Старец взял последнюю ватрушку, подбросил в воздух и на лету – насквозь! – проткнул пальцем творожную сердцевинку. Жест вышел угрожающим. Мускулюс не знал, в чей адрес направлена угроза. Внимательным сударям с ореховыми дощечками? Орех не терпит лжи, такие записи принимаются в суде, когда обвиняемый – мэтр Высокой Науки…
Еще он не знал: блефует лейб-малефактор, или говорит правду? Сам Андреа не рискнул бы покинуть Сорент, нырнув в «прикормленную» чашку с чаем. Уйти другим путем, менее замысловатым – это пожалуйста. Путей на наш век хватит. А чашка… Надо учиться, взял он на заметку. Ставить цели и достигать их. Надо стремиться к идеалу.
Вон он, идеал, творог с пальца облизывает.
– Мы покорны герцогу, – подвел Мускулюс итог. – Мы едим свежую выпечку и ждем короля. Носу за забор не кажем. Нашей вины в гибели графа д'Аранье нет. Мы готовы ответить перед любым судом. Но что, если суда не будет? Что, если герцог, не доверяя судьям, поступит сообразно своему девизу: «Награда не уступает подвигу!»? Вспомните: Иоанн Вдовец восемь дней держал в заточении Эдварда I, учредив Лигу Общественного Блага!
Нексус кивнул. Скандал с нелепой Лигой Общественного Блага и пленением Эдварда I случился при жизни знаменитого вредителя. Иоанн Вдовец, гордясь третьим, самым удачным браком, на треть увеличившим земли и армию Сорента, не постеснялся заявить публично:
«Я выражаю Реттийской короне протест против дурного правления и отсутствия справедливости. Если государь не желает исправить положение доброй волей, его следует принудить к этому силой!»
Слизав творог с пальца, лейб-малефактор выковырял из теста остатки лакомства. «Пустую» ватрушку он бросил Мускулюсу: угощайся, мол! Андреа с удовольствием откусил кусочек. Творога он терпеть не мог. А сдобу – пожалуйста. Мы талию не бережем, у нас сила не в талиях…
– Все допустимо, отрок. Все, кроме бесплатного сыра. С одной стороны, короля наверняка сопровождает малыш Просперо, твой болтливый наставник. На месте герцога я не стал бы рисковать городом. Отстраиваться придется капитально. С другой же стороны…
– Кудлач! Фу-у!.. фу-у-у…
Андреа глянул вниз. Хозяйка покинула грядки, скрывшись в доме за какой-то надобностью. Ее внук, убогий акробат Реми, кормил цепного пса. При виде миски, доверху полной каши с прожилками мяса, пес пришел в радостное неистовство. Он запрыгал вокруг парня, норовя лизнуть в лицо.
– Фу, Кудлач! Иди вон!.. вон иди…
Пес встал на задние лапы, упершись передними в грудь Реми. Влажный язык работал без устали. Сверкнули устрашающие клыки. Размерами и весом псина не уступала теленку. Будущий шут герцога Карла попятился, стараясь оттолкнуть собаку. Башмак поехал на мокрой траве, парень не удержался на ногах, с размаху сел, потом упал на спину.
Кудлач в восторге навалился на хозяина, притворно рыча.
– Уйди… уйди… уйди-и-и!
Голос скорлупаря сорвался на визг: страшный, запредельный, еле слышимый человеческим ухом. Казалось, визжат глубоко под землей – ворочаясь в тесной домовине, царапая ногтями доски гроба. Ни капельки не испугавшись, собака продолжила игру. Звон цепи вторил визгу, заглушая его. Реми вцепился в мохнатую шею Кудлача, изо всех сил стараясь отвернуть морду пса в сторону. Ничего не получалось.
Тогда он постарался отвернуться сам.
Тщетно: шарнир в шее, который заставлял парня без перерыва вертеть головой, заело. Кто-то вместо смазки насыпал в шарнир песка. Затылок Реми с силой вжало в землю, рядом с миской: так бывает во время падучей. Взгляд уперся в морду Кудлача, бессилен изменить направление.
«Шут и собака должны смотреть в глаза хозяину…»
Прошла секунда.
«…шут и собака должны смотреть в глаза…»
Другая.
О да, они смотрели друг на друга: скорлупарь Реми Бубчик и пес Кудлач. Чудилось, между ними протянулась нить из стали, раздвоенная на концах, острыми жалами проникнув в зрачки, ослепив, связав обоих в единое целое. Нить накалялась, разгораясь кроваво-вишневым, темно-красным, алым, желтым, пронзительно-белым, убийственным светом…
Она была готова расплавиться, эта нить.
– Засовы и запоры! Отрок, запоры и засовы!
Кричал Серафим Нексус. Вид старца был жуток: волосы дыбом, верхняя губа вздернулась, обнажая зубы. Позднее Мускулюс сообразит, что лейб-малефактор вовсе не кричал – он свистел, плевался надтреснутым, как битый горшок, шепотом. Стражники на скамейке даже не услышали, что там сипит на балконе вредный старикашка, даже головы в его сторону не повернули.
Зато на Андреа приказ старца подействовал лучше ушата ледяной воды.
Кто другой не понял бы, что велит Нексус – волшебник в седой короне. Засовы-запоры, замки-щеколды; чушь собачья. Но скептики долго не живут, а главное, их не берут в состав лейб-малефициума Реттии. Да и тугодумом Мускулюс был лишь с виду. Приказ начальства еще висел в воздухе, а малефик уже перекрывал внутрение шлюзы, регулирующие доступ к запасам накопленной маны.
Закручивался винт за винтом. Захлопывалась дверь за дверью. Сейчас Андреа не сумел бы и перышко развоплотить. Простейшее заклятье сделалось запретно: так безногому калеке не кинуться вослед почтарю-скороходу. Но и руки-невидимки, призрачные хваталки, которые минуту спустя зашарили вокруг, пригоршнями собирая запасы свободной маны, наткнулись на бастионы, воздвигнутые в сердце чародея – и отпрянули, не взяв добычи.
Меж бровями Реми распахнулся третий глаз. Еще миг назад его не было. Не могло, не имело права быть! – к сожалению, речь больше не шла о правах и возможностях. Два аспидно-черных лепестка. Искрящийся снежно-белый зрачок в сине-стальном круге. Кромка – лазурь. В зрачке крутился буран, увлекая в себя неосторожных.
«Прободная язва», она же «мановорот», самого губительного свойства.
Пес всхрапнул, попытался завыть и не сумел. Руки Реми держали Кудлача мертвой хваткой, не давая отпрянуть. Впрочем, даже отпусти скорлупарь несчастную собаку, Кудлач все равно не двинулся бы с места. Животное тихонько храпело, забыв про еду, игры, страх смерти – зачарованный, Кудлач был беспомощней щенка.
Слюна текла на лицо парня, шипя и испаряясь. Кипела вьюга, заключенная в колодце из слабой плоти. Мана высасывалась отовсюду, по крошке, по капельке – из деревьев, из травы, из собаки, из стражников за забором; из всего живого, где она хранится изначально.
Лишь два мага остались вне «мановорота».
Да еще Вышние Эмпиреи, куда не достать.
Все закончилось быстрее, чем началось. Андреа судорожно втянул воздух, будто пловец, поднявшийся с глубины. Привстал, наклонившись над перилами, старый лейб-малефактор. Реми Бубчик отпустил собаку – пес отполз к миске, по-щенячьи тявкнул и начал, как ни в чем не бывало, обедать кашей. Стражники расхохотались: видимо, кто-то из них отмочил удачную шутку.
– Ватрушечки-и…
Парень с трудом поднялся на ноги. Третий глаз на его лбу исчез. Захлопнулся, сгинул, зарос. Сейчас «прободную язву» не обнаружил бы и самый искусный маг – «мановорот» странным образом никак не проявлял себя в закрытом состоянии. Шут-скорлупарь ухватился за виски. Руками он поворачивал собственную голову, насильно заставляя двигаться: туда-сюда, влево-вправо, вверх-вниз…
Он напоминал дантиста, расшатывающего гнилой зуб перед финальным рывком.
Когда Реми убрал руки, голова продолжила движение. Взгляд скорлупаря, как раньше, не сосредоточивался на чем-либо дольше краткого мига. Все возвращалось в привычную колею. Правда, вместо того, чтобы начать кувыркаться, парень удрал в дом, но в остальном…
– Тебе повезло, отрок, – тихо сказал Серафим Нексус, бледный, как свежеподнятый из могилы дрейгур. – Два раза повезло. Во-первых, сегодня ты увидел, как я растерялся.
– А во-вторых?
Горло плохо слушалось Мускулюса. Вопрос прозвучал хрипло, словно ворон каркнул на ветке.
– Ты увидел, как я испугался.
– Судари маги…
Под балконом стояла хозяйка дома. Задрав голову, украшенную чепцом, она смотрела на реттийцев. Лицо женщины белизной могло посоперничать с лицом лейб-малефактора.
– Господа мои…
Замолчав, она опустилась на колени.
– Не бойтесь, милочка, – сказал Нексус. – Мы не звери. Поднимайтесь к нам. Места на всех хватит. Потолкуем по душам…
ДАВНО или ВНУК СЛЕПОГО ЦИКЛОПА И СОРЕНТИЙСКОЙ КЛИКУШИ
Кликуши в Соренте жили испокон веку – три, либо пять, смотря сколько девок в трех семьях народится. Почему так, одному Вечному Страннику ведомо, а бабам носить да рожать.
Три семьи – это Ганзельки, Локсмары и Бубчики.
Честные сорентийцы их сторонились. С дружбой не лезли, при встрече спешили перейти на другую сторону улицы. Бить не били, не говоря уж о том, чтобы подпустить «красного петуха». Себе дороже. Петух кукарекнет, да тебя же в задницу и клюнет.
Казалось бы, ходить парням из каверзных семейств в бобылях до седых волос, а кликушам-юницам – в девках, пока на погост не снесут. Ан нет! Всяк в Соренте знал: если ты с этими породнился, ждет тебя, брат, жизнь долгая и в чем-то даже счастливая. Свадьбы игрались исправно, девочки в достаточном количестве являлись на свет. Выходя замуж, кликуши фамилий не меняли. Оставались Ганзельками, Локсмарами и Бубчиками, продолжая род по женской линии. Мужья кряхтели и смирялись.
Иначе – скатертью дорога. Никто на аркане свататься не тащил…
Не одну беду кличут. Удача тоже зов любит. Шли земляки, в ножки кланялись, подарки несли. Знали: денег здесь не берут. Тащи меда горшок, отрез на платье. Затем просьбу изложи, палец из ноздри вынь и жди со смирением. Примут твой дар – считай, дело в шляпе. Не возьмут подношеньица – значит, не судьба.
Об удаче купленной народ помалкивал. Зато сапожник в канаву сверзился, или яблок неурожай – ясное дело, кто накликал! Они, злоязыкие! Ганзелька-змеючка, Локсмариха-гадючка и Бубчик-зараза. Сколько ни талдычь соседям, что неурожай – от гнилой плодожорки, а сапожник Янцель с пьяных глаз из канавы не вылезает – без толку. Кто поверит?
Тем паче, что не все – брехня, есть и правда.
– На тень чужую не плевать, – учила старуха-кликуша соплячку-наследницу, – щепку ясеневую соседке под порог не бросать, пыль дорожную по ветру не пускать – выше твоих сил. Лучше уж нарочно Золтане-молочнице прыщи на лицо напусти. Прыщи Золтане травник сведет, зато тебя месяц распирать не будет.
Не в природной вредности дело. Рвался талант наружу, как молоко из казанка, забытого на огне. Кого-нибудь, да ошпарит. К счастью, по мелочи – коза от хозяев сбежит, волкам на обед; кошель на ярмарке сопрут; свинья в горницу заберется и праздничную кулебяку сожрет. А человека со свету сжить – это кликуше, хоть наизнанку вывернись, не под силу.
– С Ползучей Благодатью сговориться, дабы снизошла, – твердила старуха-кликуша внученьке-любимице, – перед тем не одну пакость накликать надо. Рассыпаешь занозы щедрой рукой, костерят тебя за спиной – и в Овал, и в Квадрат, и в Геенну с Эмпиреями! – а ты «кубышку» копишь. Время пришло, глядь – на одну жирную удачу набралось. Удача, деточка, она в отличие от беды по мелочам не разменивается.
Так и жили три семейства – из века в век, вплоть до памятного указа Вольдемара Везучего, первого герцога Сорентийского.
Получив Сорент в ленное владение, новоиспеченный герцог прибыл в город для инспекции земель и угодий. Выбрал приглянувшееся место, приказал строить на холме новый замок. А чтоб изыскать средства на строительство, обложил народ «замковой» податью.
Народ крякнул, но смолчал.
Начинать правление с усиления налогового бремени – глупей глупого. Вольдемар честно намеревался этой податью и ограничиться. Однако двор рос, как на дрожжах, фаворитка бурно справляла именины, на мантии вытерся горностай… Казна же пополнялась ни шатко ни валко. Его высочество лихорадочно искал свежие источники доходов, не находил – и, тяжко вздыхая о судьбе подданных, вводил следующий налог.
На благо государства.
Народишко разок сыграл в молчанку – и хватит: ворчал-бурчал, как гром за рекой. Некий колдун-самоучка Закумпий похвалялся, что сыскал в замковом нужнике волос с герцогова тела. Ужо берегись, наведем сто бед на деспота! Вы, добрые граждане Сорента, мне, колдуну, заплатите, а я тирана урезоню.
Платить Закумпию не спешили, но и властям злоумышленника никто не выдал.
Обстановка накалялась. Пахло мятежом. Казенных мытарей тайком били. Тут кто-то из придворных и доложил герцогу о сорентийских кликушах. Мол, издавна пакостят – теперь, видать, ополчились на ваше высочество. Козни строят.
Прикажете взять к ногтю?
Впервые в жизни Вольдемар проявил государственную мудрость. Или любопытство заело. Другой бы бросил кликуш в острог, а государь вызвал всю пятерню в замок, где еще пахло известкой и алебастром, и удостоил аудиенции. Женщины запираться не стали, выложили правду-матку на стол. Вольдемар кивнул, впал в задумчивость и велел обождать за дверями высочайшего решения.
Через час кликуш позвали вновь. Восседая на троне, герцог повелел: призвать удачу и благоденствие на подвластные мне земли. Сделаете – награжу. Смухлюете – сожгу и по ветру развею.
Сроку – две недели.
Удрученные женщины собрались на совет. Гореть на костре никому не хотелось. Выход нашла Генечка Локсмар, самая молодая; ей в ту пору едва восемнадцать сровнялось. Помнишь, говорит, Лизавета, как ты Гансу-бондарю в кости выиграть помогла?
– Ага, – кивает Елизавета Локсмар. – И что с того?
– А то, что мог Ганс назавтра спустить выигрыш подчистую. Мог запить на радостях. А он мастерскую в порядок привел, двух работников нанял, бочек наделал – загляденье! На ярмарке распродался, два года прошло – глядь, у Ганса уже две мастерские. Бочки – нарасхват; сыновья на купеческих дочках женились, богатое приданое взяли…
– Ну? – моргает Елизавета.
– Баранки гну, дурища! Если малой удачей с умом распорядиться – станешь кумом королю.
– Наш венценосный болван королю реттийскому вообще сын, а толку? – заворчала Прозерпина Ганзелька. Но язычок прикусила: поняла, куда Генечка клонит.
– Сумеет ли его высочество удачей распорядиться? Растратит впустую, а мы виноваты окажемся.
Это Роза Бубчик. Осторожная. Везде скрытый подвох ищет.
– Веселому государю – мудрый язычок в ушко! – смеется Генечка. – Сумеем, подруженьки?
Позже явился в Сорент волхв из Бадандена. Прибор чудной привез – «манометр». Записи делал, языком цокал. Словами мудреными насмерть перепугал: «эмпирическая фаталистика», не шиш маковый… После уехал, обещал вернуться и сбрехал. Кликуши плечами пожали и забыли о баданденце. Одна Генечка всплакнула в подушку.
Сын у ней вскоре родился – чистый волхв, да не о сыне речь.
По Вольдемарову велению, по своему разумению пять кликуш сотворили чудо. Ниточка в иголочку, стежок к стежку шили бабы светлое будущее государства. По отдельности – мелочь, безделица, зряшный сквозняк. Но сложи пустячок к пустячку – такое нарисуется, что дух захватывает!
Волхв, помнится, «синергизмом» ругался.
Не прошло и недели, как приблизил к себе герцог тихого человечка, Гастона Зноваля. Внешностью или знатностью Зноваль не блистал, а посему имел ум острый и практичный. Следуя его советам, герцог разогнал половину свиты, резко уменьшив число дармоедов при дворе. Не без участия того же Зноваля главный казначей был подвергнут допросу и сознался в казнокрадстве. Вора прилюдно утопили в тихом омуте, имущество отписали в казну, увеличив ее втрое, и государь заметно повеселел.
Первые результаты вполне удовлетворили герцога. Кликушам благосклонно велели «продолжать в том же духе». А как снизойдет Ползучая Благодать на герцогство в полной мере – и о награде поговорим.
О своем обещании Вольдемар Везучий не забыл. Через два года он женился на Жанне Фламбардской, заполучив в приданое три графства с судоходной рекой, и вновь пригласил кликуш в замок.
Результатом этой аудиенции явились два знаменательных указа. Первым, к великой радости сорентийцев, отменялись замковая и пивоваренная (кроме светлого крепкого) подати. Вторым же указом государь взял кликуш под покровительство. Им дозволялось раз в год проводить «пакостные турниры» – ибо «сие заложено в их природе, и вины их в том нет». Единственно, кликушам запрещалось «необратимое членовредительство, насылание хворей неизлечимых и порча имущества на сумму более двухсот бинаров».
Победительницу одаривал государь, а пострадавшим гражданам выплачивалась компенсация из казны.
После оглашения указов народ связал грешное с праведным, и уразумел, кто поспособствовал снижению налогов. Кликуш перестали сторониться. Пострадать от них на «пакостном турнире» теперь почиталось за честь: и повод для разговоров на год вперед, и казенная компенсация. Ими даже хвастались перед приезжими:
«У нас, мол, чудо-бабы, а у вас – хрен с редькой!»
Франческа Бубчик родилась в благословенную пору, когда герцогский указ о кликушах действовал уже сорок лет. Детство Франечки было, считай, безоблачным. Девочки принимали ее в свои игры, мальчишки исправно таскали за косички. Вечерами бабушка Роза, души не чаявшая во внучке, рассказывала сказки, похожие на правду, и бабьи сплетни, похожие на сказки.
С пятнадцати лет девушка стала принимать участие в «пакостных турнирах». В семнадцать – впервые выиграла, получив награду из рук государя. И стремительно – на радостях, что ли? – выскочила замуж по большой и чистой любви.
Семейное счастье длилось недолго. Герцог объявил поход на Верхний Йо – тамошние горцы вконец обнаглели, укрывая овец от переписи скота! – и Яцек, как ни отговаривала его молодая жена, записался в ополчение. Ходил веселый, хвалился: вернусь с трофеями! Хотела Франческа удачу мужу накликать, да истратила незадолго до того «кубышку».