Этот жест не укрылся и от Лонгина, который, сцепив за спиной руки, во всеуслышание сказал:
— Итак, дискуссия окончена. Приказываю выступить в погоню сразу же, как закончится пополнение припасов. Офицерам позаботиться о своевременности выполнения указаний. Семпроний, сейчас мне хотелось бы перемолвиться с этими двумя офицерами наедине. Прошу меня извинить.
Семпроний, ответив проконсулу твердым взглядом, кивнул:
— Как пожелаете. Катон, я буду у себя. Окажите любезность, зайдите ко мне перед тем, как отправиться из города.
— Слушаю, господин посланник.
Штабные офицеры, отсалютовав, потянулись из зала; вместе с ними вышел и Семпроний. Дождавшись, когда последний из штабистов закроет снаружи дверь, Лонгин повернулся к Катону.
— Ты что себе позволяешь, а? Столь бесцеремонно подвергать сомнению мой авторитет!
— Мой долг — выражать свое мнение военного, господин проконсул.
— Плевать я хотел на твое мнение! Ты мой подчиненный и чин префекта носишь всего лишь временно, понял? Почему, думаешь, я остановил выбор на вас с Макроном? Неужто потому, что лучше вас для этой работы у меня никого нет? Вздор! Очнись, Катон. Я выбрал вас потому, что мне вас не жалко было потерять. Я хотел вас устранить, и дело с концом. Раз и навсегда. Вы двое не более чем ручные соглядатаи Нарцисса. А вовсе не истинные солдаты. Не знаю, каким уж чудом вы исхитрились пробраться к гарнизону этой крепости. Ваша везучесть поистине изумляет. Потому-то я и не отказываюсь брать вас сейчас с собой: может, частица вашей удачи передастся и нам.
Лонгин сделал паузу, и впервые за все время Катон пожалел о скоропалительности своего решения примкнуть к преследованию Артакса.
— Разрешите идти, господин проконсул? — севшим голосом спросил Макрон.
Секунду-другую Лонгин буравил его взглядом, после чего кивнул:
— Приготовить людей к походу. Пойдете в моей колонне замыкающими, где вам и место. А теперь прочь с глаз моих.
Семпроний откинулся на спинку кресла и покачал головой.
— Ничего не могу сделать, Катон. Коротки руки. Я всего лишь посланник; был послан сюда для заключения договора с правителем Вабатом, ничего более. У Лонгина с его чином куда больше властных полномочий, чем у меня. Если он решил, что поход состоится, значит, так оно и будет.
— Но ведь это безрассудство! — воскликнул Катон. — Он собирается за Артаксом, имея с собой запас воды и провианта всего на несколько дней. Если бой не состоится, ему придется отступить. А если он дотянет до крайности, то представить сложно, сколько людей у него поляжет на обратном пути.
— Он должен отдавать себе в этом отчет, Катон, — рассудил Семпроний. — Лонгин не глупец. Я знаю этого человека достаточно хорошо. Просто он амбициозен.
— Просто? — горько усмехнулся Катон. — Да нет, он не просто амбициозен, а настолько, что сложно себе и представить.
— Что ты хочешь этим сказать? — воззрился на него Семпроний.
— Да нет, ничего, — вяло махнул рукой Катон. — Это я, видимо, от усталости. А так… Просто очень уж он честолюбив. Как и многие из его круга.
— Может быть, — сдержанно ответил Семпроний. Он повернулся к своей дочери, которая сидела рядом с Катоном. — Дорогая, ты не раздобудешь нам кувшинчик вина?
— Вина? — удивилась Юлия. — В этот час?
— Ну, а что? Этим людям вот-вот выходить в поход. Думаю, они безусловно заслужили глоток-другой. Принеси старого доброго. Кажется, у канцеляриста осталось несколько кувшинов.
— А почему б тебе, отец, не отправить за ним кого-нибудь другого? — заупрямилась Юлия.
— Мне бы хотелось, чтобы это сделала именно ты. Ну давай, быстренько.
Секунду Юлия сидела неподвижно, но под упорным взглядом отца с тягостным вздохом поднялась и вышла, демонстративно хлопнув за собой дверью.
— Так ли уж это было необходимо? — спросил Катон.
— Ничего. Она моя дочь. И я буду делать все для ее защиты. В том числе и ограждать от того, что ей, для ее же собственного блага, знать не следует. Скажем, всю эту затею Лонгина. Я чувствую, что вы оба что-то недоговариваете. Позвольте узнать, что именно?
— Как вы сейчас изволили сказать, господин посланник, — Катон туманно улыбнулся, — есть вещи, знать которые небезопасно.
— Хватит блуждать вокруг да около, Катон! — сорвался вдруг Макрон. — Мне это уже надоело. Я солдат, язви меня жаба, а не шпион.
— Макрон, — предостерегающе одернул Катон. — Не надо.
— Да брось ты! — рубанул тот воздух ладонью. — Дай слово сказать. Если этот ублюдок Лонгин собирается повести нас всех на погибель, то я хочу хоть кому-то дать знать, отчего это происходит. Кому-нибудь, кто может по возвращении в Рим рассказать правду, как оно все было.
— О какой правде идет речь? — задал вопрос Семпроний.
— А вот о какой, — ответил Макрон. — Дело в том, что Лонгин спит и видит себя в пурпурной тоге императора. Отсюда и все его амбиции.
Семпроний перевел взгляд на Катона.
— Это… правда?
Тот сердито покосился на друга, после чего глубоко вздохнул и, набравшись решимости, приступил к объяснению:
— Мы так полагаем. Хотя достаточных свидетельств тому у нас нет. Ему удается хорошо скрадывать следы. Похоже, суть вот в чем. Ему нужна победа, чтобы создать себе достойную репутацию и показать, какой он верный и истовый слуга Рима и императора. Для чего он, собственно, и послал нас с Макроном впереди основной колонны. По идее, это был путь в никуда, и мы, в сущности, должны были погибнуть. Для Лонгина это было бы избавлением от неудобных для него людей, которые что-то знают про его замыслы.
Семпроний, прежде чем что-то сказать, вдумчиво оглядел их обоих.
— Если это так, избавление от вас встанет ему дорого.
— Желать нам смерти у него есть веские причины.
— То есть вы не просто строевые офицеры. Я верно вас понимаю?
Катон вместо ответа строго взглянул на Макрона, который, сердито пожав плечами, уставился в окно.
С минуту висела неловкая тишина, которую Семпроний, кашлянув, сам же и прервал:
— Смею вас заверить, что я и сам преданный слуга императора Клавдия. И мне можно доверять. Однако разговор у нас сейчас не только об этом. Мне досконально известно, Катон, что у тебя с моей дочерью сложились отношения, которые поверхностными назвать никак нельзя. Юлия мне обо всем рассказала. Обо всем. Ты понимаешь, о чем я? Из чего, по моему разумению, следует, что ты желаешь сделать ее своей женой. Верно?
Ум Катона заметался, пытаясь вписаться в нежданный поворот, который стал принимать этот разговор. Его, Катона, искреннее чувство к Юлии вступало в противоречие с необходимостью удерживать в тайне подлинную цель их с Макроном пребывания в восточных владениях империи. Семпроний, вероятно, почувствовав эту двойственность, продолжал:
— Как и Лонгина, меня сложно назвать глупцом, Катон. За всем тем, о чем ты сказал, чувствуется рука Нарцисса. Я отец Юлии. Прежде чем давать согласие на ваш брак, мне необходимо знать, что она будет в безопасности. Что, связав свою жизнь с тобой, она тем самым не окажется под угрозой. Я хорошо сознаю все перипетии и риски солдатской службы. Но даже они блекнут перед рисками, в которых оказывается человек, находясь в услужении у Нарцисса. Я добиваюсь лишь того, чтобы ты был со мною откровенен. Скажи мне, ты имперский агент?
Катон почувствовал себя в западне. Вот уж действительно, так просто и не выкрутишься. И никакой шутливый или поверхностный ответ не поможет скрыть правду. Кроме того, Семпроний, очевидно, уже и сам догадывался о многом — чуть ли не обо всем — из того, что сейчас сказал ему Катон. Так, он уже знал, что два эти офицера служат у имперского секретаря.
— На восток нас послал Нарцисс, для сбора сведений о Лонгине, — нехотя сознался Катон.
С той самой поры, как они с Макроном волей-неволей взялись выполнять поручения Нарцисса, переделок на их долю выпало столько, что из рядов Второго легиона мало кто может с ними в этом потягаться. Катону более всего хотелось возвратиться к обычной воинской службе, свободной от тайных заговоров и политических распрей, составляющих, казалось, саму сущность имперского секретаря. С глубоким вдохом Катон продолжил:
— Нарцисс заподозрил, что проконсул предполагает использовать восточные легионы в своих тайных притязаниях на императорский трон. Нам с Макроном удалось эти намерения расстроить, и теперь Лонгин заметает следы. Если с нами что-нибудь случится, прошу вас довести до Нарцисса, что для подтверждения нам не хватило прямых доказательств. А вообще мы не имперские агенты. Мы с Макроном обыкновенные солдаты. Просто как-то угораздило очутиться в одной заварухе с Нарциссом.
Семпроний с печальной улыбкой сказал:
— Вы не первые и не единственные, с кем такое произошло. Так уж он, этот Нарцисс, действует. Кого-то он вербует напрямую. Кого-то берет подкупом. Иные вынуждены работать на него из-за угроз. Людей вроде вас просто медленно засасывает в трясину его заговоров и интриг. А потому мой вам совет: если уцелеете в этом предстоящем походе, держитесь от него как можно дальше. Какие бы награды он вам ни сулил, возвращайтесь к своему солдатскому бытью, и дело с концом.
Семпроний с печальной улыбкой сказал:
— Вы не первые и не единственные, с кем такое произошло. Так уж он, этот Нарцисс, действует. Кого-то он вербует напрямую. Кого-то берет подкупом. Иные вынуждены работать на него из-за угроз. Людей вроде вас просто медленно засасывает в трясину его заговоров и интриг. А потому мой вам совет: если уцелеете в этом предстоящем походе, держитесь от него как можно дальше. Какие бы награды он вам ни сулил, возвращайтесь к своему солдатскому бытью, и дело с концом.
— Вот был бы денек, — угрюмо вздохнул Макрон.
— Да, ничего отрадней не могу себе и представить, — в тон ему сказал Катон. Подавшись вперед, он скрестил на столешнице руки. — А… Юлия?
— Что Юлия?
— Вы мне даете позволение на ней жениться?
Семпроний оглядел молодого офицера:
— Нет. Во всяком случае, пока.
Ответ саданул как молотом, грозя поглотить волной горечи и отчаяния.
— Но почему?
— Ты же сам сейчас признал, что в ближайшие дни тебя ждет большая опасность. Тем не менее если ты останешься жив и вернешься в Пальмиру целым и невредимым, если сумеешь благополучно завершить свои дела здесь, на востоке империи, то тогда свое согласие я дам. Но не ранее.
Катон ощутил прилив облегчения, хотя очень уж он был нагружен перечнем препятствий, которые предстояло одолеть. И Катон с мрачной торжественностью произнес:
— Я буду жить.
Дверь открылась, и в комнату вошла Юлия с простым деревянным подносом, на котором умещались небольшая закупоренная амфора и четыре серебряные чары.
— Как! — в горестной растерянности воскликнул Семпроний при виде амфоры. — Это все, что осталось от моего фалернского?
— Ты же сказал принести только доброе.
— А-а, точно… Ну что, давайте сдвинем чаши.
Семпроний потянулся к амфоре, вынул затычку. В комнате повеяло терпко-фруктовым ароматом вина. Макрону и Катону досталось по полной чаре, Семпронию с Юлией — поменьше, после чего затычка, скрипнув, вошла обратно в горловину амфоры. В эту секунду в отдалении послышался медный рев буцины.
— О! Сбор трубят, — зашевелился Макрон, виновато поглядев на посланника с дочкой. — Пить лучше быстро, — повернулся он к Катону, — а то нам идти надо.
— Подождите, — сказал Семпроний. Поглядев на Юлию, он поднял свою чару и неспешно сказал: — Мы всегда будем вам обоим благодарны за то, что и как вы делали в Пальмире. Сомневаюсь, что во всей римской армии найдутся хотя бы двое более благородных воинов, чем вы. Вы нужны Риму. Вот за это я и поднимаю свой кубок. Возвращайтесь живыми.
— За это можно! — рассмеялся Макрон. — С превеликим удовольствием!
Он поднял чару и, единым глотком опрокинув ее содержимое себе в глотку, с резким стуком поставил ее обратно на столешницу.
— Эх, доброе винцо, — сказал он, со смаком отирая губы.
Семпроний, успевший за это время лишь пригубить, при виде пустой чары болезненно моргнул.
— Будь у нас побольше времени, я предложил бы вам еще.
— Спасибо, господин посланник. В высшей степени любезно с вашей стороны. — Макрон подхватил со стола амфору и сунул ее себе под мышку. — Тогда, значит, нам на дорожку. Ну что, Катон, двинулись. Пора.
Юлия, протянув через стол свободную руку, взяла руку Катона и, глядя на него влажным умоляющим взором, промолвила:
— Возвращайся живым.
Катон, чувствуя ее теплое пожатие, ласково провел большим пальцем по нежной коже ее предплечья.
— Вернусь, обязательно. Клянусь всем, что только есть святого на свете.
Глава 29
Армия вышла торговым путем, которым прошлой ночью отступил Артакс. Проконсул Лонгин выслал вперед две кавалерийские турмы и разведчиков из числа легионеров, чтобы завязывать с вражеским арьергардом стычки и таким образом замедлять продвижение повстанцев. Остальная армия влеклась в пыльном мареве, от которого легкие забивались, а назойливая пыль, как ни жмурься и ни моргай, все равно выискивала способ попасть в глаза. Кто-то в попытке спастись от пыли пробовал набрасывать на рот шейный платок, но от этого лишь сильнее донимал зной, а дышать все равно было невмоготу.
Разумеется, тяжелее всего было плестись в арьергарде, где сейчас доглатывали за Десятым легионом пыль Макрон со своими легионерами и ауксилиарии Второй Иллирийской. По бокам ехал небольшой отряд конных лучников Балта, которые успели обзавестись новыми лошадьми, оставшимися от повстанцев. Катон и Макрон брели со своими людьми пешим ходом, когда сзади подъехал и спешился Балт. Ведя лошадь в поводу, он нагнал молчаливо идущих римлян.
— Ну вот мы снова вместе, друзья мои, — с озорной веселостью сказал он. — На этот раз все наоборот, и теперь в бегах уже мой брат. Ха! Сейчас вот молю Бела, чтобы, когда мы его нагоним, жизнь ему оборвала именно моя стрела или клинок.
— Да, — покачал головой Макрон. — Расти в вашем семействе было, наверное, сплошное веселье.
— Семействе? — Балт на секунду призадумался. — Жизнь в царском дворце совсем не то, что жизнь в доме, центурион. Там ты с детства знаешь, что твои братья — будущие соперники. До конца дней. И не на жизнь, а на смерть. И когда правитель объявляет себе преемника, братья для тебя становятся в лучшем случае никчемной обузой, а в худшем — безжалостными противниками. Так было всегда. Тебе известно, что у моего отца было пять братьев, из которых он был самым старшим? Как ты думаешь, сколькие из них живы по сей день? А?
— Да откуда мне знать, — пожал плечами Макрон. — Считал я их, что ли?
— Один.
— Один? — подал голос идущий рядом Катон. — И где он нынче?
— А ты не понял? — Балт отчего-то развеселился. — Это же Термон. Самый младший брат моего отца. И жив он единственно потому, что его по приказу отца оскопили, чтобы у меня и моих братьев не было в родословной никаких соперников.
— Клянусь богами, — хмуро бросил Макрон, — вот уж воистину царство у вас хоть мелкое, да едкое.
— В самом деле? — иронично поднял брови Балт. — Можно подумать, у вас в Риме порядки сколько-нибудь иные. А ну-ка, скажи мне, что сталось с вашим прежним императором, Гаем Калигулой? Его что, не забили собственные телохранители? Я не какой-нибудь невежа из провинции, центурион. Читаю и читывал многое. Всякие истории — в основном, кстати, ваши. Вот уж у кого прошлое было действительно буйным.
— Что ты имеешь в виду?
— До Цезаря Августа сколькие в ваших верхах погибли в междоусобных распрях? Ваши военачальники, консулы, вельможи грызлись друг с другом, как волки в яме. Поднимали на своих соперников огромные армии. Удивительно, что у вас еще хватает сановников, чтобы управлять империей.
Макрон резко остановился и повернулся к князю.
— Ты сюда прискакал с тем лишь, чтобы полоскать мне уши россказнями обо мне и моей империи?
— Да что ты, вовсе нет, — примирительно улыбнулся Балт. — Я не хотел никого задеть. Просто подумалось: хорошо все же, что нам снова выпало драться на одной стороне. После той дурной атмосферы в цитадели.
— На то была причина. Не люблю, когда меня обвиняют в убийстве.
— И я тоже.
— Да, но кому выгодна смерть Амета? Вот в чем вопрос.
Катон мельком глянул на друга:
— Уж не Цицерона ли ты читал?[26]
— Скукота. Но что мне оставалось делать, когда ты любую свободную минуту бегал коротать к той аристократии?
— У той аристократии есть имя, — кольнул его голосом Катон. — Юлия.
— Я так и понял. Словом, князь, я бы сказал, тебе от той смерти выгоды было куда больше, чем Риму. Логика, знаешь ли.
— Логика? Однако в твоих устах она звучит как обвинение.
— Да уж как слышишь.
— Еще раз тебе говорю: брата я не убивал.
— Слова, слова…
Катону это препирательство действовало на нервы. Он перевел взгляд на княжескую свиту — изрядно поредевшую, до сорока с небольшим человек.
— Кстати, князь. А где тот твой раб, Карпекс?
— Не знаю, — нахмурясь, ответил тот. — Исчез нынче утром, пока я приглядывал коней своему отряду.
— Исчез? Как такое могло случиться?
— Ума не приложу. Послал его к отцу во дворец за запасным луком и стрелами, что лежали у меня в опочивальне. А обратно он так и не вернулся. Пришлось вот перед выездом разжиться у одного из своих. Насколько мне известно, он все еще должен быть где-то в Пальмире. Куда исчез, понятия не имею. Странно как-то.
— Да, странно, — согласился Катон. В самом деле, все время осады Карпекс далеко от хозяина не отлучался.
— Если он решил сбежать, то это выйдет ему боком. Сыщу — семь шкур спущу.
— А зачем ему было сбегать? — недоуменно спросил Макрон. — Можно подумать, ему худо жилось. Да такому не то что раб, а и любой вольноотпущенник позавидовал бы.
— Сомневаюсь, что жизнь виделась ему в этом свете, когда мы лезли с ним через клоаку, — усмехнулся Катон. — Возможно, потому он и сбежал. Надоело торчать в дерьме.