— Ситуация вышла из-под контроля окончательно и бесповоротно, — обыденным голосом произнес Артем. — Люди, о которых вы здесь упомянули, или мертвы, или пропали без вести. Не исключено, что вы разделили бы их участь, если бы не оказались в таком отдалении. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
— Ну и дела! — присвистнул Зяблик. — Верка, Лилька, выкидывайте к хренам собачьим свой ширпотреб! Не пригодится он. Представляю, какая сейчас в Отчине заваруха, если даже Монах накрылся! Его же ни пуля, ни стрела не брали… Ох, чую, не до свадьбы нам там будет!
— Пусть я на верную смерть иду, — со страстностью Орлеанской Девы заявила Верка. — Но взять с собой ажурные трусы и гипюровый бюстгальтер ты мне, козел, не запретишь!
— Все, мы готовы, — спустя пару минут доложил Смыков. — Попрощаться можно?
— Даже обязательно, — кивнул Артем.
Эрикс пожал все протянутые ему руки, стойко перенес Веркины поцелуйчики и Зябликовы дружеские тумаки, после чего дрогнувшим голосом произнес:
— Что я могу вам пожелать? Только удачи и долгой жизни… Берегите друг друга. Иногда вспоминайте обо мне. Может быть, мысль о том, что где-то в неимоверной дали у вас есть преданный друг, согреет ваши сердца.
— Прощайте, — всхлипнула Лилечка. — Барсику привет передайте. Не надо его только обижать.
Все дальнейшее запомнилось Цыпфу как череда фантасмагорических, а потому не столь уж и страшных сцен (хотя их грандиозный размах свидетельствовал как раз об обратном), в которых он принимал примерно такое же участие, как и грудное дитя, спасаемое родителями из гибнущего под ударами, стихии дома.
— Мы уйдем тем же путем, которым я пришел сюда. — Артем указал на окно. — Внешняя структура этого помещения вывернута совсем в иное измерение.
Только сейчас присутствующие заметили, что жестяной намордник отсутствует, а вырванная из пазов решетка держится лишь на честном слове.
— Чистая работа, — сказал Зяблик с уважением. — С тобой любую тюрягу хлебать не западло. Не раз, видать, винта нарезал?
— Убегал, что ли? — переспросил Артем. — Бывало. Уж и не упомню сколько… Но то были совсем другие тюрьмы. Не дай Бог вам в них побывать.
Пришел он сюда, как видно, налегке и так же налегке сунулся в окно, предварительно отставив в сторону решетку. Ватага выстроилась за ним в очередь.
Вот тут-то и пошли косяком всякие напасти и несуразицы. Что-то у Артема не вытанцовывалось. Он так и остался сидеть на подоконнике, ощупывая пустоту перед собой. Потом спрыгнул на пол и, ни слова не говоря, отошел в угол. Лицо Артема оставалось все таким же бесстрастным, но все понимали — ситуация складывается не совсем так, как он хотел.
Воспользовавшись заминкой, к окну подобрался Зяблик. В той, прошлой жизни, представлявшейся ему сейчас как сплошной мучительный и постыдный сон, он, бывало, часами просиживал на этом месте, ловя ртом скудные порции свежего воздуха. Намордник не позволял рассмотреть что-нибудь снаружи, но Зяблик знал, что из окна открывается унылый вид на внутренний дворик изолятора, где в бетонных, крытых сверху решетками загонах подследственные совершали недолгий моцион.
Сейчас, естественно, он узрел совсем другие дали и другие горизонты — какую-то иную ипостась Синьки, совершенно непохожую на то, к чему они успели привыкнуть. Мир был отлит не из сиреневого хрусталя, а сметан на скорую руку из сизых лохмотьев, свисавших с блеклого неба на столь же блеклую землю. От дверей до окна было не больше двадцати шагов, но в реальном пространстве две эти конструкции разделяли неимоверные расстояния.
Протянув вперед руку, Зяблик сразу уперся во что-то прозрачное, как стекло, но, видимо, несравненно более прочное (иначе откуда бы взялись проблемы у Артема, способного срывать стальные решетки дореволюционного литья и проламывать стены, разделяющие сопредельные миры).
— Ну что же, — Артем, похоже, уже принял какое-то решение. — Если пользоваться терминологией нашего друга, пострадавшего от неправедных судей, в кабур хода нет. Прорываться к дверям, открывающимся только в одну сторону, бессмысленно. Попробуем какой-нибудь иной способ.
Он покинул камеру, и вся ватага, понурясь, последовала за ним. Бродивший на некотором удалении грустный Эрикс удивленно уставился на эту процессию. Появление из пустоты стольких людей сразу заинтересовало и Барсика.
— Всем вам лучше отойти подальше, — Артем остановился и закрыл глаза. — Мне нужно сосредоточиться… Похоже, кое в чем я был не прав… Мое появление здесь не прошло незамеченным… Чувствую, как кто-то пристально рассматривает меня сейчас… Случалось мне общаться с разными существами, но это, кажется, особый случай… Как жаль, что я не обладаю даром Великого Отче…
Силуэт двери, порог которой уже не суждено было переступить человеку, перекосился, сжался в овал, а затем бесшумно разлетелся на множество мелких, как рыбья чешуя, но весьма шустрых бледно-лиловых стрекозок. Брызнув во все стороны и безо всякого ущерба для людей пронзив их тела, призрачные созданья исчезли в дальних далях.
Там, где еще совсем недавно находилась точная копия первой Зябликовой кутузки, в пространстве образовалась дыра, сквозь которую видно было хаотическое мелькание огромных сизых теней — не то облаков, не то какой-то странной растительности.
Артем находился на прежнем месте и был похож на человека, заснувшего в вертикальном положении. Одни только его пальцы судорожно сжимались и разжимались, словно он разминался перед схваткой с кем-то равным себе по силам, а не со сверхъестественными существами, чей истинный облик и пределы могущества оставались тайной.
Затем он заговорил, почти не разжимая губ, — заговорил звенящим, неестественно высоким, почти нечеловеческим голосом:
— Я все равно вырвусь отсюда… Ты напрасно мешаешь мне… Прочь!.. Убери все это… Мне многое известно о тебе… Я знаю, куда уходит корнями твой род… Я сведущ в тайнах пространства и времени… И если ты не хочешь, чтобы этот мир пострадал…
— Почему он по-русски говорит? — встревожилась Лилечка. — А если хозяева не понимают по-русски?
— Они не понимают ни по-русски, ни по-французски, ни даже по-арамейски, хотя, считается что Бог и его авделы говорили именно на этом языке. — Цыпф попытался оттащить Лилечку подальше. — Возможно, они вообще не воспринимают звуков. Тут совсем другой уровень общения, пойми… А слова эти Артем, скорее всего, произносит чисто механически.
— Он, наверное, уже не Артем, — всхлипнула Лилечка. — Он превращается в Кешу.
Вокруг стемнело — стремительно, одним махом. Весь свет, до этого равномерно распределенный в пространстве, сконцентрировался в том месте, где находился Артем.
— Нет! — Он рванулся так, словно на него попытались набросить ловчую сеть.
— Все напрасно… Не будет по-твоему… Зря ты это затеял…
Обычно бледное лицо Артема потемнело и жутко переменилось, совсем как в тот раз, когда в кастильском городе Сан-Хуан-де-Артеза ему пришлось бороться с разгулом неведомой подземной стихии.
Раскинув руки, Артем шагнул вперед и раскрыл глаза, все это время остававшиеся закрытыми. Впрочем, как подумал Цыпф, не пропускавший ни одного движения Артема, тут скорее подошло бы другое определение — «распахнул вежды». Это был взгляд василиска, и окружающих людей, наверное, спасло только то, что он был обращен не на них.
Вперив этот парализующий взор в нечто, видимое лишь ему одному, Артем заговорил снова — но теперь на совершенно непонятном языке, присущем скорее миру вечных стихий, а не живых существ. Случись вдруг чудо, наделившее скалы даром речи, — они, наверное, заговорили бы именно таким голосом.
— Ну все, — махнул рукой Зяблик. — Пошла Маруська в партизаны… Не человек он уже. Сейчас этим самым хозяевам туго придется. Не знали они, с кем связались.
— А как вы думаете, что может случиться с блошиным цирком, если его хозяин подерется с клиентом? — Смыков затравленно озирался по сторонам. — Ведь затопчут к чертовой матери! И даже убежать некуда.
— Ничего! — стал успокаивать его Зяблик. — Прыткая блоха в ловкие руки не дается… Поживем еще… Ты, главное, бдолах держи наготове.
Вокруг что-то происходило. Величественный пейзаж Синьки неуловимо менялся
— так бывает ранней весной на реке, когда несокрушимый прежде ледяной панцирь начинает давать пусть и еле заметные, но фатальные трещины.
Голос Артема перешел в нечленораздельный пронзительный рев. Окажись сейчас рядом что-нибудь стеклянное — фужер, люстра или обыкновенная пивная бутылка, — и от него бы только осколки полетели.
А затем весь окружающий мир изменился — не постепенно, не исподволь, а резко, скачком, как это бывает в кино, когда заканчивается одна сцена и начинается другая.
А затем весь окружающий мир изменился — не постепенно, не исподволь, а резко, скачком, как это бывает в кино, когда заканчивается одна сцена и начинается другая.
То, что раньше находилось у людей над головой и в силу этого называлось небом, сплошь подернулось багряно-синими, растрепанными облаками, сквозь которые зловеще сияли сразу три багровых солнца, расположенных на равном расстоянии друг от друга. Облака эти очень быстро затянули не только купол неба, но и все пространство вокруг. Люди сами стали как бы частью этих облаков
— на лицах их заиграли пурпурные горячечные отблески, а в глазах зажглись алые недобрые огни.
Прорвалась плотина, до этого как бы сдерживавшая всю звуковую гамму этого мира, — вокруг засвистело, завыло, загрохотало.
— Он сворачивает пространства! — закричал Цыпф. — Он действительно хочет разрушить этот мир!
— Не он, дурья ты голова! — возразила Верка. — А то чудовище, которое сидит у него внутри! Оно сейчас ни про нас, ни про Артема, наверное, ничего не помнит. Тешит свою страсть к разрушению, вот и все!
Зяблик без запинки процитировал фразу, в свое время, как видно, глубоко запавшую в его душу:
— «…И пройдет он по лицу земли, ветхий днями, но исполин силой, и дана ему будет власть сокрушать и пожирать, истреблять и губить, отменять и казнить…» Из Евангелия, что ли…
— Но только не из канонического, — усомнился Цыпф. — Скорее всего какой-то апокриф… От сектантов, небось, нахватались.
Среди облаков вдруг возникла нелепая, шаржированная фигура человека, словно бы вырезанная из бумаги неумелым ребенком. Она имела высоту, сопоставимую с будетляндским небоскребом, и интенсивный фиолетовый цвет.
Впрочем, несмотря на циклопические размеры и мрачную окраску, эта фигура не производила сколь-нибудь внушительного впечатления. Наоборот, в ней не ощущалось не то что объема, а даже элементарной вещественности. Это было не реальное существо из плоти и крови, а скорее всего его изображение, созданное каким-то грандиозным проектором на экране неба.
Однако на Артема, а вернее, на загадочного Кешу, целиком и полностью завладевшего сейчас его телесной оболочкой, появление этого бестелесного призрака подействовало примерно так же, как на быка — красная тряпка.
Все окружающее пространство, включая небеса, горизонты и земную твердь, дрогнуло, а потом загудело, будто перестало быть равноправным миром в череде других, таких же миров, и превратилось во вселенский колокол.
Облака сдуло так стремительно, словно они оказались в эпицентре атомного взрыва (нечто подобное Смыков видел в документальном фильме, повествующем об испытаниях ядерного оружия на атолле Бикини). Призрачную фигуру отшвырнуло далеко прочь, и ее густой фиолетовый цвет как бы поблек.
Последовал новый удар — никто из людей не удержался на ногах, — и силуэт, вызвавший у Кеши столь бурные чувства, уже размазанный и перекошенный, очутился совсем в другой точке горизонта. Тряслась земля, гудело небо, призрак, превратившийся в радужное пятно, швыряло из стороны в сторону, пока он не вспыхнул, как легендарный огненный столп, и не рассеялся среди бешеного разгула стихий.
Люди не имели уже ни сил, ни желания следить за тем, что творилось вокруг. От их воли здесь абсолютно ничего не зависело. Оставалось только одно — терпеливо дожидаться конца, каким бы трагическим или, наоборот, счастливым он ни был. А пока их тела обжигали то жара, то холод, одна буря сталкивалась с другой, а небеса меняли свой цвет, как будто уже наступил последний день царствия земного, когда его начнут сокрушать мстители за невинно пролитую кровь агнца.
А потом рев и грохот утихли, дали прояснились, а ветры утихомирились. Во все стороны света простиралась плоская и каменистая земля. Пустынное, бледное небо нависало над ней. В небе мерцало одно-единственное солнце — тусклый закатный диск. Ниже его вздымались невысокие, сглаженные временем горы, а в противоположной стороне, на востоке, стало быть, торчала какая-то скудная поросль. Мир был трехмерен, скучен, стар, и ничто в нем не напоминало о грандиозной и таинственной Синьке.
Вокруг в растерянности бродили люди, узнавая давно потерянных друзей и не узнавая места, в которых они провели долгие годы. Эрикса нигде не было видно — наверное, он бросился на поиски семьи, а оставшийся в одиночестве Барсик ревел, косясь на солнце, неизвестно что ему напоминавшее.
Артем угомонился и пребывал как бы в трансе. К лицу его медленно возвращалась прежняя бледность, а тело время от времени сотрясали судороги. Глядя на него, Цыпф попытался представить себе, что может испытывать разумное существо, в сознании которого одна личность, чужая и непонятная, только что одержавшая победу в грандиозной схватке, удаляется на покой, давая место другой личности, человеческой, ни о чем таком еще и не подозревающей.
— Смотрите, птичка! — воскликнула Лилечка, указывая на горную гряду, вершины которой в свете затухающего дня напоминали красную медь.
С той стороны к ватаге приближалось существо, всем своим обликом напоминавшее одну из тех легендарных птиц, воспоминания о которых сохранились в памяти почти всех народов земли, — беспощадную Гаруду, вещего Симурга, огромную Рух, воинственного Уицилопочтли, бессмертного Феникса.
Перья ее отливали огнем и золотом, широко раскинутые крылья практически не шевелились, а близко посаженные, совсем не птичьи глаза выражали почти человеческую печаль.
Не долетев до ватаги с полсотни шагов, птица сложила крылья и уселась на что-то, для нее вполне удобное, но недоступное человеческому взору (из чего можно было сделать вывод о том, что не все особенности, присущие Синьке, сгинули без следа).
Птица пристально смотрела на Артема, и было непонятно, какую цель она преследует — привести его в чувство или добить окончательно. Наконец Артем открыл глаза, но его взгляд был пуст и бессмыслен, как у человека, очнувшегося от глубокого забытья. Ватага молчала, понимая, что вмешиваться в начинающийся сейчас безмолвный диалог не только бессмысленно, но и опасно.
Не прошло и полминуты, как Артем глубоко вздохнул и лицо его приняло прежнее сосредоточенное выражение. Он или сам сумел вспомнить все, что случилось за последние полчаса, или получил подсказку от Кеши.
— Вот что бывает, когда пытаются остановить того, кто твердо решил уйти, — произнес Артем, обращаясь скорее всего не к мудрой птице, ни в каких объяснениях не нуждающейся, а к людям, сбившимся в кучу у него за спиной. — Мы одолели одного из тех, чьей волей и прихотью был создан этот необычайный мир… Противник наш принадлежал к древней расе Незримых, или Иносущих. Одного из них, правда, имевшего несколько другой облик, вы уже видели. Помните огненного стражника, охранявшего границы Эдема? Существа эти бывают необузданны и упрямы, в чем все вы могли недавно убедиться… Боюсь, что бедняге еще долго придется зализывать раны и восстанавливать силы… Но, как оказалось, торжествовать победу еще рано. Сейчас вы удостоились счастья, — Артем нехорошо улыбнулся, — лицезреть другое сверхъестественное существо — Предвечного, или Феникса. Если Иносущих можно называть владыками пространства, то Фениксов — владыками времени. Мир, разрушенный не без нашего участия, был создан совместными усилиями обоих рас для некой хитроумной игры, являющейся как бы эрзацем их вечной борьбы за власть над вселенной. Кстати, первопредки людей, могучие и беспощадные воины, способные с одинаковым успехом сражаться во времени и в пространстве, были созданы когда-то именно как орудия для этой борьбы…
— Но вы-то не последний человек в этой компании, — Цыпф не мог удержаться от реплики. — Сами же говорили, что вступили на Тропу, выполняя волю сверхъестественных существ…
— Предвечный, которого вы сейчас видите, никогда не бывал на Тропе и не может знать о том, что я связан клятвой верности с его братьями, оказавшимися в ловушке перекошенных пространств, — ответил Артем. — Единственное, о чем он скорбит сейчас, — так это о потере своего партнера. В этом плане я кажусь ему достойной заменой Иносущего. Мне предложено остаться в этом мире, но уже не пленником, а полноправным участником игры.
— Ясно, — буркнул Зяблик. — Мероприятие, так сказать, добровольно-принудительное. Кто по своей воле не соглашается, того силком заставят… Интересно, а перышки этому петуху пощипать нельзя?
— Одолеть Феникса не под силу, наверное, даже Кеше, который, кстати сказать, внимательно наблюдает за всем происходящим сейчас. Используя свою власть над временем, он просто вышвырнет нас за пределы реальной вселенной в те области мироздания, где пространство-время еще не родилось или уже умерло.
— Ну тогда оставайтесь здесь, — посоветовал Смыков. — Зачем вам всю жизнь шляться без толку? А тут место приятное. Никаких вредоносных существ, тихо, прохладно… Отдохнете, наиграетесь вволю, новости узнаете. А там видно будет… Мы же вам передачи будем через Будетляндию посылать. Только предварительный списочек составьте. Мыло там, гуталин, деликатесы разные… Тут же ни фига хорошего нет, только то, что вместе с покойниками случайно попало.