– Господи, не дай, чтобы это оказалось сном!.. А если сон, не дай проснуться. Ребята, это только в Сибири и на Дальнем Востоке так, они ж понимают, что именно их захватят китайцы и японцы. А вот в Центральном регионе нас попрут, как тараканов…
Но в голосе звучало старательно задавливаемое ликование: победили, победили, никогда еще наша партия, которую старались не замечать даже «свои», чтобы о них чего-то не подумали, никогда еще не поднималась до таких немыслимых высот! Это ж сколько депутатских мест у нас появится благодаря только Восточной Сибири и Дальнему Востоку!
Отворилась дверь, заглянула голова в оранжевой кепочке.
– Кто заказывал пиццу?
– Я заказывал, – крикнул Белович. – Тащи сюда!
Лукошин прорычал:
– Ты это чего, самозванец? Это я заказывал!
– Я думал, ты спишь, – ответил Белович независимо. – Борис Борисович, а не заказать ли ужин из ресторана прямо в офис? Нам есть что отпраздновать!
– Уже есть, – поддержал его Власов. – Борис Борисович?
– Заказывайте, – ответил я. – Только без пьянства. Сейчас все телекамеры повернуты в вашу сторону. По пьяным мордам будут судить обо всех русских националистах.
Еще через пару часов пришли первые сведения из Западной Сибири. Тоже предварительные, судить по ним рано, так отвечали нетерпеливым газетчикам на участках, но сенсация продолжается: депутаты от партии РНИ победили больше чем в половине округов. Юлия появилась тихая и собранная, как всегда, я по мужской невнимательности не разглядел, что она устала, даже измучилась, пока Власов не сказал отечески:
– Юля, вам надо отдохнуть хоть полчасика, а то вы все на ногах, на ногах!.. Давайте я отведу вас в свой кабинет, там прикорнете на моем диване.
Она слабо улыбнулась.
– Спасибо, Николай Николаевич! Но вряд ли засну, во мне все дребезжит, как будто жестянки раскатились по каменному полу. И сердце стучит.
– Не увлекайтесь этим эль-карнитином, – предостерег он. – Все эти новомодные штучки выходят боком.
– У меня ацетил-эль-карнитин, – сообщила она.
– Все одно дрянь. К тому же – опасная.
– Это только сегодня, – заверила она.
Он кивнул, но взгляд говорил, что наши спокойные деньки, судя по всему, кончились. И если раньше лишнюю чашечку черного кофе просто так, для удовольствия, то теперь придется поневоле, чтобы сохранить боевую форму круглые сутки, затем и следующую, и следующую. А если кофе не хватит, то придется и заморскую химию жрать, только бы не сойти с дистанции.
Лукошин подошел с огромным бутербродом в руке. Он единственный, кто среди нас не употребляет стимулирующих напитков, хотя фирма «Iron man» поставила нам на халяву, а бодрость старается поддержать колбаской, ветчиной, карбонадами и огромными биг-маками.
– Ну, Борис Борисович, – сказал он, – я вас поздравляю… Нет, бутерброд не отдам, вы должны быть сыты одними этими победами.
Я покачал головой.
– Разве? У меня аппетит только разгорается.
Он задержал бутерброд у рта, в глазах появилось расчетливое выражение. Я улыбнулся загадочно, появился и подошел Андыбин, мы с ним заговорили о создании своей фракции в Думе. Теперь уже понятно, что сумеем, сможем. Лукошин постоял с бутербродом, так и не решившись откусить, наконец отошел в сторонку, а там у него ловко выхватил Лысенко и тут же откусил почти половину, прежде чем ошалевший от такого нахальства Лукошин опомнился и ринулся отнимать сокровище.
С утра здание начали сотрясать звонки, провода раскалились и прогнулись от обилия емэйлов, на видеосвязь вышли одновременно и наши победители в регионах, и всякого рода деятели, которые стараются первыми застолбить дружбу с неожиданно набравшей силу партией. Позвонил Уваров, лидер партии промышленников, поздравил с победой.
По всему зданию шлялись взбудораженные с красными от бессонницы глазами сотрудники, ошалевшие и все еще не верящие, что вот мы, русские националисты, вдруг вошли в силу, нас слушают, нас выбирают! И не где-нибудь на Украине или в Турции, а в России, где признают власть и силу только на том, где клеймо иностранное.
Белович не спит уже третьи сутки, держится на жиросжигающих добавках и кофеине, ввалился кабинет, едва не цепляясь за косяк.
– Борис Борисович? – завопил он испуганно. – А что теперь?
– Падай на диван, – велел я. – Борьба только начинается. Мне нужны выспанные чемпионы!
Голос мой звучал уверенно, во всяком случае для Беловича, у него сейчас в ушах звон и грохот камнепада. У меня у самого похожее, но я – вождь, мне надлежит быть железным. Белович послушно побрел к дивану, повалился как подрубленный. И заснул раньше, чем голова коснулась валика.
Я тоже заночевал в кабинете, а уже утром ко мне ворвался бледный, взъерошенный Бронштейн. Я ощутил недоброе, поднялся с дивана.
– Что стряслось?
Он плотно закрыл дверь, подбежал к столу и вытащил из папки листок.
– Вот!.. Это уже что-то новое.
Меня обдало холодным ветром, в ушах зазвучали колокола. В мозгу вспыхнуло: «Ну вот и все…» На листке золотыми буквами шапка Генеральной прокуратуры, а ниже короткий скупой текст вызова.
– За что? – спросил я.
– Ответят только там, – сказал Бронштейн торопливо. – Это же Россия, мать ее так!.. Но у меня там кой-какие концы, отыскался кореш, словом, удалось узнать, что у вас в Швейцарии оказались два счета, на которых крупные суммы. Даже есть след, что эти деньги ворованные. Не то чеченских банд, не то сбежавших олигархов, а может, и вовсе общак долгопрудненской группировки. Нет, вам пока еще ничего не инкриминируют, приглашают для выяснения… так это называется.
Я в бессилии опустился обратно в кресло. Тело обмякло, будто вынули все кости. Вот и начинается та грязь, что привычна для большой политики. Бронштейн сказал торопливо:
– Борис Борисович, надо было спешить, потому я по дороге к вам, уж извините, позвонил Уварову. Он пообещал прислать лучших адвокатов.
– Адвоката?
– Нет, целую бригаду. Обвинения серьезные, нужно выстроить очень надежную защиту. Не волнуйтесь, Уваров обещает, что сделают все возможное! Отмыться, правда, полностью не удастся, но зато инкриминировать тоже не смогут, а это главное.
Я спросил тупо:
– А что делать с этой бумагой?
– А ничего, – ответил он нерешительно. – Полагаю, что ничего. Уваров сказал, что раз прислали просто так, по почте, то это либо ошибка, либо кто-то там нарочито дал нам шанс. Будем ждать более серьезного вызова. А за это время адвокаты изучат всю проблему. Да вы не огорчайтесь так! Ну что вы весь побелели?.. У нас нет политического деятеля, чтобы не был вымазан дерьмом с головы до ног! Это же Россия, Борис Борисович.
– Черт бы побрал! Все еще Россия.
– К тому же опоздали, – добавил он с победной улыбкой.
– В чем?
– Надо было раньше, – объяснил он. – До выборов. И дать утечку информации газетчикам. Это здорово бы ослабило наш рейтинг!.. Но, к счастью, нас не приняли всерьез, а теперь эта бумага уже не сработает… как могла бы.
Короткий зимний день догорает быстрее, чем праздничная свеча на елке. Только что солнце заливало мир резкими слепящими лучами, из-за него в тени, казалось, совсем ничего нет, все исчезает, но вот уже небо темнеет на западе, нехорошо лиловеет, сугробы становятся недобро синеватыми, последние лучи взбегают по стенам домов на крыши и срываются ввысь, словно в опрокинутую бездну.
Ночь на редкость звездная, всего две-три тучки закрывают сияющее великолепие, а так везде трепещут мелкие колючие огоньки, голубые, зеленые, оранжевые, одна даже совсем красная, почти багровая. Но сам город залит ярким желтым светом, почти солнечным, мир кажется странным и незнакомым, потому что при таком свете небо не должно быть пугающе черным.
Я вздохнул, прикрыл щелочку и вернулся к рабочему столу. В новом составе Государственной думы, естественно, прошли выборы председателя, затем его двух заместителей. И хотя мы понимаем, что раз уж у нас большинство, то председатель будет из нашей группы, однако одно дело понимать, другое – поверить. Тем более что ряд депутатов, пользуясь нашей неопытностью, попытались просунуть своего.
Все телекамеры вели прямой репортаж из Госдумы, впервые скучнейшая процедура выборов спикера вызвала такой интерес, что были отодвинуты все боевики и порнуха, вообще спешно пересматриваются программы всех телеканалов, а интервью с представителями партии РНИ ставятся на первые места. Ессно, наибольшая охота идет за мною, всех интересовал вопрос: почему я не выставил свою кандидатуру в Госдуму? Почему не я сейчас там председателем, ведь Госдума – высший государственный орган, Госдума придумывает и принимает законы, ей подчиняется вся страна и даже президент…
Я отмалчивался, мне понятно, да и не надо быть таким уж дальновидным политиком, чтобы вспомнить о дате седьмого марта, на которую назначены президентские выборы. И хотя позиция нынешнего президента все еще выглядит неколебимо, но это лишь потому, что пока никому не пришло в голову примерить мои шансы занять президентское кресло.
Я отмалчивался, мне понятно, да и не надо быть таким уж дальновидным политиком, чтобы вспомнить о дате седьмого марта, на которую назначены президентские выборы. И хотя позиция нынешнего президента все еще выглядит неколебимо, но это лишь потому, что пока никому не пришло в голову примерить мои шансы занять президентское кресло.
А в Госдуме у нас теперь не просто представительство, и даже не фракция, о чем мечтало большинство партий, но большинство, чего, понятно, не ожидал ни президент, ни силовые структуры, ни председатель Центризбиркома. Иначе, понятно, мы же в России, что-нибудь да сделали бы, чтобы «урегулировать», то есть либо обнулить результаты, либо вообще стереть противников в порошок, пока еще в пеленках.
Меня трясло из-за того, что прокуратура дергает меня, однако адвокаты практически отстранили меня полностью от любых переговоров, они, мол, знают лучше, как разговаривать с властями и не попадаться в ловушки.
В Госдуме председателем избрали Власова, наши депутаты сразу же начали разрабатывать проект закона о вхождении в состав США, увлеклись, к ним, сперва нехотя и с опаской, все-таки мы – ужасные националисты, присоединились юристы и умелые законники из других партий. Работать с нами, видно по их рожам, явно не хочется, однако же самому тупому понятно, что теперь в Думе заправляем мы, у нас большинство, и любой законопроект пройдет, если мы решим его принять. И точно так же любой не пройдет, если наша фракция сочтет его неверным или недоработанным.
Депутаты – политики, что значит реалисты, на раскачку и притирку ушло не больше месяца, но уже через две недели с нами сотрудничала половина из неэрэнистов. Остальные держались в сторонке. Кто-то еще присматривался, другие ушли в глухую оппозицию. Очень кстати, хорошая тактика: на все наши предложения говорить – дерьмо, происки русского фашизма, критиковать, ни за что не отвечая. Вообще-то обычная манера русской интеллигенции у пивного ларька: все критиковать, предлагать разом улучшить мир, не объясняя, как это сделать, а вот так сразу взять и стать всем хорошими, умными и добрыми. И еще – богатыми.
Мой кабинет, обычно тихий и пустынный, с раннего утра и до поздней ночи гудит от множества голосов. Кроме постоянных сотрудников, то и дело заходят члены редколлегии, члены Совета, что обычно не заглядывают в РНИ месяцами, в коридорах толкутся корреспонденты и телеоператоры.
По настоянию моих телохранителей я все чаще ночевал прямо в офисе. Из фирмы «Iron man» все так же ящиками доставляют как вкусные шоколадные батончики и напитки, так и всякого рода спортивные добавки, из-за такой нервной жизни пришлось перейти на них почти полностью. Правда, из кафе и столовых доставляют и традиционную еду, начиная от щей и заканчивая компотами, так что даже мой кабинет постепенно пропах борщами, жареным мясом, гречневой кашей и ароматом крепчайшего кофе.
Сегодня я задал своей инициативной группе новый вопрос:
– Давайте посмотрим с другой стороны. С теми, кто за присоединение, разобрались, а теперь – кто против?.. Умолчим о ветеранах войны, это достойные люди, о них худо-бедно заботимся, но их мнения никто не спрашивает. Ни власти, ни оппозиция. А вот кто против из имеющих власть, влияние, деньги?..
Андыбин бухнул, как будто поблизости обрушился строительный кран:
– Да наши же олигархи!.. Здесь им лафа среди простодырых, а на Западе быстро рога обломают. К тому же там попробуй не заплатить налоги – сразу в тюрьму. Вон Капоне никто не мог прищучить, а налоговая полиция засадила в тюрьму так, что там и помер.
Лукошин возразил немедленно, он всегда возражал Андыбину, как будто везде за ним охотился:
– Промышленники будут «за», им важнее, чтобы не было «отнять и поделить».
– Против будут политики, – высказал мнение Белович. – Цезарь сказал однажды, что предпочел бы оказаться первым в деревне, чем вторым в Риме.
– Слабые будут против, – согласился Лысенко, – но сильные узрят простор. Сильные смогут завоевывать голоса не только россиян… мерзкое слово!.. но и жителей Штатов. Вон как Шварценеггер, все еще по-английски с акцентом, а стал же губернатором самого богатейшего штата Америки? Это покруче, чем губернатором Курской или Вологодской области. Впрочем, это не отменяет и Курскую с Вологодской. Для сильных раздвинется поле деятельности, а слабакам придется туго… Они как раз и взвоют! И забросают дерьмом через прессу и доносы в силовые структуры.
Власов слушал нас молча, хмурился, я то и дело перехватывал его непонимающий взгляд.
– Ребята, – спросил он наконец, – я вот иду с вами, даже спикером в Госдуме стал, с ума сойти, но все равно иногда спохватываюсь: а не сумасшедшие ли мы? Неужели в самом деле так фигово? Неужели от нашего патриотизма действительно ничего не осталось? Вот так спокойно откажемся от России, от русского языка, от самого слова «русский»?.. Может быть, э-э… проснемся и увидим, что все – дурной сон?
– А Россия по-прежнему, – сказал Бронштейн ехидно, – одна шестая часть суши.
– Нет, – поддакнул Лукошин, – одна пятая!.. При царе, когда российскими землями были и Польша с Финляндией, и еще какие-то земли…
– Тогда лучше проснуться в Скифии, – вставил знающе Белович. – Тогда Россия… ну пусть Скифия, это ж одно и то же, владела половиной обитаемого мира!
Все посмотрели на меня, я грустно усмехнулся, развел руками.
– Боюсь, все еще хуже. Народ откажется от слова «русский» не просто спокойно, а с радостью. У всех уже сидит, как крепко вбитый по самую шляпку гвоздь, что русские – ничтожная криворукая нация, спивающаяся, все ломающая и теряющая. То один, то другой с восторгом повторяет: «…один сломал, а второй куда-то потерялся»? Так говорить с гордостью за свое разгильдяйство! Кроме того, только у нас такая надежда на халяву. У всех преувеличенно розовые мечты, что в Штатах благотворительные фонды вот так просто раздают доллары направо и налево. И каждый надеется, что ему сунут такую пачку, что коню пасть можно заткнуть.
Власов уронил голову, мы видели, как у него из самой глубины вырвалось:
– И это мы?.. Отстоявшие Русь в боях, расширившие ее пределы?.. Это мы?
Лукошин буркнул:
– Да, те самые, что открывали острова и страны, освобождавшие Грецию, Италию, просвещавшие дикарей с копьями…
Власов отмахнулся с превеликой досадой.
– Дорогой мой Глеб Васильевич!.. Что вы все про Миклухо-Маклая?.. Да, я согласен, первым из европейцев побывал на островах и открыл там какие-то народы. Честь ему и хвала. Но я вижу, что сейчас те папуасы строят заводы по производству компьютеров шестого поколения, мы у них закупаем партии жидкокристаллических мониторов, чипы, платы, которых сами производить не умеем. Вот сейчас по стране катится волна ликования: эти папуасы решили закупить у нас сорок новейших СУ-49М, это даст нам семь миллиардов долларов… Вот чему я ужасаюсь! Папуасы делают у себя и продают нам новейшие компьютеры! А вы – Миклухо-Маклай, Миклухо-Маклай!..
Белович сказал:
– Потому и приходится поступать вот так, как предложил Борис Борисович! Это не от желания проехаться на халяву, а от безысходки.
Он посмотрел на мое помрачневшее лицо, умолк. Власов тоже всмотрелся, переспросил осторожно:
– Что-то не так?
– Не так, – ответил я жестко.
– А что?
Я сказал громко, возвысив голос:
– Запомните, у нас нет никакой безысходности. Россия велика и сильна! А решение мы такое приняли только для того, чтобы усилить позиции и вес христианского мира…
Лысенко ахнул, широко раскрыв глаза:
– Борис Борисович, вы же атеист!
– А при чем тут религия? Христианской культурой я называю ту, что позволила создать науку и технологии, а остальные… я говорю о восточных, прогресс полностью отрицают и даже блокируют. Сейчас возникла реальная угроза, что восточные культуры потеснят, а то и вовсе опрокинут западную.
Они замолчали, еще не ухватив суть до деталей, Власов хмыкнул, никогда во мне не замечал хитрого талейранства, поинтересовался очень уж невинным тоном:
– А вы уверены, Борис Борисович, что только угроза с Востока заставляет нас… поступить вот так?
Я спросил сухо:
– Что вы имеете в виду?
– Ну… что если бы не резкое наступление Азии, мы бы все равно затоптали Америку.
В кабинете наступила тишина. Я нахмурился, взглянул ему прямо в глаза. Он взгляд не отвел, но в глубине на месте искорок разлилась чернота.
– Николай Николаевич, – сказал я с расстановкой, – Николай Николаевич… мы приняли новую доктрину. Ей и будем следовать. Понятно? Угроза со стороны Востока намного серьезнее наших внутренних разборок. А наше перетягивание каната со Штатами – личное дело. Внутри одной семьи. Надеюсь, вам это понятно?
Он подтянулся, даже необъятный живот чуточку подобрал, едва ли не щелкнул каблуками. Лицо в самом деле посерьезнело, сказал чуть обиженно: