– Послушайте, я ведь уже все рассказал вашему товарищу.
– Какому товарищу? – Вересень был поражен.
– С такими же корками. Больше мне добавить нечего.
– И по какому делу вас беспокоил… как вы говорите, мой товарищ?
– Разве вы пришли сюда не из-за Крис?
– Из-за кого?
– Кристина. Девушка, которая заглядывала сюда иногда, – бармен щелкнул пальцами, чтобы подобрать наиболее обтекаемую формулировку. – Э-э… чтобы поболтать с клиентами.
– Нет. Меня как раз интересует один из клиентов. Вот этот.
Взяв фотографию, Батов несколько секунд вглядывался в нее. После чего равнодушно пожал плечами.
– Качество хромает, я согласен, – сказал Вересень. – Но другого снимка, к сожалению, нет. Присмотритесь внимательнее. Молодой человек, лет тридцати, темноволосый, спортивного телосложения. Вернер Лоденбах.
– Да хоть бы и Людвиг ван Бетховен. Люди приходят сюда расслабиться, выпить парочку коктейлей. Представляться, а уж тем более предъявлять для этого паспорт вовсе не обязательно.
– Значит, вы не помните этого человека. Он снимал здесь номер около месяца назад.
– Нет-нет, – драконы на руках бармена ощетинились. – Номера снимают ниже. А здесь просто проводят время в компании приятных людей и любуются городом.
– То есть, никакого отношения к гостинице этот бар не имеет?
– Имеет, конечно! Плоть от плоти, так сказать. И чужие здесь не ходят, что совершенно естественно. Только клиенты и их гости.
Вересень решил зайти с другого конца:
– А та девушка, о которой вы упомянули… Кристина?
– Она была гостьей.
– Чьей именно?
– Не кого-то конкретно, – Батов понизил голос и снова прибегнул к эвфемизму. – Гостьей отеля. Ну, вы понимаете… Иногда солидным людям приятно побыть в компании хорошеньких девушек.
– Это называется бордель? – так же шепотом спросил Вересень.
– Это называется эскорт-услуги. Вещь довольно обычная, – бармен подмигнул Вересню, и это могло означать только одно: «ну, что ты из себя целку корчишь, старичок? Все мы – взрослые люди, не первый день на свете живем, понимаем, что к чему». Раскручивать историю с эскорт-услугами совершенно бессмысленно. Это и впрямь обычная и часто практикуемая вещь, а – в случае с отелем «Викинг» – еще и защищенная от несанкционированных посягательств на самых верхах. Так что – лучше заткнуться и промолчать.
НЕ РАЗГОВАРИВАЙТЕ В КЛАССЕ!
– Так что же произошло с той девушкой, Кристиной?
– Несчастный случай. Выпала из окна три недели назад.
Никакой видимой связи девицы с Вернером не просматривалось, но Вересень насторожился.
– И каковы подробности?
– Несчастного случая?
– Да.
– Вроде бы мыла окно, поскользнулась на подоконнике – и… – бармен присвистнул. – Двенадцатый этаж. Сами понимаете, шансов выжить у нее не было. Грустная история.
И странная, – мысленно добавил Вересень. Мыть окна в самом начале августе – еще туда-сюда, хотя большинство людей проделывает это весной и в предзимье. Но представить, что этим занималась девица, оказывающая определенного рода услуги состоятельным людям… Что-то здесь не складывается. Не выходит из дерьма ириска, как сказал бы капитан Литовченко.
– Я еще подумал тогда: что-то Крис не показывается. Неужели нашла своего принца? Даже порадовался за нее. А оно вон как вышло…
– Она искала принца? – удивился Вересень.
– Конечно. Она же девушка, а все девушки ищут принца. Чтобы тратить его деньги и ни в чем себе не отказывать.
– Тянет на жизненное кредо.
– У нее было другое кредо.
– Какое же?
– Пора валить. Но сначала – дождаться подходящего средства передвижения. Инкассаторская машина вполне бы подошла. Или поезд, перевозящий золотой запас карликового государства Андорра. Образно выражаясь, как вы понимаете.
– Я так понимаю, что вы были дружны. Если уж она делилась с вами сокровенным.
– Дружны – это громко сказано. Так, болтали иногда. О том, что с ней произошло, я вообще узнал от вашего коллеги.
– Имя коллеги не припомните?
– Погодите. У меня где-то валялась его визитка.
Бармен исчез из поля зрения следователя, и спустя минуту (Вересень потратил ее на изучение винной карты) на стойку вспорхнул кусок картона грязно-бежевого цвета.
РЕЧКАЛОВ ВЛАДИМИР АФАНАСЬЕВИЧ, – значилось в нем. Далее шло место работы Речкалова (прокуратура Калининского района) и несколько телефонов: служебный, домашний и мобильный. В унылой визитке не было никакого подвоха, да и фамилия показалась Вересню смутно знакомой. Нет, по работе они не сталкивались никогда, но вполне могли сидеть рядом на ежегодных отчетных собраниях личного состава.
– Я бы хотел взять ее, если вы не возражаете.
Из-под стойки раздалось нечленораздельное «угу-мм-м», но хозяин цветных драконов показываться не спешил. И Вересень снова принялся за винную карту. Ну и цены здесь ломят, прости господи! Бутылка самого дешевого вина стоила бы следователю половину месячной зарплаты. А чтобы вкусить все прелести вин подороже, пришлось бы взять потребительский кредит. Или вообще – влезть в ипотеку.
– Что-то случилось? – спросил Вересень, когда все сроки ожидания драконов вышли.
– Я – мудак.
Вересень, который слышал в своей жизни и не такие откровения, не особенно удивился.
– Вылезайте-ка. И объясните, что произошло.
Наконец-то возникший на горизонте бармен был явно огорчен.
– Нашел здесь у себя одну бумажку. Которую должен был передать. Совсем из головы вон…
– Может, еще не поздно?
– Поздно, – шляпа на голове бармена закачалась и съехала на затылок. – И ничего с этим не поделаешь.
– А что за бумажка?
– Записка. Крис попросила меня передать эту чертову записку одному человеку. Здесь, в отеле.
– Кому-то из персонала?
– Не смешите.
– Речь шла о постояльце?
– Скорее всего. Она написала ее при мне. Да, теперь я точно вспомнил. Она стояла ровно там, где стоите сейчас вы. Заказала пятьдесят грамм водки и попросила листок бумаги.
– Когда это произошло?
– Месяц назад. Да, точно. Двадцатого июля.
В нос Вересню ударил едва слышный запах ванили. Это не было связано с атмосферой бара, в которой были разлиты совсем другие ароматы – кофейных зерен, сигар и трубочного табака. Это был личный маркер следователя: если ноздри щекочет ваниль – будь внимателен и предельно собран, тебя ждет незапланированное открытие. Та самая случайность, что может сыграть на руку следствию.
– Странно. Вы забыли передать послание, но точно помните день и обстоятельства, при которых оно было написано.
– Ничего странного, – бармен хрустнул пальцами. – В тот день, утром, у меня угнали тачку. А я на ней и недели не откатался, в долги влез, чтобы купить.
– Красный BMW-кабриолет? – зачем-то спросил Вересень.
– Издеваетесь?
– Просто уточняю марку машины.
– Так вы и тачками занимаетесь?
– Иногда.
– Моя была попроще. «Шевроле-Авео» в базовой комплектации. Может, посодействуете в поиске? А то местные сыскари не чешутся. Говорят, слишком много угонов этим летом, и я у них не единственный.
– Давайте вернемся к двадцатому июля.
– А чего возвращаться? Черный день в моей жизни. Пять часов просидел в ментовке, давал показания и всякие бумажки заполнял. Хотел вообще отгул взять, не было никакого желания на работу идти. Но одному в четырех стенах сидеть – еще хуже. Короче, настроение у меня в тот день было на нуле. Только о своей ласточке и думал: какая сволота ее увела. А тут Крис с запиской. У нее настроение тоже было неважнецкое, так что по стопарику мы с ней хлопнули на пару. Вообще-то, я на работе никогда не пью, но тут…
– А почему у нее было неважное настроение?
Батов почесал затылок, отчего его шляпа соскользнула на лоб и закачалась на жестких, как проволока, волосах.
– Принц сорвался, я так думаю. Накануне она сидела с каким-то чуваком. И ушли они вместе. А в тот день она кого-то ждала. Причем кого-то конкретного. Точно! Она ждала.
– Откуда вы знаете? Она сама вам сказала?
– Нет, конечно. Но понять было несложно. Несколько раз к ней подкатывались какие-то деятели. Но она их довольно быстро отшила.
– Обычно она так не поступает?
– Обычно – нет. Недотрогам здесь не место. Только я вам ничего не говорил.
– Само собой, – кивнул Вересень. – И как долго она ждала?
– Так. Пришла она в семь и просидела чуть больше часа. Заказала лонг-дринк, а водку попросила уже у стойки. Я, конечно, не сдержался и выложил историю с моей ласточкой. И сказал, что день выдался паршивый.
– А она?
– Посочувствовала, но в тему не особенно вникала. Понятное дело: тут свои гондурасы чесать не успеваешь, где уж за чужими уследить. А перед тем, как бумагу попросить, Крис заявила, что как бы все не начиналось, все равно кончится паршиво. Как тот день.
– Записка все еще у вас?
– Записка все еще у вас?
– Да. Я потому и вспомнил, что на нее наткнулся. Голова была совсем другим забита, вот и не передал вовремя.
– Давайте ее сюда.
Сложенный вчетверо листок бумаги перекочевал в руки Вересня, а запах ванили стал таким острым, что разом вытеснил все другие запахи.
№ 17 — было написано в верхнем правом углу.
– Что это?
– Номер, в который я должен был отнести записку. Что же еще?
– А почему она сама не сделала этого?
– Может, не хотела видеться с человеком из семнадцатого номера. Или, наоборот, хотела, а того не оказалось на месте. Может, именно его она и ждала.
– Вернер Лоденбах. Человека из семнадцатого номера звали Вернер Лоденбах. Именно о нем я и спрашивал с самого начала.
– Можно еще раз взглянуть на фото?
На этот раз бармен изучал снимок намного дольше.
– Вспомните, не с ним ли была ваша подруга накануне? Это важно.
– Накануне бар был забит под завязку. У меня минуты свободной не было, где уж тут посетителей изучать. Но вроде похож.
– Вроде или похож?
– Да здесь сам черт не разберет, на этой фотографии! – в сердцах бросил бармен.
– А видеокамеры у вас установлены?
– В баре?
– Да.
– Стояли одно время, но это не нравилось клиентам. Сами понимаете уровень. – Драконы взметнулись куда-то ввысь, к перистому облаку, на котором проходило совместное заседание мирового правительства и мировой же закулисы, слегка разбавленное девочками по вызову. – Вот камеры и демонтировали. Но они есть внизу, в холле.
– Понятно. А со своей подругой вы больше не виделись?
– Нет, – Батов шмыгнул носом и попытался изобразить страдание на лице, но вышло не очень убедительно. – Те полста граммов водки были последними.
– Ясно. Ну, что ж, спасибо за помощь, Олег.
– Выходит, я помог?
Получив утвердительный ответ, бармен оживился:
– Ну, так как насчет моей ласточки? Может, и вправду посодействуете? Ты – мне, я – тебе, как говорится… О! Давайте-ка я вам фирменный коктейль забацаю! За счет заведения.
– Это лишнее.
Если бы не бьющая в нос ваниль, Вересень оставил бы просьбу развеселого парня в шляпе без всякого внимания. Но тот передал ему записку, адресованную Лоденбаху, а мог бы и не делать этого. Осталось только прочесть ее и – продвинуться в зияющей тоннельной темноте хотя бы на шаг. Полшага тоже будет достаточно.
– Сделаем так. Напишите мне имена и телефоны людей, которые занимаются вашим делом. А я, со своей стороны, попробую узнать его перспективы.
…Покинув бар и оказавшись в одиночестве, Вересень развернул записку мертвой девушки, адресованную мертвому парню. Он перечитывал ее снова и снова, но никак не мог понять, что она означает.
ТЕПЕРЬ Я ЗНАЮ, ЧТО ТАКОЕ ТИМБУКТУ. НЕ САМОЕ ЛУЧШЕЕ МЕСТО НА ЗЕМЛЕ. А ВЕДЬ Я ПОЧТИ ПОВЕРИЛА В НЕГО. ЖАЛЬ.
Что это еще за Тимбукту? Какое-то географическое название, место на земле. Жизнь в нем не сахар, если верить записке. Любой из дней, как бы он не начинался, заканчивается там паршиво. Разбитым сердцем, разбитыми мечтами.
Бедное дитя.
Вересень вдруг снова подумал о Кате Азимовой. Собственно, мысли о Кате не покидали его все последние два года. Отделившись от остальных мыслей, они заняли в голове Вересня особое место. Потайное – за занавеской, которую никто не отдернет без надобности. Но стоит только подуть даже легкому ветерку, как ткань взметнется парусом, воспарит, и – пожалуйста! – вот она, Катя. Никуда не делась, хотя миллион раз намеревалась уйти. Покинуть Вересня навсегда.
В разное время ветер носил самые разные имена, некоторые из них, несомненно, удивили бы саму Катю.
Сейчас ветер, отдаленно напоминающий африканский самум, назывался Кристина.
У роковой красавицы Азимовой общего с Крис было еще меньше, чем с мальчиками, которых крадут цыгане, – так хотелось думать Вересню. Девушка по вызову, циничная охотница за деньгами и, – если повезет, – за состояниями. Небрезглива ровно настолько, чтобы лечь в постель с кем угодно. Но при этом не лишена романтизма и сентиментальности – об этом свидетельствует текст записки. Составленной весьма недурно, если учесть обстоятельства при которых она писалась. О чем может говорить письмо?
Об обманутых ожиданиях.
Принц оказался банальным проходимцем, но это вызвало в Крис не ярость – сожаление. Ярость сжигает за собой все мосты, вернуться к исходной точке невозможно. Сожаление на такой поступок не способно, не готово; оно оставляет шанс проходимцу снова стать принцем. Оно готово поверить, что все происшедшее – случайность. Что это – не конец отношений.
Не тех отношений, в которые Крис вступала почти ежедневно и которые (как предполагал Вересень) довольно щедро оплачивались, – совсем других. Эти отношения ищет любой человек, иногда – всю жизнь, имя им – любовь и привязанность.
Он снова подменяет понятия, вот черт.
Наделяет гостиничную шлюху душой, полной всепрощения и сострадания. Всему виной записка – изящная и так много говорящая посвященному. Легко представить, что ее писала Катя Азимова, которая носила в сумочке не самые простые книги. А шлюхи vulgaris романтических записок не пишут. Они не моют окон в самом начале августа, – или, на худой конец, нанимают для этого специально обученного человека.
Что произошло между Крис и Вернером Лоденбахом вечером девятнадцатого июля? Известно что. Неизвестно лишь когда и почему всплыл этот хренов Тимбукту. Символом чего он был? Этого Вересень не узнает никогда. А вот разузнать подробности жизни Крис ему вполне по силам: для этого необходимо связаться с Владимиром Афанасьевичем Речкаловым, ворон ворону глаз не выклюет.
…Прежде чем покинуть отель, Вересень ненадолго задержался на ресэпшене.
– Вы не сказали, что к вам в отель приходил следователь, – мягко попенял он Кириллу. – По поводу одной девушки, которая… иногда посещала бар.
– Разве вы интересовались девушкой?
– Нет.
– Вот видите. А я привык отвечать лишь на поставленные и четко сформулированные вопросы.
– Хорошо. Что вы знаете о той девушке, Кристине?
– Ничего. Здесь бывает много девушек, всех не упомнишь.
– Она была знакома с Вернером Лоденбахом.
– Ну и что? Девушки здесь для того, чтобы знакомиться с клиентами. Это их работа. Моя работа – служба приема и размещения. Никаких точек соприкосновения между мной и этими девушками я не вижу. А вы?
Такого на арапа не возьмешь, – грустно подумал Вересень. Только факты могут припереть его к стене. И ощущение опасности, которое дает информация, узнанная случайно. Очевидно, подобной информацией портье и впрямь не располагает, оттого и ведет себя так вызывающе.
– Хорошо. У вас в холле стоит видеокамера…
– Две видеокамеры, – уточнил Кирилл.
– Я бы хотел ознакомиться с пленками за девятнадцатое и двадцатое числа прошлого месяца.
– Это невозможно.
– Почему? Правила отеля?
– Это невозможно физически. Записи стираются каждые три недели. Так что самое раннее, что отель может предоставить – последний день июля.
Как Вересень мог забыть об этом? Стирать записи с пленок видеонаблюдения – обычная и повсеместная практика. Не только отельная. Уж не этим ли объясняется то, что Вернер Лоденбах всплыл в отчетах всех заинтересованных ведомств лишь спустя месяц после своей гибели?..
* * *– …Мемориальная доска? – шумно удивился Литовченко. – Уже повесили? Оперативно. Что ж ты молчал? Это дело обмыть надо!
– Доска не моя.
Вересень поморщился: плоская шутка про доску на фронтоне дома преследовала его последние полтора десятка лет. Шутили все – коллеги по работе, немногочисленные приятели по институту и просто знакомые. Это была чисто мужская реакция – женщины до такой глупости не опускались.
Вересень проживал в самом начале улицы Мира, в доме номер шесть, на последнем же – шестом этаже. Ничего примечательного в этом – порядком обветшавшем – строении стиля «модерн» не было. Кроме вышеупомянутой доски, которая гласила:
В этом доме жили
с 1935 по 1941 г.
выдающиеся кинематографисты,
педагоги, народные артисты СССР
СЕРГЕЙ АПОЛЛИНАРЬЕВИЧ
Г Е Р А С И М О В
ТАМАРА ФЕДОРОВНА
М А К А Р О В А
Вересень старался лишний раз на доску не смотреть, чтобы не портить карму себе, а заодно и Сергею Аполлинарьевичу и Тамаре Федоровне – людям, безусловно талантливым, хотя и творившим не в самые лучшие времена. Они уж точно не заслуживали тех неандертальских барельефов, что были привинчены к доске. При этом С.А. был похож на бандюгу, не брезгующего гоп-стопом, а Т.Ф. являла собой классический пример воровки на доверии.
Интересно, как отнесется к сомнительной эстетике доски дурацкий парень?
Вопрос был далеко не праздным, ведь вчера вечером Мандарин переселился к следователю. Этому предшествовали драматические события, которые лишь подтверждали старую, как мир, истину: любовь с первого взгляда существует.