Аженор Фералес миновал владения инженеров-гидравликов, наполнявших водой фонтаны и искусственные пруды, которые станут частью декораций, затем вотчину техников, умеющих превращать балерин в птиц и воспламенять адским огнем любовные напитки. Здесь, в служебных помещениях, всегда было промозгло, но раньше Аженор так не мерз. Сейчас у него зуб на зуб не попадал, перед глазами плясали разноцветные «мушки», порой все вокруг накрывала темная пелена, становилось трудно дышать. Он даже остановился и привалился к мостовому крану, чтобы накопить сил и добраться наконец до помещения службы, ответственной за воссоздание грозы, пожаров и огнестрельных залпов.
— Нездоровится? — участливо спросил проходивший мимо механик.
Аженор махнул рукой — мол, все в порядке, — и мысленно приказал себе взбодриться, чтобы не уронить достоинства перед коллегами. Вино! Что за глупость — смешать красное с белым! В глаза ударил ослепительный пурпурный луч — старшина осветителей, сидя в нише рядом с суфлерской будкой, следил за эффектами светотени, производимыми табло освещения. Аженор попытался сфокусировать взгляд на аппарате, установленном над авансценой, и догадаться, что сломалось в этом нагромождении массивных труб, управляемых с помощью зубчатого колеса.
— Когда я требую, чтобы на сцене наступила ночь, — это значит, что сумрак должен сгущаться постепенно, а не сразу — бац! — и темнота, как будто зал лавиной накрыло, понимаете, Валено?! — бушевал режиссер на грани нервного срыва. — Ах, вот и вы, Фералес, наконец-то! Посиделки закончились? Наелись-напились? Мне как раз нужен ваш трезвый взгляд, а то мы тут бродим в густом тумане… Да закройте же вы этот люк; эй, там! Я чуть не провалился!
Аженор стоял, не в силах выдавить ни звука. Странное сверкающее пятно в форме пилы застило взор, очертания внешнего мира сделались неразличимыми, по телу пробежала дрожь. Внезапно полумрак вокруг сменился полной тьмой.
— Короткое замыкание! — известил всех электрик.
Аженор, шатаясь, двинулся в сторону поста управления колоколами. Но сцена внезапно исчезла из-под ног, он рухнул в пустоту — и то, что составляло его личность, разлетелось вдребезги. Аженор столь стремительно потерял связь с реальностью, что даже не успел осознать расставание с нею.
Когда подача электричества была восстановлена, всеобщее смятение чуть не стало причиной новых несчастных случаев. Месье Филипон, помощник старшины рабочих сцены, бросился звать врача.
А наверху знать ничего не знали о трагедии. Старшина рабочих сцены ударил в гонг:
— Дамы-господа, начинаем! Репетиция! Освободите сцену!
В кулисе Царица Ночи с перекошенным от гнева лицом кляла на все лады костюмера, глядя, как его помощница, стоя на коленях, подшивает прямо на ней черную мантию.
— Царица Ночи, ваш выход! — возопил режиссер. — Господи, да что она там возится!
Мельхиор Шалюмо проскользнул под занавесом, ловко избежав столкновения с огнедышащим драконом из папье-маше, который ждал своего часа, чтобы напасть на Тамино. Маленький человек состроил чудищу рожу, проскакивая мимо, и с разбега налетел на месье Филипона — тот как раз выметнулся из левой кулисы.
— Чик-Чирик, беги за доктором, скорей, скорей! Фералес упал в люк! Кажется, он мертв!
Мельхиор прищурился, как сытый кот.
— Живо, малорослик! Чего стоишь?!
Человечек схватился за сердце, кровь волной прилила к щекам. Он бросился бежать. Никогда в жизни Мельхиор Шалюмо и помыслить не мог, что силы небесные с таким усердием станут воплощать его, Мельхиора, чаяния.
«Благодарю, о Всемогущий! Благодарю, благодарю! Ну и кто теперь осмелится выгнать меня из дому? Вот я везунчик! Прощай, Аженор, да упокоится душа твоя с миром. Как здорово, что ты успел насладиться моими виршами, перед тем как покинул сию долину скорби!»
Вторник, 8 апреля
— Опа! Бойня продолжается!
Жозеф внимательно перечитал статейку в газете:
Скорбный день рожденияГ-н Аженор Фералес, инспектор сцены в нашей Опера, трагически погиб вчера, в день своего тридцатичетырехлетия, упав в темноте во время короткого замыкания в открытый люк на сцене. Персонал дворца Гарнье скорбит вместе с вдовой, мадам Марией Фералес. Свадьба состоялась всего три недели назад…
— Guten Morgen, Herr Pignot.[65]
— Черт, черт, черт! — пробормотал Жозеф себе под нос. В лавку только что вошла фрейлейн Хельга Беккер.
— Месье Пиньо, у меня грандиозная новость: я стала владелицей автомобиля фирмы Жоржа Ришара! Старею, знаете ли, от езды на велосипеде ужасно болит поясница.
— А водить автомобиль вы умеете? — с большим сомнением в голосе спросил Жозеф.
— Что же тут сложного? И ребенок справится — машиной можно управлять одним пальцем. Она выдает скорость двадцать пять километров в час и умеет взбираться на самые крутые склоны. Именно то, что вам с месье Легри нужно, чтобы проводить ваши расследования! Купить автомобиль — значит одновременно обзавестись лошадью, упряжью, каретой и конюшней!
— Ну да, только у нас на это не хватит средств, — сказал Жозеф, демонстративно зевая.
— Вы наверняка сможете позволить себе двухместную машинку фирмы месье Леона Болле. Бак в ней рассчитан на сто — сто двадцать километров, а расход на горючее составляет всего два сантима на километр.
— Мадемуазель Беккер, уж не желаете ли вы сказать, что женщине самое место в коробчонке на колесиках? Как-то это не изящно, — заметил Жозеф и яростно высморкался.
— Здравствуйте, мадемуазель Беккер. Привет, Жозеф.
Молодой человек живо обернулся — по винтовой лестнице спускалась Джина Херсон.
— Я слышала трубный глас — такой, будто кто-то созывал усопших в долину Иосафата, — испепелив Жозефа взглядом, но не меняя любезного тона, продолжила она. — Возможно, это кто-то высморкался.
Жозеф покраснел и быстро спрятал платок в карман.
— Мадам Херсон, я… э-э… Вы пришли к месье Мори? Он отлучился из лавки, можете подождать его здесь, если хотите…
Однако Джина умолкать не собиралась:
— Мужчины хотят, чтобы мы всецело от них зависели, мадемуазель Беккер, а нам остается лишь набраться терпения и проявлять к ним снисходительность. Они боятся потерять преимущества, которые сами себе присвоили, поэтому придумали правила, приличия, этикет и условности. Вот я, к примеру, живу здесь с месье Мори уже несколько месяцев, но все делают вид, что не замечают этого. Я незримая любовница, не так ли, Жозеф?
— Э-э… я… хе-хе…
— К вашему сведению, месье Пиньо, я терпеть не могу эту вашу привычку глупо ухмыляться, когда предмет обсуждения не располагает к веселью, — ровным тоном проговорила Джина и, обратилась к немке: — Мадемуазель Беккер, меня чрезвычайно интересуют автомобили. Я бы с удовольствием прокатилась с вами и послушала лекцию о достоинствах этого транспортного средства. Если вас не затруднит, конечно. Месье Пиньо, передайте месье Мори, что, если он по мне соскучится, я буду ждать его на улице Дюн.
— Но… но вы же не сядете в эту… в…
Джина села в машину рядом с Хельгой Беккер, и Жозеф некоторое время, стоя на пороге лавки, беспомощно глядел вслед «ришару», удалявшемуся по улице Сен-Пер. Из ступора молодого человека вывела телефонная трель. Звонил Виктор. Жозеф слушал его несколько секунд, не выдержал и в отчаянии перебил:
— Да знаю я, что инспектор сцены свернул себе шею — я тоже читал газету!.. Что? Если я правильно понял, вы опять оставили меня за бортом?!.. Ох, ладно, буду ждать… Как? Вы очаровали вахтершу в Опера? Поздравляю!.. Хорошо, хорошо, Казанова, пустите в ход все свое обаяние, приворожите ее намертво и вытрясите всю правду. Возвращайтесь к пяти часам.
Виктор вышел из почтового отделения, откуда звонил Жозефу, злой как черт. Решительно, зятю не достает широты ума — надо же, Казановой обозвал! Сев на омнибус, он рассеянно размышлял некоторое время, чему обязана улица, соединяющая Пале-Руайль и Опера, громким званием «авеню», если на ней нет ни единого дерева. В Опера Виктор надеялся еще раз пообщаться с мадам Марсо, но нарвался на её мужа — малоприятного типа в рединготе с медными пуговицами и фуражке с галуном. Он походил на сурового унтера, готового прямо сейчас влепить пару нарядов вне очереди какому-нибудь нарушителю устава. Монета в пять франков и упоминание «Пасс-парту» его, однако, смягчили. Виктор был допущен в запретные чертоги — комнату вахтеров, — но перед этим его заставили расписаться скрипучим пером в журнале посещений: указать имя и род занятий («Антонен Клюзель, псевдоним Вирус, репортер»), а также цель визита. Цербер почему-то сделался настолько любезен, что усадил гостя в то самое кресло, которое ему предлагала раньше мадам Марсо, и даже попотчевал отвратительным кофе со сливками.
— Вы сюда не первым из репортеров заявились — от ваших собратьев уже деваться некуда, летят как мухи на мед. А ничего нового я вам не скажу, разве что знайте: за все пятнадцать лет, что я тружусь в этом заведении, никогда не было такого, чтобы три покойника зараз. Беда за бедой, право слово, будто кто-то сглазил, а то и порчу навел на наш храм музыки. Один завсегдатай кулуаров тут рассказывал про ясновидящую негритянку, которая проездом в Париже. Говорит, ей сотня лет и она пророчит события страшные и пренелепейшие — чуму, войну, в общем чушь какую-то, верите? Чокнутая, видать, но от этих иностранцев, которые наш хлеб едят, всего ожидать можно. Поди знай, чего они там замышляют.
— Впервые слышу о предсказательнице.
— Как же? Это ведь ваша обязанность — новости ловить. Какие-то богачи устроили сеанс ясновидения, у них это сейчас модно. Сглазили нас всех, точно вам говорю.
— Я не занимаюсь светской хроникой. Мне бы хотелось побеседовать с мадам Фералес. Надо думать, она сейчас дома, никуда не выходит после такого несчастья. Не могли бы вы продиктовать мне ее адрес?
Вахтер озадаченно нахмурился, достал из кармана замшевую тряпочку и принялся протирать пуговицы на рединготе.
— Ишь чего вам… Такие сведения я только полиции выдать могу, а так не имею права. Нет-нет! — воскликнул он, с неохотой отказываясь от второй монеты, которую ему протянул Виктор. — Я на службе. Однако вы вполне можете побеседовать со старым Рике. Официально он в отставке, но все время тут ошивается у своих приятелей пожарных. Уж он вам много чего понарасскажет — как-никак был закадычным другом Аженора.
Месье Марсо объяснил, как найти пожарный пост — здесь же, на первом этаже, рукой подать. А когда лже-репортер покинул комнатку вахтеров, цербер выглянул в коридор, ведущий к кухне:
— Прямое попадание, инспектор Вальми! У вас тоже пророческий дар! Вы сказали, что парень заявится, — он и заявился. Вот, можете вытереть руки чистой тряпкой.
…Рике Лёсюэр был не толще соломинки. На изможденном лице красовался выдающийся назальный отрог[66] в форме клубня пиона; обширную плешь, похожую на монашескую тонзуру, компенсировала буйная седоватая растительность на щеках и подбородке. Рике был женат вторым браком на молочнице, которая запрещала ему спиртное, а взамен закармливала творогом, сметаной и каждый вечер проверяла его пульс. Старик проводил дни, слоняясь по знакомым-приятелям в ожидании, не поднесут ли чарочку; страсть к горячительному он делил с Аженором Фералесом, под чьим патриотическим девизом «Алкоголь убивает, но французский солдат не боится смерти!» и проходили совместные дружеские попойки, а после них оба жевали кофейные зерна, чтобы отбить запах перегара.
Удрученный потерей, Рике торчал на пожарном посту и угрюмо таращился на часы, как будто лишь зримое течение жизни могло умерить его печаль. Через равные промежутки времени старшина набрасывался на старика с требованием не путаться под ногами, потому что его людям надо совершать обход — а это вам не шутки, ведь во дворце Гарнье десятки мастерских. Так что Рике вздохнул с облегчением, когда появился Виктор и увлек его в сторонку.
Отставной пожарный тотчас разговорился:
— Короче, над сценой есть коронная шестерня, и еще одна! Медная, под сценой. Резервуары связаны меж собой вертикальными трубами. В наличии имеются тросы на пожарных щитах, ведра, эпонж, топоры, пожарные насосы — работают на десять метров, не что либо как. А ежели…
— Простите, — перебил Виктор, — я пришел не для того, чтобы изучать вашу противопожарную систему, я…
Но Рике будто не слышал:
— А ежели потребуется, так компрессионные аппараты дадут струю помощнее торнадо. Двенадцать тысяч литров воды — это ж Везувий потушить можно! Короче, бояться нечего. А Жеже взял и шею себе свернул…
— Вы о месье Аженоре Фералесе?
— Какой был мужик! Тот еще брюзга, конечно, но чтобы друга из беды вытащить, пополам бы порвался. Десять лет назад я чуть было не потерял работу — черт меня дернул однажды набраться прямо на посту, ну и… В общем, Жеже меня отстоял тогда перед начальством — сказал, это он во всем виноват, мол, сам предложил мне выпить, и заверил, что такого больше не повторится. А теперь он танцует вальс-бостон со святым Петром…
У Рике на глазах выступили слезы, Виктор вывел его на улицу, и они устроились на скамейке.
— Вы будете участвовать в ночном бдении?
Старик покачал головой:
— Мария так убивается по мужу, что хочет побыть одна. Она потребовала, чтобы гроб на эту ночь поставили в их спальне, а нас ждет завтра, на похоронах. Лишь бы только чего над собой не сотворила, бедняжка…
— Она по-прежнему живет на улице Скриб? — бросил пробный камень Виктор.
— С чего бы? Никогда она там не жила! А после свадьбы они сняли двухкомнатную квартирку на проезде Тиволи,[67] в доме четыре-бис, там еще лавчонка, в которой зонты продают.
— Ваш друг погиб в день своего рождения?
— Эх, что да, то да. Шикарный был день рождения! Как хорошо все начиналось — подарки, сладости, вино, мы вскладчину такой праздник устроили… Я ему посеребренную зажигалку подарил, чуть по миру не пошел. А вино какое было, ух, крепкое, можете не сомневаться! — Рике Лёсюэр даже языком прищелкнул. — Потом кое-кому из наших понадобилось отлить, ну и наткнулись в уборной на ту надпись…
— Что за надпись?
— Какой-то негодяй на стене нацарапал, что Мария… э-э… верностью не отличается. Аженор раскричался, что это Мельхиор Шалюмо натворил, но вы не думайте, что…
— А кто это — Шалюмо?
— Человечек он довольно мстительный, конечно, но в каком-то смысле я его понимаю: ростом он не вышел, мне по плечо, вот все бедолагу и задирают, посмеиваются над ним. Я в школах не учился, месье, но знаю, что люди называют противоестественным не то, что противоречит природе, а то, что противоречит их правилам и обычаям, а их правила и обычаи требуют, чтобы все было по единой мерке скроено. Со мной Мельхиор вполне любезен. Честное слово, не верю, что он мог написать подобные гнусности про Марию, этот парень ее опекал, когда она еще девчонкой была.
— Что же было дальше на дне рождения?
— Ну, наелись все от пуза. Аженора еще и пряничную свинку с его именем на боку съесть заставили, хотя он всячески отбивался.
— Пряничную свинку? — насторожился Виктор.
— Ее самую. После пирушки Аженор пошел потолковать с осветителями — что-то у них там стряслось. Ну а дальше…
Виктор поднялся со скамейки. Стало быть, Жозеф угадал верный путь — по следам пряничных свинок, предвестниц смерти. Нужно срочно принять меры, пока кто-нибудь еще не стал жертвой… Жертвой чего? Несчастного случая? Злой судьбы? Или яда, подмешанного в пряничное тесто?
Инспектор Вальми проводил взглядом сыщика-любителя, бросившегося ловить фиакр, и беспечной походкой направился к лавочке, на которой сидел Рике Лёсюэр, погрузившийся в созерцание уличных часов.
— Уважаемый, я служу в Префектуре полиции. Позвольте прервать ваши размышления и осведомиться, о чем с вами беседовал тот лже-писака?
— Вот! — оживился Рике Лёсюэр. — Все писаки лгут. А потому что не знают ничего. Говорит, Мария жила на улице Скриб — ну надо же, удумал!
— …Проезд Тиволи, дом четыре-бис. Не кукситесь и не смейте обвинять меня в том, что я расследую в одиночку. К Марии Фералес поедете вы, я подменю вас в лавке, — прошептал Виктор на ухо Жозефу.
— А что я скажу клиентам? Тут один разыскивает «Метаморфозы» Овидия в четырех томах, изданные с тысяча семьсот шестьдесят седьмого по тысяча семьсот семьдесят первый год, — и только потому, что хочет полюбоваться на иллюстрацию Буше «Похищение Европы». Похоже, это будет стоить ему целого состояния… А другой ворчит и торгуется — у нашего «Декамерона», видите ли, переплет, конечно, старый, но слишком ординарный, чтобы выложить за него две тысячи сто франков, которые мы запросили.
— Я ими займусь. Не забудьте главное: пряничные свинки и Мельхиор Шалюмо. Если найдете улики, не возвращайтесь сюда — позвоните мне вечером на улицу Фонтен и просто скажите: «Со свинкой все в порядке». Это будет означать, что завтра в семь часов мы встречаемся в «Утраченном времени», где и обсудим наши дальнейшие действия.
Жозеф сердито оделся — накинул плащ и нахлобучил кепи. «Я весь день на ногах, бегаю тут от полки к полке, а он меня на задание посылает… Впрочем, все-таки шурин у меня молодец — ведь мог бы и сам к свидетельнице, а взял и уступил мне…»
…Через час Жозеф, который сел не на тот омнибус, уехал бог знает куда и заблудился, стоял на мосту Европы и считал железнодорожные составы, извергавшие облака пара. Вдруг сзади кто-то ткнул его кулаком в плечо. Молодой человек резко обернулся, собираясь дать сдачи, но тотчас успокоился, обнаружив перед собой толстяка флегматичного вида в старом коричневом костюме и потрепанном котелке. Толстяк пошмыгал носом, будто принюхивался, как гончая, взявшая след, выхватил в последний момент клетчатый платок и от души чихнул в него.