– Кать, а она…
– Жрать она хочет, – довольно злобно сказала наставница. – Война здесь, Земляков. Со всеми вытекающими.
– А…
– Отдай, – сумрачно разрешила сержантша. – Выкрутимся как-нибудь. Один черт, аппетит соплячка перебила.
Женька подхватил полупустую банку, быстрыми шагами догнал девчонку. Та шарахнулась.
– У нас тут овощи остались. Жрать будешь? – грубо спросил Женька.
Девчонка хотела что-то сказать, но только кивнула. Вовсе она и не была похожа на галку. Глаза чересчур огромные, болезненные. Такие только в японских мультиках рисуют.
Девчонка, ссутулившись над банкой, шмыгнула во двор. Женька в полной растерянности вернулся к начальнице.
– Ну ты джентльмен, Земляков, – насмешливо заметила Катрин. – «Жрать будешь?» Очень галантно. Хоть бы ложку забрал. Уволокла ведь боевой прибор.
– Я, наверное, сильно оброс, – мрачно сказал Женька. – Шарахаются.
– Не особенно. Красавица, видно, не слишком опытна. Обрадовалась, что на халяву нарвалась, расплачиваться не придется.
– Что?
– То самое. Неравнодушен ты к рыжеватым. Смотри не подцепи чего-нибудь.
– Кать, да что ты такое гонишь?!
– Ладно, понравилась или просто сострадание проявил – один хрен. Ты бы хоть спросил, где здесь Чернышевский проживал.
– А он здесь проживал?
– Евгений, тебе нужно горячего и сладкого чаю попить, – сочувственно сказала наставница. – Сахар весьма способствует возобновлению умственной деятельности.
14.20.
Перекресток улицы Чернышевского и переулка Маяковского
Нашли быстро. Номера на домах сохранились, да и вообще квартал оказался не слишком поврежден бомбежками. Катрин разглядывала дома, в основном дореволюционные, двух– и трехэтажные:
– Да, похоже, сюда знаменитые братья Веснины не успели руку приложить. Ну и ладненько, осталось угадать, в каком доме наш немецкий мемуарист ночь коротал?
Из пяти домов обитаемыми оказались лишь два. Из-за забитого досками окна за опергруппой кто-то следил. Катрин велела не останавливаться, не привлекать внимания. Свернули в безлюдный переулок, потом во двор узкого четырехэтажного дома, выходящего фасадом на перекресток. Стало понятно, почему он необитаем, – все перекрытия до первого этажа были пробиты бомбой, часть стены рухнула, зияли лестничные марши, ветерок шевелил поблекшие лохмотья обоев на стенах.
– Давай-ка, Земляков, полюбопытствуем внутренним интерьером, – начальница дружески хлопнула по плечу, и Женька, придерживая винтовку, полез к ближайшему окну.
Кухня. Слои рухнувшей штукатурки, обломки кирпича, смятая кастрюля. Металлическая раковина в углу обвисла на ржавой трубе.
– Кать, здесь нагажено.
– Ясное дело, с этим и безо всякой войны не замедлили бы. Ничего, не гимназистка. Обойдешь стороной.
Выбрались к лестнице. Перила опасно покачивались, Женька старался шагать ближе к стене.
– Евгений, дай сюда винтовку, – сердитым шепотом приказала командирша. – Тебе она вроде оглобли – только горб отягощает, а это, между прочим, заряженное оружие. Здесь война идет, если ты еще не понял. И винтовки люди не из мазохистских побуждений таскают.
– Какая здесь война, – пробормотал Женька. – Здесь разруха и помойка жуткая.
Наставница лишь презрительно поджала губы, винтовку держала наготове. Крыс боится, что ли?
Из окна четвертого этажа перекресток казался узеньким. Дальше, по параллельной улице, на скорости пронеслась батарея 76-миллиметровых орудий. Немногочисленные прохожие смотрели вслед артиллеристам.
– Нашим чекистам поддержка, – пробормотала Катрин. – А вид отсюда неплохой. Смотри, и Госпром как на открытке.
Женька смотрел на огромный серый комплекс, высящийся вдали. Кубические здания-башни, соединенные в гигантскую дугу. Замок гипертрофированный, под стать Китайской стене. Но уважение сооружение внушало. Ничего себе при советской власти архитекторы размах брали.
– Надо же, – Катрин тоже смотрела с изумлением, – на фото как-то скромнее выглядит.
– Ты же здесь вроде бывала?
– Не отрицаю. Но на этот Днепрогэс сухопутный полюбоваться не довелось. Так уж исторически сложилось. Ладно, вернемся к нашим баранам.
Начальница пристально разглядывала перекресток. Женька тоже пытался представить улицу с немецкой бронетехникой и разгуливающими эсэсовцами. Хотя чего им разгуливать – будет ночь, они в тепло забьются пить дивный желудевый эрзац-напиток.
– Неясностей много, – сказала начальница. – Минимум два дома подходят под описание ночлега камрада штурмбаннфюрера. Этот твой тип в воспоминаниях писал, что там были мирные граждане, так?
– Чего это он «мой»? Он фашистский. Но вспоминал, что русские в доме были. Фрицы якобы им сахар давали в благодарность за приют. Но он мемуары кропал лет через двадцать после событий.
– То, что мемуары чаще всего по жанру фантастики числить нужно, я знаю, – проворчала Катрин. – Но тут уж приходится надеяться, что автор брехал с идеологическо-патриотическим уклоном, а в топографии и топонимике сохранял немецкую педантичность. Пошли вниз. Отсюда вид, конечно, хороший, но личный контакт с объектом нам удобней будет снизу начинать…
* * *Лазила по развалинам начальница долго. И заваленный подвал осмотрела, и в соседний дом прошмыгнула, благо там всего две квартиры обитаемы оставались. Женька стоял на страже, поглядывал на улицу да слышал отдаленные вздохи артиллерийской канонады. За этот час по переулку прогромыхала одинокая заставленная бочками полуторка, но было слышно, как по соседней широкой улице Дзержинского прошла колонна пехоты.
В дверном проеме возникла Катрин:
– Иди сюда, товарищ толмач.
Поднялись на второй этаж. В квартире сохранилась дверь, правда, с выбитым замком, дальше темнела прихожая, провонявшая гниющим тряпьем, и гостиная. Здесь даже диван сохранился. Потолок частью рухнул, сквозь дыру виднелось туманно-серое весеннее небо.
– Предполагаю эти апартаменты отвести под переговорную. Как тебе кажется, удобно здесь по душам беседовать?
– Конечно, только вот… – промямлил Женька.
– Табуретку еще одну принести? – сердито поинтересовалась Катрин. – Ладно, найду что-нибудь.
– При чем здесь табуретка? Я насчет другого, – Женька ткнул рукой в сторону окна. – Ведь вплотную получается. Когда вы… когда мы штурмбаннфюрера брать будем, шум поднимется. И как с ним здесь разговаривать?
– Ты нюансов не уловил. Лучше нам без шума обойтись, – небрежно сказала Катрин. – Удирать со здоровым дяденькой на руках по только что захваченным противником улицам – занятие крайне утомительное. Мы, конечно, с этим Найоком справимся, но можем его немного помять. Товарный вид потеряет. Мужчины, знаешь ли, очень хрупкими бывают. На всю беседу и на охмурение у нас час отведен. Потом нужно или отпускать, или наоборот. Так стоит ли его тащить в укромную нору? Подстрелит кто-то ненароком, совсем уж глупо получится. К тому же беседа именно здесь, в шаге от своих, будет его психологически подстегивать и ломать. Очевидный выбор: или возвращаешься к своей машине и майорскому пайку, или умираешь на этом плесневелом диване.
– Почему на диване? – ошарашенно спросил Женька.
– Ну, можно под диваном. Наша уверенность должна на него подействовать. Мы же спокойно беседуем, ничего не боимся. И наплевать нам, что рядом часовые, самоходки и прочие эсэсовские прибамбасы. Так, товарищ Земляков?
– Так, – у Женьки внезапно зачесалась спина. – Кать, а у нас получится?
Наставница приподняла свою аккуратно расчеркнутую бровь:
– А мы разве за чем-то иным шли? Раз должно получиться, – значит, получится.
Самоуверенность начальницы, как ни странно, действовала успокаивающе. Катрин показала еще один наблюдательный пункт – на третьем этаже – и место, подходящее для огневого прикрытия, – в соседнем доме. Здесь требовалось чуть расширить пространство у окна и устроить еще одну амбразуру, обращенную в сторону улицы Чернышевского. Вдвоем осторожно переложили осыпавшиеся кирпичи, отодвинули исковерканный остов металлической кровати. С амбразурой дело не пошло – выломать раскрошившийся кирпич никак не получалось.
– Лом нужно, – вынесла вердикт деятельная сержантша. – Тогда дел здесь на пять минут. Да и на втором этаже полезно смотровую щель проковырять. Вся улица будет просматриваться и простреливаться.
– Мы же тихо решили брать? – робко напомнил Женька.
– Можем так, а можем этак. Свободный демократический выбор – гордость современного человечества, – Катрин посмотрела на подопечного. – Да не собираюсь я тебя за ломом посылать. Сама схожу, хотя это и унижает мое старшесержантское достоинство. Заодно чего-нибудь съестного попробую изыскать. Ты пока на третьем этаже посиди…
* * *Смотрел Женька в окно, сидел, как учили, – поодаль от проема. Что-то долго наставницы не было. Сырость начала рядового Землякова пробирать – ноги стыли. Вдали все ухала артиллерия, раздавались разрывы и поближе – видимо, немцы бомбили какие-то объекты в городе. Женька расслышал выстрелы зениток.
Смотрел Женька в окно, сидел, как учили, – поодаль от проема. Что-то долго наставницы не было. Сырость начала рядового Землякова пробирать – ноги стыли. Вдали все ухала артиллерия, раздавались разрывы и поближе – видимо, немцы бомбили какие-то объекты в городе. Женька расслышал выстрелы зениток.
Дерутся люди. На юге гвардейцы пытаются отбросить обратно за Мжу 11-ю дивизию немцев. Бьется за Коротич 303-я стрелковая дивизия. Спешно окапывается и ставит мины только что подошедшая 19-я стрелковая. А огромный город почти пуст. Мало войск. Атакующих немцев тоже немного, но они мобильны и владеют инициативой. Моторизованные группы свободно меняют направление ударов, их действия тесно поддерживают пикировщики. И город уже не удержать.
Винтовка пахла холодным металлом и еще чем-то чужим. Потом немецким? Вряд ли, на холоде все давным-давно выветриться должно. Или это так смерть пахнет? Женька пересилил себя, плотнее прижал к себе тяжелое тело «маузера». Вот сделали «курца»[12] где-нибудь в Зуле, и отправился ствол во Францию, потом сюда, на Украину. Нет, на клейме 39-й год, значит, где угодно винтовка успела побывать. И сколько из нее людей убили, гадать вовсе незачем. Не винтовка убивает, а человек-стрелок. «Маузер» – просто хорошо продуманный предмет военного назначения. Так, по крайней мере, Катерина утверждает. Трофейный «Р-38» начальница тоже оставила – кобура с пистолетом лежала у Женьки за пазухой, пахла хорошей кожей. Начальница сказала, что должна выглядеть уставно, с патрулем некогда ругаться, и посему временно изъяла у подчиненного штатный «ТТ».
Внизу остановилась машина. Женька сверху ничего не разглядел, высовываться не рискнул. Может, Катрин подкатила? С полевой кухней на прицепе? Было бы недурно.
Начал Женька соображать, что было бы лучше – гороховая или пшенка? Впрочем, главное – чтобы тушенки вдоволь бухнули. Да можно и просто тушенку с хлебом.
На лестнице скрипнули висящие над пролетом перила. Кто-то приглушенно выругался. Женька насторожился – зачем бы это сержантше тащить сюда посторонних? Или капитан Варварин уже в городе? Нет, в Отделе так шумно ходить не принято.
Женька глянул на вещмешок со спецтехникой и осторожно двинулся к лестнице.
Трое бойцов уже поднялись мимо квартиры, стояли выше. Перед ними был полуразрушенный лестничный марш, но красноармейцы явно намеревались его преодолеть – на чердак целили.
– Ну що там? – спросили снизу.
Женька с опозданием заметил толстого гражданского дядьку – тот стоял у первого этажа, придерживая у ноги грязный мешок. Мародерничают, что ли? Не похоже – бойцы боевого вида, да и все ценное из квартир давным-давно растащили соседи.
– Поднимайся, – ответил младший сержант с автоматом на плече. – Да не бзди, крепкая лестница.
Дядька неуверенно начал подниматься, осторожно неся тяжелый мешок.
Женька сообразил, что если здесь решат устроить наблюдательный пункт или иную боевую позицию, то запросто наткнутся на младшего лейтенанта Землякова. Доказывай потом, что ты не верблюд. Черт, нелепость какая. Лучше уж самому…
Женька поспешно нацепил очки и шагнул на лестничную площадку. Стараясь держать тон строгий и командирский, осведомился:
– Товарищи, вам что нужно? Дом занят 179-й бригадой.
Все четверо от неожиданности замерли. Коренастый рядовой ухватился за гранату, торчащую за ремнем, но младший сержант успел цапнуть товарища за плечо. Все смотрели на Женьку, на новенькие погоны на его плечах. Младший сержант улыбнулся:
– Виноваты, товарищ лейтенант. Не в курсе были. А вы что здесь делаете-то?
– Что нужно, то и делаю, – сурово отрезал Женька. – Дом занят спецотделом штаба бригады.
Бойцы спускались к нему. Все трое крепкие, подтянутые. Даже раненый, со смешно подвязанной бинтом челюстью, двигался уверенно.
– Занято так занято, – податливо согласился младший сержант. – Вы, товарищ лейтенант, нам парочку бойцов на пять минут не выделите? У нас машина заглохла. Мы в долгу не останемся – продукты везем.
– Не положено, – сурово сказал Женька. – Сами справляйтесь. У меня народ еще на марше.
Бойцы тесно встали рядом. Слегка заросшие, веселые лица. Небось гвардейцы. Духом не падают. Женька и сам невольно улыбнулся.
– Пойдем мы, – сказал младший сержант. – У вас, часом, закурить не найдется?
Они уже не улыбались, только смотрели насмешливо. Вот рослый раненый, тот продолжал скалиться. Держал руки на немецком автомате, висящем на груди, и лыбился. Довольно бессмысленно. На исцарапанном, украшенном большущим кровоподтеком лице улыбка казалась фальшивой.
У Женьки екнуло сердце.
– А, товарищ лейтенантик, не так що-то? – приглушенно спросил коренастый боец и крепко взялся за Женькину винтовку. – Подворотничка у меня нечистый, га?
– Только тише, – поспешно напомнил снизу дядька.
Женька попятился в глубь квартиры, но боец удержал за винтовку:
– Поздно лякатыся[13], жиденок…
«Зарежут», – понял Женька.
– Ой, ребята, а что здесь такое? – звонко осведомились снизу, – Катрин стояла на груде кирпича, задрав светловолосую голову. – Женечка, родной мой, я ж всего на пять минут задержалась.
Рука раненого мягко переместилась на рукоять пистолета-пулемета. Коренастый потянул из-за пояса «РГД».
– Кажись, мы товарищам офицерам свиданье спортили, – спокойно заметил младший сержант.
Катрин уже шла наверх. Изящно, бочком проскользнула мимо усатого толстяка.
– Женечка, пойдем, милый, в соседний дом. Сыро здесь, – девушка зябко сунула руки в карманы шинели. – Пусть бойцы располагаются, мне все равно полчасика времени осталось, – Катрин лучезарно улыбнулась.
– Ото шикарна краля, – отчетливо сказал коренастый.
«Нужно предупредить, Катька прямо на нож лезет», – в ужасе понял Женька, но было уже поздно – наставница стояла в двух шагах от сгрудившихся на площадке мужчин. Продолжала очаровательно и бестолково улыбаться.
– Ох, барышня, я только спросить хотел, – младший сержант двинулся к красотке.
– Macht keinen Lärm![14] – отчетливо сказал раненый, наконец перестав скалиться.
Приглушенно хлопнул выстрел – Катрин стреляла сквозь карман шинели. На лицо Женьки брызнуло чем-то теплым. Фальшивый раненый повалился. Младший сержант прыгнул на девушку, норовя ударить в лицо прикладом, – Катька почему-то не стреляла, едва успела присесть – приклад ударил в стену над головой. Дальше Женька разглядеть не успел – коренастый пихнул его в дверь. Женька уперся, ткнул-ударил врага лбом. Неуклюже получилось – хрустнули очочки, боль обожгла переносицу. Коренастый выругался и отпустил винтовку. Женька от неожиданности покачнулся – тотчас получил сильный тычок в грудь. Что-то скрипнуло – коренастый отшатнулся, в руке у него был узкий, похожий на шило нож. «Режет меня!» – понял Женька и отпихнул вновь налетающего коренастого прикладом винтовки. От удара «маузер» из рук вывернуло, но коренастый почему-то тыкать ножом не спешил. Вздрогнул, глаза изумленно раскрылись, еще раз вздрогнул – Женька увидел наставницу – придерживая за горло, била коренастого штык-ножом в нижнюю часть спины. Рявкнула: «Добей!» – и, оттолкнув врага, кинулась вниз. Женька увидел гражданского – тот молча скакал по ступенькам вниз, оступился, упал на камни. Вскочил, прихрамывая, бросился дальше. Катрин догоняла его длинными прыжками, враз перемахивая чуть ли не по лестничному проему, полы шинели развевались крыльями. Толстяк уже метнулся в проход подъезда – девушка мелькнула следом. Раздался короткий вскрик…
Женька осторожно потрогал переносицу – болела жутко. И кровь. Наверное, нос сломал. Рослый немец лежал словно по стойке «смирно» – руки вдоль тела, автомат на груди, под глазом маленькое пулевое отверстие. Младший сержант замер на нижней площадке – ноги подогнуты, у горла темная полоса блестит. Женька с опозданием поднял винтовку, но и коренастый лежал смирно, едва не касаясь мерзкой рожей сапог Землякова. Женька попятился, машинально пощупал измазанным пальцем вспоротую на груди шинель – под ней чувствовалась кобура «вальтера». Ага, вот оно как – в пистолет ножичком угодил. В глазах почему-то двоилось – то ли от нервов, то ли от потери крови.
Коренастый вдруг шумно вздохнул и вытянулся. Женька вздрогнул. Снизу раздался стон, приглушенно рявкнула Катрин. Судорожно перешагивая через трупы, Женька пошел вниз.
Командирша, держа на изготовку лом, вела толстяка. Тот стонал, держался за плечо. Правая рука бессильно висела. Катрин подбодрила пленника пинком и глянула на Женьку:
– Что с фейсом?
– Нос, наверное, сломал.
Пальцы у командирши были приятно прохладные, когда трогала, даже боль утихала.
Катрин вытерла пальцы о шинель:
– Не сломано у тебя ничего. Нос прямо торчит, только ссадина приличная. Ты бы все-таки снял очки. Толку-то от них теперь…