Миссис Бронте умерла в сентябре 1821 года, и жизнь ее тихих детей, должно быть, стала еще более тихой и одинокой. Шарлотта впоследствии очень старалась припомнить свою мать, и ей удалось вызвать в памяти несколько образов. Первый из них – мать играет при вечернем освещении со своим маленьким сыном Патриком Брэнвеллом в гостиной хауортского пастората. Увы, воспоминания четырех– или пятилетнего ребенка не могут не быть отрывочными.
Мистер Бронте страдал расстройством желудка и потому был вынужден соблюдать строгую диету. Чтобы избежать соблазнов или же по медицинским соображениям, он еще до смерти жены начал обедать в одиночку и сохранил эту привычку на всю жизнь. Компания ему не требовалась, и он ее не искал ни во время прогулок, ни в повседневной жизни. Спокойная размеренность его распорядка дня нарушалась только появлением церковных старост или посетителей, приходивших по церковным делам. Иногда наведывались и соседи – священники из ближних приходов. Путь их – по горам через вересковые пустоши и потом на Хауортский холм – был столь долог, что, дойдя до цели, они обычно решали провести здесь целый вечер. Надо заметить, жены священников никогда не сопровождали своих мужей в их визитах к мистеру Бронте, возможно, оттого, что миссис Бронте умерла вскоре после того, как ее муж получил здесь должность, а возможно, из-за дальних расстояний и малоприятной местности, которую надо было пересечь. Поэтому дочери хауортского пастора росли совершенно одни, лишенные того общества, которое соответствовало бы их возрасту, полу и положению. Было всего лишь одно семейство, неподалеку от Хауорта, члены которого проявили необыкновенное внимание и доброту к миссис Бронте во время ее болезни и продолжали оказывать внимание ее детям, иногда приглашая их на чай. Один случай, связанный с этим семейством, после чего общение прекратилось, произвел на Шарлотту очень сильное впечатление в раннем детстве. Этот случай может служить образчиком тех диких слухов, которые так легко распространяются в одиноко стоящих деревнях. Я не ручаюсь за точность деталей, и еще менее могла бы поручиться за них Шарлотта, поскольку событие относится к тем временам, когда она была слишком мала, чтобы понимать его значение. К тому же вся история, надо полагать, рассказывалась шепотом, с теми дополнениями и преувеличениями, которые свойственны людям необразованным. Упомянутое выше семейство принадлежало к диссентерской церкви и ревностно следовало этой вере. Глава семьи владел шерстяной мануфактурой и был сравнительно богат. В любом случае тот образ жизни, который он вел, казался «роскошным» простодушным детям Бронте, научившимся различать богатство и бедность в скромной и экономной обстановке пасторского дома. У соседского семейства была теплица, единственная во всей округе, – громоздкое сооружение, построенное из дерева и стекла. Теплица располагалась в саду, который отделялся от дома большой дорогой, ведущей в Хауорт. Семейство было большое, и одна из старших дочерей вышла замуж за богатого фабриканта, жившего «за Китли». Ей вскоре предстояло сделаться матерью, и она попросила любимую младшую сестру приехать к ней в гости и побыть с ней до тех пор, пока не появится малыш. Предложение было принято, и молоденькая девушка пятнадцати или шестнадцати лет отправилась к сестре. Домой она вернулась совершенно больная и павшая духом – так подействовали на нее несколько недель, проведенные в доме зятя. Домашние приступили к ней с расспросами, и выяснилось, что она была соблазнена богатым мужем своей сестры. Последствия этого греха не замедлили сказаться. Отец семейства, вне себя от гнева, запер дочь в ее комнате до той поры, пока он не решит, как следует поступить. Старшие сестры глумились над бедняжкой и проклинали ее. Только мать, которая была не столь сурова, как остальные, сжалилась над своей дочерью. Проходившие по большой хауортской дороге по вечерам видели, как мать с дочерью, плача, прогуливаются в саду уже после того, как все в доме легли спать. Более того, ходили слухи, и их мне пересказывала мисс Бронте, что мать с дочерью продолжают гулять и плакать в этом саду, хотя обе уже давно покоятся в могилах. Ходили и еще более дикие слухи, будто бы жестокий отец, сошедший с ума от бесчестья, свалившегося на его благонравное и религиозное семейство, предложил значительную сумму денег всякому, кто согласится жениться на его несчастной падшей дочери. Такой жених нашелся, он увез ее из Хауорта и довел жестоким обращением до того, что она умерла в совсем юном возрасте.
Столь глубокое чувство обиды кажется весьма естественным в человеке, отличающемся гордой суровостью и придерживающемся строгих принципов религиозной морали. Однако в конечном счете все семейство выродилось. Оставшиеся его члены, в том числе и старшие дочери, продолжали посещать дом своего богатого зятя, словно его прегрешение не превышало во много раз заблуждение несчастной юной девушки, в котором она столь горько раскаивалась. Деревенские жители до сих пор считают, что над потомками этого рода тяготеет проклятие: либо у них плохо идут дела, либо они страдают от болезней.
Таков был единственный дом, который дети Бронте посещали, да и эти визиты очень скоро закончились.
Однако дети и не нуждались в постороннем обществе. Они не были привычны к ребяческим играм и веселью. Едва ли найдется в мире семья, члены которой были бы столь нежно привязаны друг к другу. Мария читала газеты и сообщала почерпнутые из них сведения младшим сестрам, а те слушали с неослабевающим интересом. Я подозреваю, что у них вовсе не было «детских книг» и что они жадно «паслись, никем не потревоженные, на широком пастбище английской литературы», – как выразился Чарльз Лэм46. Слуг в доме не раз поражала необыкновенная сообразительность маленьких Бронте. Сам мистер Бронте в письме ко мне, посвященном этому вопросу, пишет так: «Служанки часто говорили, что никогда не видывали столь умного ребенка (как Шарлотта) и что им приходится в ее присутствии всегда быть настороже, следя за тем, что они делают и говорят. Однако при этом они всегда ладили с Шарлоттой».
Эти служанки живы до сих пор: сейчас это старушки, живущие в Бредфорде. Они сохранили благодарные и глубокие воспоминания о Шарлотте и с неизменной теплотой говорят о тех временах, «когда она была еще совсем крошкой». Вспоминают, что она никак не могла успокоиться, пока не добилась того, чтобы старую, уже неиспользуемую колыбельку отдали из пасторского дома в дом родителей одной из служанок, где она могла пригодиться ее новорожденной сестренке. Рассказывают о множестве добрых дел, которые Шарлотта совершала начиная с ранних лет и до последних дней жизни. Одна из служанок, хотя и оставила место в пасторском доме много лет назад, ездила из Бредфорда в Хауорт, чтобы навестить мистера Бронте и выразить ему свои искренние соболезнования после кончины последней дочери. Возможно, далеко не многие любили семейство Бронте, но эти немногие любили их глубоко и долго.
Вернемся, однако, к письму мистера Бронте. Вот что он пишет.
Когда дети были еще совсем маленькими и только что научились читать и писать, Шарлотта с братом и сестрами разыгрывала пьески собственного сочинения, в которых главным героем-завоевателем выступал герцог Веллингтон – герой Шарлотты. Частенько среди них возникал спор о сравнительных достоинствах герцога, Буонапарте, Ганнибала и Цезаря. Когда страсти накалялись донельзя, то мне (их мать к тому времени уже умерла) приходилось выступать в качестве арбитра и по мере сил успокаивать их. Я частенько задумывался среди этих забот о том, что в них можно приметить искры таланта, который мне никогда не доводилось видеть в детях их возраста… В этой связи мне на память приходит один случай, о котором стоит рассказать. Когда дети были еще очень малы – насколько я могу припомнить, старшей было лет десять, а младшей около четырех, – я подумал, что они знают гораздо больше, чем я подозреваю, однако стесняются говорить. Я стал думать, как сделать их менее застенчивыми, и решил, что этого можно добиться, если дать им возможность скрыть лица. Оказалось, в доме хранится одна маска. Я вручил ее детям и велел по очереди смело отвечать на мои вопросы, прикрывшись ею.
Начал я с самой младшей – Энн, впоследствии писавшей под псевдонимом Эктон Белл. Я спросил, чего же хочет больше всего дитя в ее возрасте? Ответ был таков: «Вырасти и узнать жизнь». Потом я спросил следующую по возрасту – Эмили (впоследствии Эллис Белл), как мне быть с ее братом Брэнвеллом, который плохо себя вел? Она ответила: «Поговорите с ним разумно, а если он не послушается разума, то выпорите его». Я спросил Брэнвелла, как лучше узнать разницу в мышлении мужчин и женщин, и он ответил: «Надо сравнить разницу в их телах». Затем я спросил Шарлотту, какая книга лучшая в мире? Она ответила: «Библия». – «А какая следует за ней?» – спросил я. «Книга природы», – ответила Шарлотта. Затем я спросил, какой вид учения больше всего подходит женщине? Она ответила: «Который заставит ее быть наилучшей хозяйкой в доме». Напоследок я спросил старшую, как наилучшим образом проводить время? Ответ был такой: «Потратить его на приготовление к счастливой вечной жизни». Может быть, я не совсем точно передаю их слова, но и не сильно искажаю, поскольку они глубоко отпечатались в моей памяти. Смысл, во всяком случае, был именно такой.
Начал я с самой младшей – Энн, впоследствии писавшей под псевдонимом Эктон Белл. Я спросил, чего же хочет больше всего дитя в ее возрасте? Ответ был таков: «Вырасти и узнать жизнь». Потом я спросил следующую по возрасту – Эмили (впоследствии Эллис Белл), как мне быть с ее братом Брэнвеллом, который плохо себя вел? Она ответила: «Поговорите с ним разумно, а если он не послушается разума, то выпорите его». Я спросил Брэнвелла, как лучше узнать разницу в мышлении мужчин и женщин, и он ответил: «Надо сравнить разницу в их телах». Затем я спросил Шарлотту, какая книга лучшая в мире? Она ответила: «Библия». – «А какая следует за ней?» – спросил я. «Книга природы», – ответила Шарлотта. Затем я спросил, какой вид учения больше всего подходит женщине? Она ответила: «Который заставит ее быть наилучшей хозяйкой в доме». Напоследок я спросил старшую, как наилучшим образом проводить время? Ответ был такой: «Потратить его на приготовление к счастливой вечной жизни». Может быть, я не совсем точно передаю их слова, но и не сильно искажаю, поскольку они глубоко отпечатались в моей памяти. Смысл, во всяком случае, был именно такой.
Странный и остроумный в своей простоте способ, с помощью которого отец сумел выяснить скрытые мысли детей, сам тон и характер этих вопросов и ответов показывают, что воспитание, получаемое маленькими Бронте, было весьма своеобразным. Они не были знакомы с другими детьми. Они не знали других способов мышления, кроме того, который черпали из отрывков разговоров о церковных делах, услышанных в гостиной, или обсуждения деревенских новостей в кухне. И тот и другой вид беседы имел свои характерные черты.
Их живо интересовали характеры людей, а также вопросы внутренней и внешней политики, которые обсуждались в газетах. О старшей дочери, Марии, отец рассказывает, что, когда девочке было всего одиннадцать лет, он мог вести с ней разговоры на любые злободневные темы совершенно свободно, как со взрослой, и получать от беседы немалое удовольствие.
Глава 4
Спустя год после смерти миссис Бронте к ним переехала из Пензанса ее старшая сестра, чтобы взять в свои руки хозяйство в доме зятя и позаботиться о детях. Мисс Брэнвелл была милой и добросовестной женщиной, обладавшей сильным характером, но несколько ограниченной во взглядах, как и все, кто провел жизнь на одном и том же месте. Из-за сильных предрассудков она вскоре возненавидела Йоркшир. Это и понятно: женщине за сорок лет было непросто переселиться из Пензанса, где цветы, которые мы на севере называем тепличными, растут повсеместно без какого-либо укрытия даже зимой и где теплый влажный климат позволяет людям во всякое время находиться, если они того пожелают, на свежем воздухе, – переселиться в места, где нет ни цветов, ни овощей и даже скромное деревце надо еще поискать, где блеклый снег подолгу не тает на вересковых пустошах, простираясь до горизонта от дверей того жилища, которое стало теперь ее домом, и где осенними и зимними ночами все четыре ветра, кажется, сцепляются в схватке, едва не разрывая на куски дом, и воют, словно рвущиеся внутрь дикие звери. Ей не хватало здесь обычных в маленьких городках визитов соседей с их добродушными разговорами. Не хватало друзей и давних знакомых, которые дружили еще с ее родителями. Ей не нравились местные обычаи, а больше всего пугал холод, исходящий от каменных плит пола в коридорах и комнатах хауортского пастората. Лестница, по-видимому, тоже была каменной, что неудивительно, поскольку каменные карьеры находились неподалеку, а за деревьями надо было ехать очень далеко. Мне говорили, что из страха простудиться мисс Брэнвелл всегда ходила по дому в деревянных башмаках, и их стук то и дело раздавался на лестнице. Из того же страха в последние годы жизни она проводила почти все время, и даже обедала, в своей спальне. Дети уважали ее и относились к ней с той привязанностью, которая порождается почтением, но едва ли любили. Резкая перемена места и образа жизни была тяжелым испытанием для женщины ее возраста, и, решившись на переезд, она совершила настоящий подвиг.
Едва ли мисс Брэнвелл учила своих племянниц чему-либо, кроме шитья и других домашних занятий, которыми впоследствии так много занималась Шарлотта. Регулярные уроки давал им отец, а кроме того, любознательные дети пользовались любым случаем, чтобы получить какие-нибудь сведения самостоятельно. Однако примерно за год до описываемых событий на севере Англии появилась школа для дочерей духовенства. Она располагалась в Кован-Бридж, деревеньке на большой дороге между Лидсом и Кендалом. Туда было легко добираться из Хауорта, поскольку по дороге ежедневно проезжал дилижанс, делавший остановку в Китли. Годичная плата за обучение для каждой ученицы (если верить правилам приема, изданным в 1842 году, – а я не думаю, что они сильно изменились со времен основания школы в 1823 году) была следующей:
§ 2. Плата за одежду, проживание, пансион и обучение – 14 фунтов в год; половина этой суммы оплачивается заранее, при приезде ученицы. Кроме того, взимается 1 фунт за включение в число учениц, а также за книги и т. п. В курс обучения входят история, география, пользование глобусами, грамматика, письмо и арифметика, все виды рукоделия, а также другие виды домоводства, такие как шитье тонкого белья, глажка и др. По желанию производится дополнительное обучение музыке или рисованию за дополнительную плату 3 фунта в год.
Третий параграф требовал, чтобы родственники или опекуны заявили о желаемом ими виде дополнительного обучения для своей дочери, исходя из планов на ее дальнейшую жизнь.
Четвертый параграф указывал, какую одежду и туалетные принадлежности девочка может привезти с собой, и заключался следующим:
Ученицы должны одеваться одинаково. Они носят простые соломенные шляпки, летом – белые полотняные платья по воскресеньям и нанковые в другие дни; зимой – пурпурные шерстяные платья и того же цвета плащи. Чтобы обеспечить однообразие одежды, они должны внести дополнительно по 3 фунта на платья, пальто, шляпки, накидки и оборки. Таким образом, полная сумма, которую следует внести при зачислении за каждую ученицу, составляет:
7 фунтов – предварительная плата;
1 фунт – вступительный взнос за книги;
1 фунт – вступительный взнос за одежду.
Восьмой параграф гласил: «Все письма и посылки должны проверяться директрисой школы». Впрочем, это обычное правило всех женских школ: считается естественным, что учительница обладает подобным правом, хотя с ее стороны было бы неразумно слишком часто им пользоваться.
Нет ничего примечательного и в других правилах, копию которых мистер Бронте, несомненно, получил в то время, когда решил отправить своих дочерей в школу Кован-Бридж и в июле 1824 года доставил туда Марию и Элизабет.
Теперь я приступаю к самой трудной части своего рассказа, поскольку свидетельства, касающиеся описываемого предмета, разнятся настолько, что добраться до правды не представляется возможным. Мисс Бронте неоднократно говорила мне, что она не взялась бы писать то, что она написала о ловудской школе в романе «Джейн Эйр», если бы знала, что это место немедленно отождествят с Кован-Бридж, – хотя в ее повествовании не было ничего, кроме правды, о том, что она там видела. Она говорила также, что не считала необходимым стремиться в художественном произведении к той объективности, которая требуется в судебном разбирательстве: искать причины происшедшего, учитывать чувства учениц и стараться бесстрастно анализировать поступки тех, кто руководил тогда школой. Полагаю, она была бы рада возможности исправить слишком сильное впечатление, произведенное на читателей нарисованной ею живой картиной, несмотря на то что сама мисс Бронте всю жизнь страдала душой и телом от последствий того, что происходило в школе, и до самого конца сохраняла веру в необходимость говорить правду, и только правду.[3]
В основании этой школы большую роль сыграл священник, живший близ Кёрби-Лонсдейл, – преподобный Уильям Карус Уилсон47. Это был энергичный, целеустремленный и упорный человек, не жалевший усилий для достижения своих целей и готовый пожертвовать ради этого всем, кроме власти. Он понимал, что духовенству, с его невеликими доходами, создать такую школу было не по силам, и придумал план, согласно которому каждый год по подписке собиралась бы определенная сумма в дополнение к вносимым родителями четырнадцати фунтам в год, что могло обеспечить ученицам серьезное и солидное английское образование. Взносы родителей предполагалось использовать только для оплаты жилья и питания, а все расходы на учебу покрывала подписка. Назначили двенадцать попечителей. Мистер Уилсон был не только одним из них, но также казначеем и секретарем. Впоследствии ему пришлось взять на себя бо́льшую часть руководства делами школы, поскольку он жил к ней ближе других ответственных лиц. Таким образом, от его благоразумия и рассудительности в определенной степени зависел успех или неуспех всей деятельности школы в Кован-Бридж, и именно она стала делом его жизни. Однако мистер Уилсон оказался незнаком с главным правилом, определяющим хорошего руководителя: находить компетентных лиц, которым можно поручить отдельные части своего предприятия, и затем возлагать на этих лиц ответственность и судить об их работе только по ее результатам, не пытаясь постоянно и неблагоразумно вникать в детали. Мистер Уилсон своими неустанными попечениями сделал для школы много добра, и я не могу не сожалеть о том, что в то время, когда он уже состарился и начал терять силы, его ошибки (несомненно имевшие место) оказались выставлены на всеобщее обозрение, причем в форме, которой талант мисс Бронте придал необыкновенную выразительность. Перед тем как написать эти строки, я перечитала слова, которые мистер Уилсон произнес, покидая должность секретаря школы в 1850 году. Он говорил о том, что «вынужден по нездоровью оставить попечение о школе, за жизнью которой столько лет следил с искренней заинтересованностью», и что уходит в отставку, вознося благодарность Господу за то добро, которое сумел сотворить для школы, но с прискорбием сознавая всю ненадежность и недостойность себя как инструмента в руках Божьих.