквально через полминуты начинает нестерпимо рябить в глазах: непонятно, конечно, абсолютно, но все равно совпадает с чем-то во мне, и вряд ли это узор. Проснулась, по-прежнему молчит, по-прежнему повторяет диким, как "поставленный" у глухонемых от рождения, голосом наши слова, но употребляет их вне всяких грамматических форм только когда хочет есть, скрипит одно: "Кхгу-ушгхать"- голосом охрипшего патефона и брызгая слюной. Откуда камешки и прочее - никто не знает, я тоже могу только догадываться, но молчу. А вот после школы, когда родителей еще не было, я застал ее за совсем новеньким, с иголочки, развлеченьицем: она сидела в углу, перекосив голову, подняв руки на манер хирурга перед операцией, и играла пальцами. Никогда не поверил бы, что движения, которых ни один человек не делает ни при каких видах деятельности, могут произвести такое дикое, но, бесспорно, все-таки сильное впечатление: она вроде бы и пробовала, что получится, если напрягать мышцы в разных, ни на что не направленных сочетаниях, а вроде бы и нет. Больше всего, пожалуй, это напоминало язык глухонемых, только гораздо более быстрый, сложный и не содержащий ни единого узнаваемого знака. Параллельно с этим она то надувала щеки, то далеко высовывала свой толстый язык, с шумом всасывая его назад, и жутко вращала глазами, на разный манер кривя губы. Все это молчаливо, очень как-то целеустремленно и в страшном темпе, как движения деталей в каком-то сложном механизме. А в такт движениям ее и гримасам по стенам бежали едва заметные, очень прихотливые и изменчивые световые узоры, да еще раздавался откуда-то шум вроде мышиного топота за стенкой, только несколько громче и много ритмичнее. Потом все разом прекратилось, она как автомат встала, проковыляла до кровати, будто неживая, не сгибаясь, бревном рухнула в кровать. Накрылась одеялом. Все. Отключилась не больше, чем за две секунды.
Гнилозимье в этом году продолжается с редкой последовательностью, достойной лучшего применения: до марта еще неделя, а оттепель сожрала, почитай, весь снег. Днем - плюс четыре плюс пять, в общем, - мерзость, но, так или иначе, переносится все-таки лучше мороза, не так быстро загоняет в тепло, и мы при обстоятельствах наших скорбных рады даже и такой малости. Убрели сегодня в черный, невероятно сиротливый какой-то в такую погоду скверик, сидели на укромной, но мокроватой все-таки скамейке, болтали, целовались, обнимались. Даже, пожалуй, слишком крепко. Точнее - тесно, потому что отреагировал сильнее, чем хотелось бы. Вообще же от этих самых объятий и поцелуев, о которых так недавно я еще не смел и мечтать, и мечтал все-таки как о немыслимом счастье, становится только тяжелее. Этот процесс очень крепко придуман Тем Самым таким образом, чтобы, однажды начавшись, неукоснительно вести нас, грешных, к уготованному им для нас финалу. И это, как сегодня выяснилось, относится не только ко мне. Она сказала мне:
-Мне приснилось сегодня, что я танцую перед тобой голой, а ты вроде бы и ты, а не похож. Смуглый, немного раскосый, с короткой черной бородой и в костюме из черного бархата с серебряным шитьем. Я танцую, чувствую страшную силу в каждом своем движении, и знаю, - это для какого-то бога, и танец мой только воплощение чьей-то не имеющей образа воли... Вот ведь чушь, правда? - И она заглянула в мои глаза так, как будто бы очень хотела отыскать подтверждения того, что да, мол, чушь...- У меня и мыслей-то таких не было никогда не было, а тут верчусь, тишина абсолютная, ни единого звука, никакой музыки, а вокруг меня, от меня отходят волны Влияния... Какого Влияния, что это такое, - не спрашивай, не знаю. Приснится же такое, правда?
-Страшно было?
Сам спрашиваю, а сам кладу голову ей на коленки, жмусь лбом поближе к ее животу. Она перебирает мои волосы, а я жмурюсь от безгрешного почти удовольствия. А она тем временем:
-Как тебе сказать? Это, наверное, не то слово. Это чувство, когда уже решился и шагнул в люк самолета... или выпрыгнул из окопа, когда над головой во все стороны текут реки пуль. Понимаешь? Уже решился. Тело горит холодным пламенем, а голова при всем буйстве ясная, и нереальная легкость движений. И усталость где-то в стороне, не имеет права иметь отношение ко мне и танцу...
А я слушал ее и думал: а когда же это ты, подруженька, успела научиться так разговаривать? Полгода тому назад, - клянусь! - ничего подобного и в помине не было. Я вздохнул, закрыл глаза и, чувствуя, что сей момент либо растаю, либо умру, и ни то, ни другое меня ничуть не расстроит, начал ее гладить по спинке и чуть ниже, понятное дело, через пальто. А потом и говорю:
-А вот как бы ты отнеслась к идее сходить в одно тут место и слегка покутить?
Потому что возникла во мне странная смесь помраченности сознания и, в то же время, возбуждения. Какой-то сумрак, легкий лунатизм наяву. Ответа ждать, кажется, не было никакой нужды, и потому я подал ей руку, мы поднялись и просто пошли прочь из сквера. Скоро путь повел нас куда-то вниз, на горбатые, худо мощеные, кривые улицы бывшей слободы, мир маленьких домишек частного сектора. Проход здесь располагался вроде бы как по дну все более глубоких ущелий..."
Проход здесь располагался вроде бы как по дну все более глубоких ущелий, в большие дожди, а пуще того - когда таяли снега тут сплошняком, равномерным тонким слоем шла к реке вода, дома же, рябые, очень разные, карабкались по склонам вверх. В местах этих, против ожидания, никогда не было особенной грязи: вода давным-давно смыла здесь почву, как и до сих пор продолжала смывать в речку нечистоты, и обнажила истинную суть этой здешней земли - серовато-белый, слоистый, достаточно жесткий известняк. Именно его косые слои слагали склоны ущелий-промоин, именно из его неровных плит были сложены здешние бесконечные, до трехсот-четырехсот ступеней высотой, лестницы, стены вокруг дворов, сараи, пристройки разномастных домов. Она почти не знала здешних мест, но это же можно было сказать и о всех почти жителях города, - разумеется, за исключением здешних постоянных обитателей. Наконец, они вышли из какого-то бокового путика на улицу пошире, тоже наклонную, но покрытую ровным, толстым, темно-серым асфальтом, а выйдя - сразу же увидели ЭТО. Очевидно, - здесь подпертый кое-где древней кирпичной кладкой серый известняковый склон достигал самой большой высоты и, соответственно, был наиболее пологим. И как раз на середине, приблизительно, этого высоченного косогора был аккуратно выбран, словно ножом - в сыре вырезан, громадный кубический объем. На образовавшейся таким образом площадке с небольшую площадь размером, располагалось огромное красного кирпича здание, тоже почти кубическое по форме. И к нему тоже вело от основной дороги хорошее, в два резких витка серпантина, серое шоссе, не сопровождавшееся пешеходным тротуаром. Для пешеходов служила обычного для здешних мест устройства лестница из разновысоких, разной длины, неровных ступенек все из того же камня. Но было и отличие, сразу же, в первое же мгновение бросившееся ей в глаза: по обе стороны от лестницы, на всю ее высоту до самого верха в два ряда стояли разноцветные киоски и палатки. Местами лестница даже скрывалась под полукруглыми, длиной метров по восемь - по десять навесами из светлого металла. К подножью ее они сейчас как раз и направлялись, никуда не торопясь и с чувством собственного достоинства. Кивнув в сторону диковинного здания она приглушенно спросила:
-Что это?
-Это называется "Центральная Кухня", так что прошу любить и жаловать.
-Никогда не слышала про все это.
-Неудивительно. В некотором смысле про это место слыхивали совсем немногие. Из большей части известного тебе города сюда добраться довольно-таки затруднительно...
-Почему?
-Зачем рассказывать? Сама все увидишь, ладно?
Когда они подошли к подножью лестницы, он показал куда-то на самый верх горы, где из-за дальности расстояния едва виднелась какая-то металлическая ограда.