Я ощутил острое одиночество. Первый раз за все время.
Аргус продолжал сидеть, не пытаясь высвободиться, но я почувствовал себя глупо, разжал руки и встал.
— Пойдем, — сказал я. — Давай домой.
В доме светилось окно, вместе со стеной леса на заднем плане все смахивало на слащавую картинку. Я уже взялся за калитку, когда увидел, что аргус тычется во что-то носом.
— Не подбирай с земли, — сказал я ему.
Он с размаху сел на свой зад и расставил передние лапы.
Я нагнулся.
Кусок сырого мяса. Прямо у калитки. И острый запах чеснока.
* * *Она возилась у кухонной стойки. Ничего особенного не делала, просто вскрывала термопакеты. Она не умела готовить.
— Кто-нибудь заходил?
Она повернула ко мне холодное злое лицо.
— Что?
— Здесь был кто-нибудь? Соседка?
Я знал, что пару раз она заходила в деревню за мысом. Говорила, по каким-то делам, но я подозревал, что просто поболтать.
— Нет, — она покачала головой, — кто к нам придет? Ты же никого…
— Не думаю, что я там желанный гость, — сказал я. — Кстати, кто-то разбросал отраву у калитки.
Я достал завернутый в носовой платок кусок начиненного мышьяком мяса и бросил его в камин. Мясо зашипело на углях, и запах чеснока распространился по всей комнате.
Она сморщила нос.
— Какая гадость!
— Верно.
— Зачем ты бросил его в камин? Он же всю комнату провоняет!
— Да… глупо. Но не уверен, что это можно выбрасывать в биотуалет. А на улице оставлять нельзя. Здесь бегают лисы… Как ты считаешь, кто это сделал?
Она поджала губы.
— Уж не думаешь ли ты, что это я?
— Упаси боже. Но, может, ты кого-нибудь видела?
— Наверное, кто-то травит крыс.
Здесь не травят крыс. По крайней мере, мышьяком. Но этого я ей говорить не стал.
Она вывалила содержимое пакета в тарелку, поставила передо мной, а сама вновь уставилась в экран. Одиночество навалилось на меня, как темное глухое одеяло.
— Послушай…
Она с досадой повернулась.
— Да?
— Поговори со мной.
Она, казалось, удивилась.
— О чем?
— Не знаю. Мы же так хорошо разговаривали. Ты рассказывала о себе. О жизни… о последних новостях… о чем-нибудь…
— Ну, так включи себе последние новости, а я пока досмотрю. Это репортаж из Дворца мод! Один-единственный раз в сезон.
— Смотри, конечно, — я ковырнул вилкой еду, которая уже начала остывать.
В комнате воняло чесноком и горелым мясом.
* * *А утром ко мне зашел староста.
Песчаная дорожка к дому была мокрой от росы, и когда он шел по ней, оставались темные следы. Здоровый такой мужик.
Я как раз был занят тем, что так и не успел сделать вчера — подновлял забор. Древесина на изломе пахла замечательно.
Аргус лежал на крыльце, перегораживая собой вход на веранду, и староста топтался внизу, не решаясь войти.
Я крикнул:
— Он вас не тронет!
Но староста все равно не двинулся с места.
Я зашагал к нему напрямик через малинник.
— Это животное, — укоризненно сказал староста, — оно слишком большое, чтобы…
— Чтобы что?
Аргус примерно с крупного ротвейлера. Я видал собак и помощнее.
Я поднялся по ступенькам, и староста за мной, держась так, чтобы я был между ним и аргусом. Я пододвинул ему кресло и спросил, хочет ли он варенья со сливками. Но он не захотел ни варенья, ни сливок, ни чаю. Почему-то никто из моих гостей не хочет чаю.
— Погоды нынче стоят хорошие, — сказал староста.
Я согласился, что да, погода просто замечательная.
— Не то что в прошлом году.
Я сказал, что мне трудно судить, поскольку поселился я здесь недавно.
— В том-то и дело, — сказал староста. Он устроился поудобнее в кресле и сложил руки на коленях. — Я вроде как староста округа. Пришел познакомиться.
— Очень приятно.
— У нас тут людей всего ничего. Деревня, с десяток хуторов… Пара-другая коттеджей, вроде вашего.
— Угу.
— Меня люди выбрали. Должен быть староста. Хотя людей мало.
— Да.
— Вот я и пришел познакомиться.
Маска простака самая удобная. Его выдавали глаза.
— Вы редко бываете в деревне.
— Вообще не бываю. За покупками мы ездим в город.
— А у нас там что-то вроде клуба. И любительский театр.
— Будет время, — сказал я, — обязательно схожу на представление. Вы мне программу скиньте.
— А в лесу вас кое-кто видел. И у озера.
— Я люблю гулять.
— Это хорошо, — сказал он, — я всегда говорю: гулять полезно. Я им так и сказал: он ничего дурного не делает, просто гуляет.
— Договаривайте, — сказал я, — и кончайте этот маскарад.
— Ладно, — он вздохнул. — Действительно, чего уж там. Вы производите впечатление разумного человека. И безобидного. Но вас здесь не любят. К сожалению.
Деревенский простачок исчез, точно по лицу старосты прошлись мягкой губкой. Я подумал, что он не последний человек в этом их любительском театре.
— Я ни с кем не знаком.
— Вы не ходите в клуб. Не общаетесь с людьми. Им это не нравится. Они полагают это высокомерием. Пренебрежением. И еще — эта ваша собака…
— Аргус.
— Тем хуже. В деревне многие боятся ходить к озеру.
— Аргус никому не причинит вреда. Иначе кто бы позволил везти его на Землю?
— Он чужак. Чужое существо. Кто может за него поручиться?
— Я.
— А за вас?
Мы замолчали. Солнце выпарило росу, и сад был заполнен ровным гудением пчел.
* * *— Все знают, аргус с человеком вроде как в связке. Одно целое. И если он захочет, чтобы вы, скажем, взяли в руки нож…
— Вы взрослый образованный человек, — сказал я, — и должны знать, что взаимодействие с аргусом строится совсем на другой основе. Он не может заставить меня что-либо делать. И я его тоже.
— Ага! — сказал он удовлетворенно.
— Что — ага?
— Если он решит причинить кому-нибудь вред, вы не сможете ему помешать. Вы его не контролируете.
— У вас есть собака?
— Да, — его голос немного потеплел. — Молли. Она ретривер. Золотистый ретривер.
— Вы контролируете ее?
— Вы же сами сказали, тотчас ответил он, — аргус не собака.
Мы опять замолчали.
Дурак, хотел я сказать, самодовольный дурак. Ловкий, хитрый манипулятор, недаром тебя выбрали старостой, но ты видишь не дальше своего носа. Все, что вокруг, ты получил именно благодаря аргусам. Ненаселенную, процветающую Землю, свободную от неврозов и агрессии, чистый воздух, чистую воду. Это озеро. Иные миры. Ты получил все.
А что получил я? Мы?
— Вам не стыдно? — спросил я тихо.
— Я против вас ничего не имею, — возразил он. — Но я представляю людей. А они вас боятся.
— Чего вы от меня хотите?
— Чтобы вы уехали.
— А если я откажусь?
— Сам я против вас ничего не имею, — повторил он, — но люди… Могут быть неприятности.
— Вы староста, вы обязаны следить за соблюдением законности.
— Ну… — он поднялся, — я и слежу. Я пытаюсь не допустить неприятностей.
— Не нужно запугивать меня, — я тоже встал.
— Да я и не запугиваю. — Он уже был на крыльце. Аргуса он обошел по большой дуге, но тот все равно встревоженно отодвинулся.
Я потрепал аргуса по голове и снова занялся починкой забора, в какой-то момент отметив, что вколачиваю в землю колья с удвоенной силой.
* * *Лунный квадрат лежал на полу, медленно переползая с одной половицы на другую. За окном шумел лес.
Зря я вернулся на Землю.
Любой ныряльщик мечтает оказаться на Земле. Пройтись по траве, полежать на берегу. Есть десятки миров, пригодных для жизни, но там все другое. Свет, тяготение, сам воздух… А ныряльщик жаждет очутиться там, откуда когда-то ушел в глубокий поиск. И думать забывает о том, что Земля — это еще и люди. Что к звездам ушли лучшие. Самые энергичные, самые смелые. Идеалисты, мечтатели, пассионарии.
А остались обыватели. В глубоком поиске ныряльщик вообще редко думает о людях — больше о небе, траве и деревьях.
Ностальгия — страшная штука.
И не лечится.
Как же должен страдать аргус, подумал я, он-то ведь в чужой среде, в абсолютно чужой среде, кроме меня, у него ничего здесь нет, не за что держаться… Мы улетим отсюда, улетим в другой мир, не такая уж большая жертва по сравнению с той, что выпала ему. Я думал, если мне будет хорошо, я смогу как-то передать это ему, чтобы и ему было тепло, хорошо и покойно…
Я осторожно, чтобы не разбудить женщину, тихонько посвистывавшую рядом, встал с постели, пересек комнату и подошел к аргусу, лежащему на своем матрасике в углу комнаты. Сейчас, в темноте он действительно очень походил на собаку. Вытянутые лапы тихонько подрагивали. Ему что-то снится? Может, он у себя, среди сородичей, бегает по равнине, расцвеченной чудными красками, не доступными незрячим людским глазам? Нет, скорее, что-то плохое — я ощущал смутную тревогу, тоску… почти ужас.
Я присел на корточки и положил руку ему на затылок.
— Что ты… Успокойся…
Обычно мне удавалось его как-то отвлечь, разбудить, но сейчас, когда его голова приникла к моей ладони, тревога только усилилась.
Он побежал к двери. Вернулся обратно. Несколько раз боднул меня головой.
Что-то не так…
Запах дыма.
Он просачивался сквозь щели окна и свет снаружи уже не тек ртутью и серебром, а был багровым… Я-то думал, это луна заходит.
На корабле я бы среагировал гораздо раньше. Я не ждал от Земли никаких подвохов; иначе не позволил бы себе расслабиться.
Небьющееся пластиковое окно было чем-то подперто снаружи; глотая дым, я добрался до двери на веранду, толкнул ее — заперта. Разумеется, тоже снаружи. Я активировал «болтушку» и вызвал сразу пожарную команду и полицию.
Никакой реакции.
Дым царапал горло. Я бросился к кровати, но женщина уже проснулась и теперь сидела, свесив ноги, кашляя и держась за горло.
Я вновь метнулся к окну — на подоконнике стоял кувшин с цветами, я еще ругал ее за это смешное пристрастие к букетам, — не люблю смотреть на умирающие цветы; вытряхнул букет и вылил воду на рубаху. Разорвал рубаху надвое, приложил ей ко рту, взял ее руку, прижал, потом побежал к аргусу.
Я обмотал мокрой тряпкой его безглазую голову; у аргусов немножко все не так, другой обмен, я не знал, как он переносит дым — легче, чем я, или хуже?
Только тогда я на ощупь нашел крохотную душевую; открыл кран — тот зашипел, выплюнул ржавую струю и затих. Но в ведре под умывальником была еще вода, просто так, на всякий случай, потому что старенький насос время от времени выкидывал всякие фокусы. Я плеснул воды себе в лицо, намочил еще полотенце и вернулся в комнату.
Дверь тоже была чем-то приперта снаружи. Уж они постарались…
Я присел на корточки и обхватил аргуса за шею. Женщина на кровати что-то показывала рукой, другой прижимая ко рту мокрое полотнище. Клочья дыма плавали по комнате, точно сизые медузы.
Я убрал фильтр от лица и сказал:
— Что?
И тут же закашлялся.
Она вскочила, отбросила ногой плетеный половик. Открылся лаз в подпол. Она умоляюще глядела на меня. Я взялся за кольцо и дернул.
Мы осмотрели несколько таких вот домиков на отшибе, чтобы природа, и вода, и лес, и сад… Этот ей понравился. Другие — нет. Он старинный, говорила она, в нем все по-настоящему. Теперь я понял — это из-за подпола. Она знала про подпол. А я не знал.
Надеялась спрятаться от меня, если что?
Неужели она все-таки боялась меня? Настолько боялась?
Мы забрались в подпол, и я тщательно задраил за собой люк. В щели я натолкал мокрых тряпок.
Над нами что-то рушилось и трещало, и в этом треске, в этом жаре, я попытался еще раз связаться по «болтушке» со спасателями. С полицией. С пожарными.
Никто не отозвался.
Я знаю, есть способы заглушить «болтушку», и если в деревне нашелся кто-то с технической смекалкой…
Она тихо всхлипывала у моего плеча; я не столько слышал, сколько ощущал, как она дрожит. Я обнял ее, прижал к себе, но она высвободилась, отползла на коленях куда-то в сторону, вернулась. Потом она взяла мою руку и что-то вложила мне в ладонь.
Металл был на удивление прохладным.
Она действительно меня боялась, иначе не стала бы прятать в подполе запрещенное, незаконное оружие. Наверное, купила где-то на черном рынке, дурочка.
Нас учили обращаться с оружием. На всякий случай.
Аргус прижимался к моему боку, он был очень горячий, ребра так и ходили.
— Спокойнее, — сказал я ему на ухо, — спокойнее. Мы выберемся отсюда, и все будет хорошо. На озере прохладно, мы выкупаемся в озере, а потом пойдем лесом…
Он качнул головой. Понял? Не знаю.
* * *Я не очень хорошо разбираюсь в человеческой психологии, особенно в психологии толпы. Ныряльщиков этому не учат — незачем.
Но я угадал — рядом с домом больше не было ни одного человека. Что вы? Какой поджог? Мы все сидели на спектакле, ну вы же знаете, у нас театр… все до одного. Спросите любого.
Вода в озере была белая и теплая, как молоко. В камышах резко и коротко крикнула какая-то птица. Я взвесил в руке маленький пистолетик, такие еще называют «дамскими». Не самое удачное оружие.
Нет, все стихло…
Она плакала.
Я сказал:
— Не надо, все уже закончилось.
На самом деле она потому и плакала. Стандартная реакция на опасность.
— Ну, подумаешь, разбили нашу «букашку». До города не так уж далеко. Все в порядке.
— Я не… — она вытерла слезы ладонью, — я… прости меня. Я хочу сказать…
— Я понимаю.
Аргус сидел подле уреза воды, широко расставив лапы, поводя слепой головой, словно сканировал пространство. Я подумал, наверное, так оно и есть. Даже я до конца не знаю, на что он способен. Он способен учиться. Раньше он не знал, что такое люди. Теперь знает. Никто не может приблизиться к нам незамеченным.
Жители Земли. Они поставили на вокзальной площади памятник человеку с аргусом. Памятник им любить легче.
— Ты лучше умойся, — сказал я, — нам надо идти.
— Я хочу пить! — она шмыгнула носом.
— Так ведь вот озеро.
— Но вода… она же грязная.
Это было ледниковое озеро, спящее в гранитном ложе, относительно чистое. Так я ей и сказал.
— Наверняка там плавают какие-нибудь микробы.
— Да. И свирепые страшные коловратки.
Она попыталась улыбнуться. Опять вытерла слезы ладонью. Потом опять всхлипнула.
— Почему они это сделали? Почему?
— Чужаков не любят. Мы для местных жителей чужаки. Вот и все.
— Но… вот так?
Это вроде лейкоцитов, хотел сказать я, они ощущают инородные частички, попавшие в кровеносное русло. И уничтожают их. Человек в связке с аргусом, сказал староста, больше не человек. И деревня постаралась вытолкнуть инородное тело. Когда это не удалось, она его уничтожила. Простой механизм, примитивная реакция. Лейкоцит — та же амеба. Ну, почти та же…
Ты сама купила пистолет, хотел сказать я. И выбрала дом с подполом. Чтобы было куда укрыться, когда я превращусь в инопланетное чудовище.
Поэтому я ничего не сказал. Просто погладил ее по плечу. Аргус немедленно ткнулся мне под руку. Ревнует?
Она поглядела на аргуса, словно увидела его в первый раз.
— А он симпатичный, — сказала она удивленно, — похож на собаку. У меня когда-то была собака. Вот только это ужасно, когда нет глаз.
— Тем не менее он видит. Только по-другому. Не так, как мы.
— А… меня? Как он видит меня?
— Как скелет, поросший светящимся пухом, — безжалостно сказал я.
— Ужасно, — повторила она. И тут же обеспокоенно поглядела на меня.
— А ты?
— Ты красивая, — сказал я, — у тебя светлые волосы. Серые глаза. И распухший красный нос.
Она опять попыталась улыбнуться.
Над озером плавали волокна тумана. Сейчас они поднимутся, и мы окажемся в «молоке».
— Надо идти, — сказал я, — иначе нас накроет туманом.
— Ты вызвал спасателей? — она постепенно приходила в себя.
— Вызывал. Но не получилось.
— Почему?
— Ретранслятор в деревне. Или поблизости. Они что-то сделали…
— Разве это возможно?
— Возможно. Просто обычно никто не задается такой целью.
— Разве они сами не вызовут спасателей? Чтобы отвести от себя подозрение?
— Сначала они побывают на пепелище. Чтобы уничтожить следы поджога. Я предпочел бы не возвращаться.
Гибель ныряльщика и его аргуса — такое из ряда вон выходящее событие, что репортеры вцепятся в него мертвой хваткой. Наверняка жители примут меры, чтобы все выглядело как несчастный случай; или что я, свихнувшись, сам сжег себя, аргуса и жену, потому что так и не сумел наладить свою жизнь по-человечески. Полагаю, в деревне будут говорить, что я с самого начала вел себя странно, и староста, который видел меня последним — зашел проведать по-соседски, чтобы убедиться, что со мной все в порядке, — это подтвердит. Но для этого я не должен остаться в живых.
* * *Не уверен, производят ли сейчас капканы — этот был либо самодельный, либо куплен на антикварном рынке… Там же, где ее пистолет.
Кто-то здесь играл в охотника — замечательное занятие, помогающее убить время не хуже любительского театра.
Меня списали из-за того, что у меня притупились рефлексы.
Нет, дело не в этом.
Просто я не был готов к тому, что на Земле может быть опасно. Земля оказалась для меня совсем чужой. Столько раздражителей, столько запахов, такая сложная среда. Ничего общего с металлом и пластиком, с пультом управления и мониторами. Воздух, вода, деревья, мох, валуны, сухие ветки, палые листья… И капкан.
Неужели это я так вою? Нет, это аргус. Когда в глазах прояснилось, я увидел его, он выл, припав на передние лапы.