Макрон сунул меч в ножны и пошагал, часто моргая в дыму, от которого щипало глаза.
— За мной!
Жар от осадного орудия бил в лицо словно кувалдой. Макрон поднял щит и, наддав им по одному из угловых столбов махины, мотнул головой своей первой центурии:
— Эдак вот! Налегайте щитами! Надо отпихнуть эту кучу дерьма от ворот!
Люди, болезненно щурясь от жара, прикладывались к тарану щитами и давили изо всех сил. Стенобитное орудие с удручающей медлительностью, но все же поддавалось, и, по мере того как на махину своим весом налегало все большее число людей, ее здоровенные колеса стали мало-помалу скрежетать по плитняку в обратном направлении.
— Так, так, ребята! — возгласил Макрон, поперхнувшись при этом дымом и закашлявшись (в легкие будто кто насыпал толченого стекла).
Чем больше таран поглощало пламя, тем нестерпимее взбухала жара. Пахнуло паленым: оказывается, у Макрона затлел его центурионский гребень из конского волоса. Инстинкт внушал отодвинуться подальше от опасного зноя, опаляющего лицо, но таран все еще не был отодвинут на безопасное расстояние и огонь вполне мог перекинуться на ворота.
— Давай, давай! — надсадно кашляя, понукал Макрон. — Шевелись, волчье семя!
Что-то клацнуло по земле возле самых ног; посмотрев вниз, Макрон увидел черенок стрелы. Рядом клацнула вторая. Выглянув из-за щита, он увидел, что вражеские лучники переключили внимание с людей Балта на римлян, пытающихся отодвинуть таран от крепостных ворот. А рядом с лучниками уже закончилось построение отряда, который скорым шагом выдвигался по агоре. Оглянувшись, Макрон увидел, что полыхающую махину удалось оттеснить от ворот локтей на двадцать.
— Еще, еще немного, — процедил он сквозь зубы.
Не столько расслышав, сколько почувствовав тяжкое содрогание земли от удара, Макрон увидел, что канаты, удерживавшие таран на подвесе, лопнули, и кованая колодина грянулась оземь. «Черепаха» замерла.
— Все, бросаем! — крикнул своим людям Макрон. — Назад, в цитадель!
Они стали отстраняться от тарана и отступать, подняв щиты навстречу уплотнившемуся потоку стрел и валу жара от дымно-оранжевых снопов огня, беснующихся в воздухе. Как только повстанцы поняли, что легионеры отходят, их командир выкрикнул приказ, и враги с кровожадным криком устремились к воротам. Едва дождь из стрел начал терять напор, Макрон обернулся и крикнул своим:
— А ну бегом!
Стук калиг легионеров звонким эхом прогремел под каменными сводами воротного прохода. Колонну замыкал Макрон; обернувшись, перед лицом врага, он вынул меч.
— Закрыть ворота! — рявкнул он. — Быстрее, язви вас!
Первые неприятельские солдаты уже неслись мимо горящего тарана, отчаянно стремясь добраться до ворот до того, как римляне успеют их замкнуть. Вновь под натужный стон железных петель створки начали смыкаться. Зазор становился все у€же, и Макрон, видя, что повстанцы вовремя уже не успевают, злорадно осклабился:
— Ха! Опоздали, ублюдки!
Створки с грохотом сомкнулись, и легионеры тут же накинули на место засов. Буквально секунду спустя с той стороны ворот донеслись приглушенные крики, а кто-то в беспомощном отчаянии заколотил по створкам снаружи.
Макрон, сунув меч в ножны, обернулся к солдатам:
— Молодцы, ребятки!
Люди из первой центурии, тяжело переводя дыхание, встретили похвалу нервными улыбками. Кое у кого из легионеров незащищенные руки и ноги оказались поражены стрелами; эти люди с трудом сдерживались, чтобы не закричать от боли.
— Эй! — позвал Макрон тех, кто стоял в первом ряду следующей центурии. — Помогите им дойти до лазарета.
Сверху со стены торопливо спускался Катон.
— В порядке ли у нас господин старший префект?
— В полном.
Катон, оглядывая друга, покачал головой.
— А мне вот кажется, что тебе таки поддали огоньку, — с улыбкой заметил он. — Особенно гребню твоего шлема.
Макрон, опустив щит, расстегнул на шлеме застежки и, сняв его, увидел, что роскошный красный гребень теперь стал черным, а конский волос под пальцами ломко крошился.
— Ах они мерзавцы, — пробурчал он. — Он мне в Антиохии влетел в круглую сумму. Знатный был шлем… Ну да ладно, с этих тварей я за него жестоко взыщу.
— Глянь-ка, — Катон указал Макрону на руку, и тот только сейчас заметил у себя на коже волдыри и багровые пятна ожогов. Вместе с этим пришло и жжение. Катон кивнул в сторону раненых, которым сейчас помогали добраться до лазарета:
— Не мешало бы и тебе к ним присоединиться, подлечить свои подпалины.
— Сейчас. Ты мне только скажи, достаточно ли мы отодвинули от ворот таран?
— Достаточно. Возгорание им больше не грозит. А еще он теперь будет здорово мешать супостатам, если они решатся еще на одну попытку.
— А в остальном?
— В остальном они отошли. Лучники, пехота, метательные орудия. — Катон кивнул на группы огнеборцев, довершающих тушение очагов возгорания от снарядов повстанцев. — Повреждения сравнительно небольшие, потери у нас тоже невелики. На этот раз мы их отбили.
— На этот, — кивнул Макрон. — Но они располагают роскошью повторять свои попытки. А для нас и первое поражение становится последним. Одно могу сказать наверняка: повторная попытка будет, причем сразу, как только у них появится возможность.
Глава 23
— О, еще один офицер-римлянин, — покачала головой Юлия, пока Макрон усаживался возле стола на складной стул. — Скажите, вы оба всегда такие невезучие или просто так получается, что вы все время оказываетесь в самой гуще боя?
— Дело, видимо, в ранге, юная госпожа, — пожал плечами Макрон. — Не думаю, что нам прилетает чаще, чем другим офицерам. А хотя, — он, задумчиво помедлив, качнул головой, — кто его знает. Что-то нам с этим парнягой действительно частенько перепадает с той поры, как нас с ним жизнь свела.
Юлия склонилась над его вытянутыми руками, оглядывая ожоги.
— Правда? И давно вы уже вместе?
— Да уж четыре года. Я, когда появился Катон, служил во Втором легионе на Рейне. — Макрон улыбнулся, припоминая тот журчащий дождем промозглый зимний вечер, когда в крепостные ворота протащилась колонна из свежих рекрутов. — Он тогда был худющий, как обоссанная сосулька. — Макрон виновато покосился. — Вы уж простите мне эти словеса, госпожа, но ведь так оно и было. Видели б вы его тогда. Обмотан насквозь промокшим плащом; в одной руке узелок с вещами, а в другой — письменный прибор и несколько свитков. Самое опасное, что он до той поры держал в руках, это разве что стило. Я, признаться, думал, что он и года не протянет. — Макрон раздумчиво повел головой из стороны в сторону. — А он, этот Катон, всех нас удивил. Стал одним из лучших офицеров в легионе.
— Руки можете опустить, — сказала, выпрямляясь, Юлия и взяла со стола горшочек с жиром. — С ожогами надо будет несколько дней обращаться бережно. Руки какое-то время поболят, но думаю, вы сделаете вид, что этого не замечаете.
— Вы меня будто насквозь видите, юная госпожа, — рассмеялся Макрон.
— Почему. Не только вас, а вообще солдат. Вы в основном все считаете себя твердыми, как спартанцы.
— Спартанцы? — Макрон презрительно фыркнул. — Эти сраки в юбках? Да они и четверти часа не продержатся против наших легионеров.
— Вам виднее. — Юлия выскребла из горшка комочек жира. — Сейчас потерпите.
Макрон сжал губы, в то время как она наложила мазь и стала втирать ее в сырые багровые ожоги на руках. Было и в самом деле больновато, но Макрон скорее принял бы смерть на колесе, чем дал об этом знать. Он даже заставил себя непринужденным тоном вести в процессе разговор:
— А вы давно уже врачуете в хирургии?
Юлия тихонько усмехнулась:
— Вообще-то хирургом меня называть рановато. А вот один из рабов отца в Риме, тот действительно им был. Он обучил меня основам, а до остального я сама дошла за прошлый месяц, непосредственно при работе.
— Я вижу, вы знаете толк в том, что делаете, — с ворчливым благодушием признал Макрон. — Во всяком случае, для женщины. Ведь все-таки не женское это дело. Особенно для дочери сенатора.
— Ерунда. Отчего бы дочери сенатора не послужить империи в меру своих сил? Кто-то даже сказал бы, что это мой долг. Во всяком случае, я так хочу.
Макрон с лукавинкой улыбнулся:
— Госпожа, наверное, всегда добивается того, чего хочет?
Перехватив его взгляд, Юлия тоже с улыбкой ответила:
— Всегда.
— Небось вашему отцу сладить с вами не так-то просто.
— Я бы не сказала. Я верная дочь, и отца никогда не посрамлю. Но я знаю, что делаю, и он относится к этому в общем-то с уважением.
— Не уверен, смог бы я позволять своей дочери такое своенравие.
— Тогда получается, хорошо, что я не ваша дочь. — Она достала из горшка еще мази. — Прошу вторую руку.
Перехватив его взгляд, Юлия тоже с улыбкой ответила:
— Всегда.
— Небось вашему отцу сладить с вами не так-то просто.
— Я бы не сказала. Я верная дочь, и отца никогда не посрамлю. Но я знаю, что делаю, и он относится к этому в общем-то с уважением.
— Не уверен, смог бы я позволять своей дочери такое своенравие.
— Тогда получается, хорошо, что я не ваша дочь. — Она достала из горшка еще мази. — Прошу вторую руку.
Нежно втирая мазь, Юлия с минуту помолчала.
— Кстати, ваш друг Катон воин не вполне обычный.
— Это вы мне рассказываете? Однако, несмотря на все свои причуды, солдат из него великолепный. В бою отважен, как сама ярость, а на марше своей выносливостью загонит в могилу любого. Кроме меня, само собой. И голова у него на плечах добрая. Единственный в нем недостаток — задумчив чересчур. Слишком уж он ею, этой самой головой, порою думает.
— Да, натура он довольно чувствительная.
— Чувствительная? — Макрон повторил это слово как какое-нибудь оскорбление, которым оно, в его понимании, и было. Хвати у кого-нибудь дерзости бросить это слово в лицо Макрону, он выбил бы этому смельчаку все тридцать два зуба. Потом бы, вероятно, его пожалел — но это только если б стало жалко. — Не знаю насчет чувствительности, — с укором поглядел он на Юлию, — но у него в самом деле есть и сердце, а не только голова. Если это то, что вы имеете в виду.
— Да, я именно это имею в виду, — тактично ответила Юлия. — Мне отчего-то кажется, что быть офицером — значит не оставлять в своей жизни особого места под семью.
— Верно сказано. Особенно если служба у тебя протекает в походах, а не в гарнизонной рутине. За время знакомства с Катоном я уже побывал в походе на Британию, послужил во флоте, а затем меня перевели сюда.
— Значит, вы не женаты, — заключила Юлия. — А ваш друг Катон? Он… женат?
Макрон в ответ покачал головой.
— И его не ждет никакая женщина в Антиохии, Риме или где-нибудь еще?
— Едва ли. Мы с ним нигде подолгу не задерживались, или же просто для этого дел было невпроворот; отдельных шлюх не считаем.
— Ой.
— Так что, госпожа, — проницательно поглядел Макрон, — если кому-то интересно, то он свободен.
Юлия зарделась и быстрыми движениями закончила втирать мазь — так ощутимо, что даже Макрон был вынужден поморщиться. Отойдя на шаг, она тряпицей стала вытирать ладони.
— Ну что ж, вот и все. Постарайтесь не притрагиваться: на какое-то время она успокоит ваши ожоги. Я пришлю в ваше расположение еще один горшочек. Втирайте ежедневно, в начале и в конце дня.
— Благодарю вас, госпожа, — учтиво кивнул Макрон.
— Тогда ступайте, — с ноткой дерзости сказала Юлия. — А то меня уже другие дожидаются.
«Еще бы», — подумал Макрон, вставая. Он уже успел ее разглядеть: пригожа, даже красива, но этот ее господский вид действовал на префекта как-то остужающе. Слишком уж благовоспитанна, умна и независима; нет, такие нам не пара. А вот для кого-нибудь из своей ровни, глядишь, и составила бы счастье. Улов что надо.
Дальнейших попыток взять цитадель не было, и часовые со стен спокойно озирали залитые солнцем окрестности. Поглядывали за крепостью и повстанцы — небольшими группками с дальнего конца агоры и со стороны небольших кордонов за городом, откуда открывался вид на венчающую крутую возвышенность твердыню. В прочем же город и внутри и снаружи продолжал жить, казалось бы, вполне мирно. В ворота Пальмиры въезжал и входил торговый люд, купцы и менялы. Шла торговля товаром; к дальним берегам Евфрата вышел в обратный путь порожний караван верблюдов. Единственным признаком борьбы за власть был беспрестанный вывоз тел на похоронную равнину к югу от города. Там тела павших скармливали десяткам погребальных костров, над которыми по мере возжигания столбами всходил жирный черный дым — сытная отрыжка пламени, снедающего щедрое подношение из трупов. Погодя пепел сгребали в небольшие глиняные урны, которые в запечатанном виде уносились к странного вида похоронным башням, что вздымались над равниной, и там прах благоговейно помещался рядом с прахом предков.
Внутри цитадели для таких обрядов было мало места, и тела сжигались на общем огне в царском саду, после чего прах сгребали по урнам и убирали на хранение вплоть до снятия осады, когда его можно будет должным образом предать земле. Макрон с Катоном обошли укрепления, чтобы убедиться в наличии достаточного запаса стрел, пращных камней и прочих снарядов, которые можно будет быстро раздать при дальнейших попытках штурма. По окончании обхода они взошли на сторожевую башню и оттуда оглядывали крыши города.
— Как ты думаешь, что они предпримут дальше? — почесывая скулу, спросил Катон.
— Раскладов может быть несколько. Они могут сидеть на заднице и брать нас измором. Или же дождаться подхода парфян с их специалистами по осадам и, вероятно, какой-нибудь оснасткой. А то и просто сделать еще один таран и попытаться по новой.
— А ты бы на их месте как поступил?
— Я? — Макрон призадумался. — Я бы предположил, что посланная Вабату римская колонна, какой бы небольшой она ни была, — это знак преданности союзника. А значит, следом идет сила куда более крупная. То есть время на взятие цитадели у меня ограничено. — Он повернулся к Катону. — Лично я атаковал бы снова, как только у меня появится возможность.
— И я бы тоже, — согласился Катон. Он оглянулся через плечо, но единственные, кто еще находился сейчас на башне, — это хранители огня, которые увлеченно играли в кости на той стороне площадки. — Причем для меня было бы еще и утешением сознавать, что между защитниками отнюдь не все обстоит гладко.
— А откуда Артаксу это известно?
— Как-никак, он родня. Ему известно, какой разлад существует меж двумя его братьями и как мало верит им обоим отец. Артаксу известно и то, что Балт не жалует римлян и, вероятно, с трудом терпит наше здесь присутствие. И вот еще что. Если кто-нибудь из знати или беженцев начнет терять уверенность в том, что правитель удержится в своем противостоянии Артаксу, они могут прийти к выводу, что им лучше перекинуться на сторону мятежного князя и предать нас. А если им еще и посулить за это какую ни на есть награду, это еще больше подтолкнет их к измене. — Катон тускло улыбнулся. — Не самое лучшее положение из тех, в каких мы когда-либо оказывались.
— Но, опять же, и не самое худшее.
— Может быть.
Макрон оценивающе поглядел на своего друга.
— Что? — хмуро переспросил Катон. — Ты о чем-то подумал?
— Да так. Просто я рад, что ты с твоим изощренным умом на моей стороне. Как я и сказал той женщине: ты думающий человек, думающий солдат.
— Какой такой женщине?
— Ну той, что в лазарете. Которая осматривала мне раны. Юлия Семпрония, дочь посланника.
У Катона внутри чутко дрогнуло.
— Вы меня обсуждали?
— Да так, немного. Она спрашивала.
— Обо мне?
— Ну да. А что? Я не сказал ей ничего, что ты не сказал бы ей сам.
Катон на этот счет сильно сомневался. Он знал Макрона достаточно хорошо, и это давало ему основание опасаться, как бы проницательная Юлия не вытянула из его друга что-нибудь не мытьем, так катаньем.
— А что она хотела знать?
— Что я о тебе думаю. Женат ли ты, есть ли у тебя какая-нибудь женщина…
— А ты ей?
— А я — что на данный момент у тебя никого нет и ты свободен.
Катон нервно сглонул.
— Прямо так и сказал?
— Ну а как еще? — Макрон хлопнул его по плечу. — Собой она очень даже недурна. Для такого, как я, правда, немного вычурна. А для такого, как ты, — в самый раз.
Катон, зажмурившись, потер лоб.
— Очень тебя прошу: скажи, что ты ей не предложил, чтобы она… направила на меня свое расположение.
— Ах как сказано, — Макрон восхищенно ругнулся. — Просто-таки возвышенно. Только ты уж не держи меня за идиота. Я всего лишь намекнул, что ты свободен от каких-либо обязательств и что ты завидный улов для кого угодно. К тому же, Катон, мы же не на детском празднестве. Есть шанс, что перед Артаксом мы долго не продержимся. А если это так, то что ей терять? Да и тебе, раз на то пошло? Мне думается, она тобою прониклась. Если и ты к ней неравнодушен, то делай свой шаг без промедления, пока есть время.
— А если мы все уцелеем, что тогда?
Катон лишь представил себе всю дичайшую неловкость отношений, которые могли бы сложиться под зловещей сенью угрозы общей погибели — и вдруг все заканчивается тем, что заложники обстоятельств невредимыми возвращаются в прежний мир безопасного существования. Это еще если Юлия не отвергнет его с самого начала.
— Шанс сделать ее честной женщиной у тебя есть всегда, — уютно зевнув, заметил Макрон, а увидев, как воззрился на него друг, прыснул со смеху: — Да шучу я, шучу!
— Ишь, смешливый выродок, — криво усмехнулся Катон.