— В Бомбее за несколько месяцев, с сентября тысяча восемьсот девяносто шестого по февраль девяносто седьмого, от чумы умерло более двенадцати тысяч человек! — сообщила графиня де Лабинь. — Какой ужас!
— Нет никаких причин для беспокойства, — обернулся к ней полковник де Реовиль. — Мы готовы встретить эпидемию во всеоружии, если она доберется до старушки Европы. Правительство уже принимает решительные меры. На улице Дюто склады забиты вакциной — ее хватит, чтобы пресечь на корню эту индийскую заразу.
— Верно, — поддержал Гастон Мери, — таково мнение светил медицины и ведущих специалистов Института Пастера. Что до войны, рано или поздно придется ее начать, если мы хотим получить обратно Эльзас и Лотарингию.
Мельхиор не помнил, как скатился по лестнице и выскочил на улицу Ла-Боэти. Он побрел по городу, не разбирая дороги, не обращая внимания на развороченные мостовые у строящихся зданий, на горы мусора и земли. Гортань перехватил спазм — так, что стало больно дышать. Человечек упал на скамейку и осторожно втянул носом воздух. Его словно накрыло багровым облаком — окружающий мир исчез.
Огонь мчался за беглецами по пятам, набирал скорость, и казалось — им не спастись, уже вспыхнули деревянные двери… Потом одна женщина, жившая по соседству, рассказывала, как из горящего здания, из дыма и пламени, вывалилось чудовище о двух головах, отковыляло подальше и рухнуло на мостовую кучей тряпья. Оно, видимо, попыталось подняться — куча заворочалась, и вдруг над ней во весь рост выпрямилась девочка, ошалело заозиралась. Женщина, конечно, решила, что это ей примерещилось от ужаса и волнения — ведь ни девочку, ни чудовище потом так и не нашли…
Автомобильный клаксон вернул Мельхиора к действительности. В том, что на дворе сейчас апрельский день 1897 года, человечка окончательно убедила острая боль в желудке. Еще выяснилось, что он вымок до нитки — по городу успел пройти ливень, сделав мостовые нарядными, фиолетово-синими. Бледное солнце освещало строительный забор, за которым смутно вырисовывалась громадина Дворца промышленности, предназначенного к слому. На его месте скоро вырастут два монументальных сооружения — Париж уже начал прихорашиваться, готовясь к Всемирной выставке 1900 года. И о вступающей в свои права весне город тоже не забывал — на империалах кативших мимо омнибусов пассажиры щеголяли в соломенных шляпах, а по Елисейским полям разъезжали экипажи с опущенным верхом.
«О Всемогущий, я так одинок! Отвержен всеми и проклят! Но я готов бросить вызов самому Вельзевулу, лишь бы перевернуть свою жалкую жизнь!»
Путешествие на фиакре всегда было для Мельхиора приключением, и настроение его снова изменилось: он весело окликнул кучера. Тот покривился при виде коротышки, но все же взял его на борт.
Прижимаясь лбом к окну фиакра, маленький человек вскоре забыл о тревогах, которые пророчества ясновидящей всколыхнули в нем. Фиакр покачивался на рессорах, приятно убаюкивая, — ни печалей, ни угрызений совести не осталось, лишь удовольствие от поездки по городу.
— Ты мое спасение, мое искупленье, — прошептал Мельхиор. — И пусть ты не догадываешься о моем существовании, но то, что я видел и слышал сегодня, — знамение свыше, и я буду по-прежнему хранить тебя, заботиться о тебе тайком. Ты не узнаешь об этом, но в моей душе снова воцарится покой…
На пересечении набережной Малакэ с улицей Сен-Пер драл глотку бродячий торговец:
— Покупайте план Парижа и Версаля! Всего за один франк! Месье, карту Парижа не желаете?
Жозеф перешел на противоположный тротуар, чтобы не попасться на глаза матушке и мадам Баллю, которые сплетничали у дома 18-бис. Эфросинья двумя руками держала корзинку с овощами. Бывшая зеленщица так и не избавилась от нежной привязанности к луку-порею, артишокам и морковке, а ее сын с утра до вечера готов был питаться только жареной картошкой. «Опять шпинат! — с ужасом подумал он. — У меня так когда-нибудь заворот кишок случится!» Но как можно злиться на родную мать, которая изо всех сил старается обеспечить семье здоровое питание? А ей трудно приходится: Айрис — вегетарианка, мясо на дух не переносит, а он, Жозеф, терпеть не может рыбу…
Эфросинья попрощалась с консьержкой и направилась в сторону улицы Иакова. Мишлин Баллю, опорожнив помойное ведро в канаву, скрылась в подъезде дома 18-бис. Путь был свободен. Жозеф без опаски пересек улицу, но тут-то его и ждала коварная западня: перед ним как из-под земли вырос пышноусый гражданин с гладко выбритым подбородком, одетый в брючную пару из полосатой саржи.
— Месье Пиньо! Рад вас видеть. Зная вашу страсть к загадкам, я хотел бы с вами посоветоваться. Почему, скажите на милость, чем меньше предметов выставлено в витрине, тем дороже они стоят? Вот, к примеру, парфюмер на бульваре Сен-Жермен предлагает четыре флакона духов — не пять, не шесть, а четыре, заметьте! — по весьма экстравагантной цене, тогда как…
— С чего это тебе духи понадобились, Альфонс? Новой потаскушкой обзавелся, что ли? — Мишлин Баллю, подбоченившись, смерила кузена недобрым взглядом с порога дома.
Альфонс Баллю заговорщицки подмигнул Жозефу и возвел очи горé.
— Я к тебе обращаюсь, Альфонс! Что ты там гримасничаешь? Позволю себе напомнить: я тебя приютила, для того чтоб ты здоровье поправил после армии и стал мне всяческой поддержкой и опорой, а не для того чтоб ты за юбками бегал по всему городу спозаранку!
— Да я в Военное ведомство ходил старых соратников навестить, — пожал плечами Альфонс.
— И как, не упарился, навещаючи-то? — прищурилась Мишлин.
— Ничего, сейчас отдохну и буду в порядке, — невозмутимо отозвался ее кузен. — Ах, армия! Лучшее время моей жизни! — С этими словами он уселся на свое привычное место возле арки, ведущей во двор, сунул в зубы сигару и развернул свежую газету.
— Нет, вы видали? — разбушевалась мадам Баллю. — Черная неблагодарность! Взгляните на этого лоботряса! И компашка у него такая же — одни бездельники и голодранцы! Ему еще повезло, что он мой единственный родственник и я его из дома не выгнала! А вы, месье Пиньо, не обижайте свою мамочку — хоть у нее и премерзкий характер, она ради вас в лепешку готова расшибиться…
Жозеф с трудом подавил зевок.
— Это что же?! — возопила консьержка. — Вам скучно слушать, что я говорю? В сон клонит? Люди добрые, еще один неблагодарный! — Она развернулась и удалилась в дом, оскорбленно хлопнув за собой дверью.
— О как! — хмыкнул Альфонс. — До чего ж бабы любят читать нотации!
— Однако же кузина о вас заботится, — заметил Жозеф.
— Это да, и стряпуха она отменная. Кстати, ваш новый роман-фельетон великолепен! Я не пропустил ни одной публикации. И у меня есть предложение: возьмите за основу очередного сюжета дело в Бют-о-Кай — это будет грандиозно! — Альфонс протянул Жозефу газету. — Вот, почитайте про него. Только с возвратом! Иначе кузина Мимина меня со свету сживет.
Кэндзи сидел в книжной лавке за столом и просматривал каталог издательских новинок.
— У вас глаза, как у белого кролика, — констатировал он, взглянув на зятя поверх очков. — Плохо спали?
— И чего всем не дает покоя мой сон? — проворчал себе под нос Жозеф, направляясь к подсобке. Пока он пристраивал на вешалке редингот и котелок, зазвенел колокольчик на двери, и молодой человек узнал визгливый голос Матильды де Флавиньоль:
— Месье Мори, в каком страшном мире мы живем! Бедняжка Рафаэлла де Гувелин упала в обморок из-за этого северного Христофора Колубма — норвежского путешественника Нансена, которого с такой помпой принимали в Географическом обществе.
— Что же, ее так впечатлили заполярные подвиги месье Нансена? — прозвучал серьезный мужской голос.
— Ах, месье Легри, как я рада вас видеть! — Матильда де Флавиньоль вцепилась в только что вошедшего Виктора, лишив его возможности откатить велосипед в подсобку. — Представьте себе, месье Нансен застрял на своей шхуне «Фрам» во льдах, припасы быстро закончились — и что же сделал этот ужасный норвежец? Он разрешил команде съесть всех собак, которых взяли с собой в экспедицию!
— Мадам, как сказал Гёте, «человеку свойственны любые мерзости», — бесстрастно отозвался Кэндзи. — Вы пришли к нам за книгой?
— У вас есть «Неотразимое очарование» Даниэля Лесюэра в издании Лемера?
— Жозеф справится по нашему каталогу. Жозеф!
— Ну уж нет! Это выше моих сил! — пробормотал молодой человек, притаившись за кучей картонных коробок. Он уселся поудобнее, потер о рукав яблоко, откусил добрую половину и принялся просматривать любимую рубрику всякой всячины в газете.
С помощью рентгеновских лучей и индукционной катушки Румкорфа мошенники на спиритических сеансах морочат голову доверчивой публике, пугая ее внезапным появлением скелетов.
С помощью рентгеновских лучей и индукционной катушки Румкорфа мошенники на спиритических сеансах морочат голову доверчивой публике, пугая ее внезапным появлением скелетов.
— Доверчивой публике стоило бы прогуляться по Катакомбам, — шепотом прокомментировал Жозеф.
Любители прогулок в Венсенском лесу расстроены внезапной смертью уток-мандаринок на озере…
— Похоже, репортерам совсем делать нечего — скоро они будут рассказывать нам о каждой бродячей собаке, издохшей под колесами фиакра… А вот это уже интересно.
ЭКСТРЕННАЯ НОВОСТЬСегодня ночью канализационным рабочим обнаружен труп. Месье Мишель Потье шел по бульвару Распай к улице Буассонад и у ограды Монпарнасского кладбища увидел неподвижно лежащего на тротуаре человека. Личность покойного пока не установлена…
— Черт побери! Труп в двух шагах от входа в Катакомбы! Это надо вырезать… А где ножницы и клей? Вот невезение, они у меня на конторке, а тетенька и не думает избавить нас от своего присутствия!
— …Да-да, месье Легри, уверяю вас! Ваша супруга невероятно талантлива, ее портрет Рафаэллы де Гувелин — просто чудо расчудесное, и мне…
Жозеф решился на отчаянные действия — ему не терпелось поговорить с Виктором и пополнить коллекцию статеек о необычных событиях, которые служили ему подспорьем в писательском труде. Выскочив из укрытия, он метнулся к конторке, но с маху налетел на педаль велосипеда и, ругаясь почем зря, заскакал на правой ноге, схватившись за лодыжку левой под насмешливым взглядом Кэндзи.
— Черт, теперь синяк будет! — прошипел сквозь зубы Жозеф. — Смешно вам? Конечно, стульев тут понаставили — не развернешься. Я в подвал — надо сделать компресс, пока нога не распухла.
Виктор отвернулся, едва взглянув на зятя, но Жозеф успел прочитать в его глазах обещание поскорее освободиться.
Внизу, миновав склад, загроможденный книгами, молодой человек доковылял до бывшей фотолаборатории, отданной Виктором ему в безраздельное владение. Подождав, пока боль утихнет, и обработав уже наливавшийся кровью синяк, он аккуратно наклеил в блокнот со всякой всячиной три вырезки из «Пасс-парту». Что ж, придется вернуть мадам Баллю искромсанную газету… Жозеф подчеркнул красным карандашом имя Мишеля Потье, канализационного рабочего, и в порыве вдохновения набросал сюжет нового романа-фельетона, в котором фигурировали рентгеновские лучи, подземелья Парижа, горы костей и сумасшедший ученый, которого не менее сумасшедший колдун превратил в утку-мандаринку.
— Назову это «Люди подземелий» или «Демоническая утка»!
— Надеюсь, я не вспугнул вашу музу? — Виктор, бледный и осунувшийся, опустился на табурет. — Гувелинша меня оглушила на левое ухо. А как ваша лодыжка?
— Если начнется гангрена, придется ее ампутировать, — вдумчиво сказал Жозеф.
— Эй, вы двое внизу! Мне нужно отлучиться по делу! — прогремел сверху голос Кэндзи. — Извольте кто-нибудь присмотреть за лавкой!
Виктор и Жозеф, повздыхав, поплелись в торговый зал.
— И почему он все время где-то шастает? Дело у него, видите ли, — проворчал Жозеф в адрес тестя. — Кстати, спасибо, что вчера бросили меня одного в Катакомбах. Я, конечно, готов безропотно обеспечивать вам алиби всякий раз, как вы решите поиграть в поборника справедливости, но в данном случае я имею право хотя бы узнать результаты вашей беседы с княгиней Максимовой. Что у нее стряслось?
— Я только что пришел, Жозеф, дайте мне отдышаться!.. Ладно, помните того длинноволосого денди, который сопровождал Эдокси, когда она заявилась к нам в лавку? Вы в тот день как раз прикупили для нас бесценные «этцели» у герцога де Фриуля.
— Вы о кларнетисте? — проглотил насмешку молодой человек.
— Да. Он утонул.
— Стало быть, хитрая бестия заманила вас в Катакомбы для того, чтобы сообщить эту радостную новость? Или она все-таки снова пыталась вас соблазнить?
— Кларнетист был любовником ее подруги Ольги Вологды, прима-балерины Опера, — не отреагировал на подковырку Виктор. — И у Эдокси есть подозрение, что кто-то пытался мадемуазель Вологду отравить. Должен признать, эта история показалась мне несколько замысловатой…
— Порой реальность превосходит любой вымысел. Каким образом ее хотели отравить?
— Ольга Вологда отведала угощения, присланного ей анонимным поклонником. Подарок оказался пряничной свинкой с ее именем, а на карточке было написано: «Съешь меня…» и еще что-то.
— Пряничная свинка! — воскликнул Жозеф. — Вчера вечером, после того как вы малодушно сбежали, я познакомился с одним музыкантом, который, правда, больше походил на гладиатора, чем на виртуоза смычка. Так вот, коротышка, провожавший нас в крипту, вручил ему сверток. Угадайте, что в нем было?
— От мертвого осла уши? — предположил Виктор.
— Нет, пряничная свинка! И у нее на боку глазурью было выведено имя. Я его запомнил, потому что папенька, когда пытался меня накормить в детстве, всякий раз читал мне «Сетования» Жоашена дю Белле:[49]
— Жозеф, вы бредите?
— Скрипача звали Жоашен — как дю Белле! И ему тоже прислали карточку вместе со свинкой. Я успел прочитать: «Маэстро, съешьте меня…» Дальше не помню. Вот только попробуйте сказать, что между ним и вашей балериной нет ничего общего… О, у нас посетитель!
На пороге книжной лавки «Эльзевир» возник господин в помятом костюме и фетровой шляпе а-ля Виктор Гюго. По роскошным галльским усам Виктор тотчас узнал комиссара Рауля Перо — доброго гения бродячих псов и беспризорных черепах.
— Месье Легри, месье Пиньо, ваш покорный слуга! Не смог отказать себе в удовольствии заглянуть к вам, проходя мимо. Ох, сколько книг, сколько книг! А запах — кожа и бумага, какое чудо!
— Давненько мы вас не видели, комиссар! — искренне улыбнулся Виктор.
— Меня снова перевели в другой участок. Надо сказать, эти постоянные переезды мне весьма тяжело даются. Надеюсь, на сей раз я надолго обосновался под сенью Бельфорского льва.
— Моя супруга читала мне ваши стихи, опубликованные в «Жиль Блаз». Браво! Они превосходны!
— Вы слишком добры ко мне, месье Легри. Услышать такое от знатока поэзии необычайно лестно. А нет ли у вас…
— Сочинений Жюля Лафорга? Увы, в данный момент нет.
— Что ж, я готов удовольствоваться сборниками других символистов. К слову, вы не были на спектакле «Король Убю»? Премьера состоялась в минувшем сезоне в театре «Эвр». Общество шокировано этим вызывающим фарсом Альфреда Жарри, но символистская молодежь встретила его восторженно, я и сам хохотал как сумасшедший!
— Кажется, я видел томики Эфраима Микаэля и Рене Гиля, когда составлял опись, — вспомнил Жозеф. — Непременно найду их и доставлю вам, месье Перо.
— Очень любезно с вашей стороны, месье Пиньо. Знаете ли вы, что мои подчиненные не пропускают ни одного из ваших романов-фельетонов? Я и сам порой с наслаждением вас почитываю, если выдается свободная минутка.
— Много работы?
— В основном текучка, однако случаются и весьма драматические события. Сегодня ночью мы, к примеру, подобрали труп скрипача у Монпарнасского кладбища. Я уже провел кое-какое расследование и пришел к выводу, что он возвращался с концерта в Катакомбах, но что-то помешало ему добраться до дома.
Виктор, покосившись на Жозефа, спросил:
— Полагаете, это было убийство?
— О-ля-ля, вижу прежнего месье Легри! — хитро заулыбался Рауль Перо. — Пока неизвестно, тело в морге, на вскрытии. Но у господина скрипача рваная рана на виске, и от него попахивало спиртным — полагаю, он мог упасть и размозжить себе череп о мостовую.
— А почему вы думаете, что он побывал в Катакомбах? И откуда известно, что он скрипач? — поинтересовался Жозеф. — Что вас навело на след?
— Дело в том, что в канаве рядом с телом была найдена неопровержимая улика: скрипичный футляр, а в нем… скрипка! Нет-нет, господа, больше ничего сказать вам не могу. Но знайте, что я направляюсь в Префектуру, откуда немедленно свяжусь с организаторами концерта в Катакомбах на предмет проведения опознания… Месье Пиньо, ваша матушка делает вам таинственные знаки.
Жозеф обернулся. Стоя на тротуаре у витрины, Эфросинья в шляпке набекрень и сбившемся шиньоне энергично грозила сыну пальцем. Он тотчас выскочил из лавки.
— Ой, что будет!.. — шепнул Виктор комиссару, предвкушая громы и молнии, которые наверняка будет слышно в торговом зале.
Мадам Пиньо всецело оправдала его ожидания.
— Иисус-Мария-Иосиф! Ах ты поросенок! И ты еще смеешь считать себя взрослым мужчиной?! Завел, видишь ли, семью, ребенка, второго заделал, а сам неизвестно где ночами шляется, когда его дочурка кашляет так, что стены трясутся!