Ректор снова бросил реплику:
– Что-то в этом ряду вы не упомянули Америку.
– Верно, – согласился я, – ей тоже давали определение. Мол, страна техников. Дескать, если в Германии – ученые, а в России – неграмотные крестьяне, то в Америке нечто среднее – много-много высококвалифицированных рабочих. И приводили пример, что за все время существования в Америке не было ни одного ученого-теоретика, а только практики, вроде гениального Эдисона. Ни одного!.. Но теперь-то мы видим, что великие открытия теоретиков, как и высокая духовность русских, ни хрена не стоят, если тут же не подкрепляются творческой энергией рабочих и техников. И Германия, и Франция, и Англия, как и вся остальная Европа, послушно идут за Штатами, а там сейчас расцвет и науки, и культуры, и искусства, и все-все, хотя из этого всего-всего я с удовольствием половину отправил бы на переплавку. Кстати сказать, немалая часть американцев с еще большим удовольствием сделала бы то же самое, ибо это безобразие у них перед глазами, а мы только смотрим по жвачнику!
Терещенко, начальник охраны, что-то шепнул в лацкан пиджака. Один из агентов сорвался с места и унесся. Я ощутил недобрый холодок: что заметили мои телохранители, только бы не снайпера с уже поднятой винтовкой. Продолжал громко, стараясь, чтобы голос звучал так же ровно и уверенно:
– В Америке человек развивался как раз всесторонне, что значит, развивал в себе все: и хорошее, и дурное. Мы замечаем в первую очередь наркоманию, засилье сексменьшинств и прочее, но ведь и телевидение, и автомобилестроение – тоже оттуда, из Америки, как и более поздние компьютеры, Интернет, высокие технологии во всем. Да и, если честно, наркомания и сексменьшинства еще в большем фаворе в Европе, но мы как-то не очень обращаем внимание, что там с гомосеками в какой-нибудь Голландии, все смотрят на того, кто лидирует, на него указываем пальцем и критикуем, критикуем, критикуем… Справедливо, между прочим, критикуем, однако же не стоит забывать о том хорошем, что создала Америка! Когда мы присоединимся…
Из зала выкрикнули задорно:
– Если…
– Ладно, если, – уступил я, – мы не окажемся чужаками, просто консервативная партия Гарри Голдуотера возликует, получив в нашем лице такую многочисленную и могучую поддержку.
Ректор педантично заметил:
– Вообще возликует белое меньшинство. Оно снова станет большинством. Тем более что русские, очутившись в благоприятных условиях, могут дать мощный всплеск рождаемости.
– По поводу потери русскости, – сказал я. – Об этом очень много говорят и спорят, но… есть ли предмет для спора? Заводы, которые настроили в Китае европейцы и американцы, не очень-то повлияли на китайцев, те так и остались китайцами. Но заводы, что строят фирмы «Опель» и «BMW» в России, быстро превращают работающих на этих заводах людей в европейцев. Пока еще не совсем в немцев, но ведь и сами немцы уже не совсем немцы, а общеевропники! И вообще, любой подтвердит, что везде, где немцы или французы строят свои заводы в России, там сразу же образовываются оазисы Европы. И русские, что там работают и живут поблизости, начинают меньше срать на улицах, в подъездах и лифтах, женщины перестают выходить на улицу в халатах и в бигуди, а мужчины изо всех сил добираются домой и там уже отрубаются, чтобы не позорить улицы своего почти европейского городка валянием в канавах. Это китайцы, перебираясь в Америку, создают свои чайнатауны и живут своим укладом, а русские стремятся раствориться еще в первом же поколении. Так о какой потере русскости можно сокрушаться, если русские и так охотно от нее отказываются? При живой-то пока еще России?
Агент вернулся к Терещенко, что-то пошептал. Тот кивнул, мановением руки услал обратно, но с ним пошел еще один из агентов секретной службы.
– Белое меньшинство Америки, – продолжал я, – получит с нашим приходом поддержку и снова станет большинством, как уже верно сказал Всеслав Тихонович. Наши изголодавшиеся по деятельности и размаху ученые и бизнесмены вольются в интеллектуальную элиту, усилив ее ряды. А плебс… он и у нас плебс, разве что юсовский плебс заметнее и отвратительнее, везде лезет и весь мир берется учить, как надо жить…
За столом впервые подал голос мэр:
– Вообще-то, если послушать наших пьяненьких мужичков у любого пивного ларька, они тоже расскажут вам, как обустроить мир, как вылечить все болезни, как поднять рупь, с какими странами дружить, а какие прибить на фиг…
Я возразил:
– Наших никто не слышит, а юсовские на весь мир вещают! И в президенты выбирают такого же дебила. И пресса их высказывания тиражирует. Так что разница есть, уважаемый Тарас Коневич. Потому от присоединения России Америка получит не только огромную территорию и несметные залежи в недрах…
Из первого ряда поднялся то ли студент, то ли молодой преподаватель, прокричал яростно:
– Это предательство!
Несколько голосов с мест поддержали, но, как я заметил, большинство в зале еще то ли не осознало всего сказанного, то ли формулирует доводы. Пока молчат, но вижу взгляды исподлобья, в которых обвинение в предательстве, наемничестве, засланности.
Ректор постучал молоточком по столу, сказал в микрофон:
– Тихо-тихо!.. Вы же не панки и не демократы… Берите слово, выходите к трибуне и высказывайтесь. Но только аргументированно.
Студент, нет, все-таки преподаватель, вышел из ряда и почти побежал к сцене, выкрикивая:
– Да, предательство!.. Думаете, побоюсь сказать и отсюда?..
Терещенко насторожился, ладонь его опустилась на рукоять пистолета. Второй агент, стоя за кулисами, вытащил пистолет с непомерно длинным стволом и нацелился в ничего не подозревающего препода. Их видел только я, даже сидящие за столом не замечали, наблюдая за волнующимся залом.
Перед столом президиума на высокой подставке еще один микрофон, преподаватель наклонился, с его ростом приходится наклоняться, прокричал звонким, почти женским голосом:
– Мы все знаем, что это спланированная акция нашего противника! Нацеленная на раскол… нет, даже на уничтожение российского национального движения! И наверняка исход в кулуарах уже предрешен, я знаю, как они… они это!.. умеют говорить на своих заседаниях!.. Однако мы, сидящие в зале, не стадо баранов! Мы не позволим крутить нами и оболванивать нас… Теперь видим, что партия «Русская Национальная Идея» была создана на деньги США и все эти годы укреплялась, завоевывала доверие, а вот сейчас наконец-то показала свою истинную сущность!
Он умолк, повернул ко мне бледное лицо с горящими глазами. Темные волосы падают на лоб, похож не то на молодого старовера, что готов сжечь себя в срубе, но не креститься тремя перстами, не то на убежденного русского бомбиста, прародителя всех современных террористов.
Я сказал с болью:
– А что мы, руководство РНИ, приобретаем от своей идеи, кроме плевков от вас? Допустим, наш план осуществим. Тогда в конечном итоге Россия перестанет существовать, а с нею перестанет существовать и РНИ. Но мы хотим, чтобы наши люди, русские люди, жили счастливее, богаче, достойнее… Не знаю, как вас, но меня всегда возмущала христианская традиция записывать человека еще с пеленок в ряды христиан. Потом так же точно его записывали в октябрята, в пионеры, почти автоматически в комсомол… С этим вроде бы покончили, я имею в виду с традициями советской власти, хотя в христиане меня по-прежнему записывают по желанию патриарха, а меня не спрашивают! Из этого молча исходит требование, чтобы я исполнял и какие-то их дикарские обряды, повиновался их законам… Кроме того, мы все равно с момента рождения скованы цепями принадлежности к клану, роду, народности, обязаны, да-да, обязаны! – развивать именно этот язык и эту культуру, не смея сделать шаг в сторону: общественность стреляет на месте! Когда же наступит тот век, когда мы будем в самом деле свободны? Когда сможем сами выбирать себе язык и культуру, в которой в данный момент хотим развиваться?
Я уловил встревоженный взгляд ректора, ощутил, что меня занесло, перед залом нужно говорить иначе, сказал другим голосом:
– Но сейчас перед нами более важная задача. Дадим ли Японии и Китаю возможность занять наш Дальний Восток?
Из первого ряда крикнул толстый студент, рыхлый, как Илья Муромец на печи, но у него оказался такой голос, что услышали все и без микрофона:
– Но США и так не позволит Японии и Китаю захватить наш Дальний Восток! Штатам это невыгодно.
Рядом с ним выкрикнул другой:
– Верно, Штаты японцев боятся больше, чем нас!
– И китайцев боятся, – крикнул третий. – Нет, Штаты не допустят их вторжения в Россию!
Я переждал чуть, потом наклонился к микрофону и сказал громко, чтобы голос подавил все крики:
– А мы за это ударим Штатам в спину, так?
Толстый студент вскочил, прокричал, обращаясь не столько ко мне, сколько к залу:
– А как же запущенный вами лозунг: «Ради блага всех людей, встретил юсовца – убей!»?
Я переждал чуть, потом наклонился к микрофону и сказал громко, чтобы голос подавил все крики:
– А мы за это ударим Штатам в спину, так?
Толстый студент вскочил, прокричал, обращаясь не столько ко мне, сколько к залу:
– А как же запущенный вами лозунг: «Ради блага всех людей, встретил юсовца – убей!»?
Я ответил твердо:
– По-прежнему подписываюсь под ним обеими руками. Конечно, спивающегося русского бездельника, китайского вора или чеченского боевика – тоже, но юсовца – в первую очередь. Русский спивается и вымирает, никому не вредя, китаец гребет в свой карман, чеченец защищает участок на своем огороде и в чужой не лезет… во всяком случае, так говорит, а юсовец и не скрывает, что хочет заставить весь мир жить по его правилам, смотреть матчи по бейсболу, восторгаться Бенни Хиллом, послать на хрен всякую науку и культуру, от них голова болит, и просто жить, трахая все, что движется и не движется. И чтоб все делали только так, а то он придет с крылатой ракетой и вправит мозги всяким там умным.
Толстяк уже сел к этому времени, но тут вскочил снова.
– Ему не дадут так поступить свои же высоколобые!
– Да? – спросил я. – А вы знаете, что в этом году на исследования в области высоких технологий было отпущено в четыре раза меньше, чем в прошлом, а на следующий запланировано еще меньше? И все потому, что надо увеличить пособия всей этой неработающей и не желающей учиться дряни, что заполонила всю Америку и на правах большинства диктует, как жить, на что тратить деньги… кстати, заработанные совсем не ими!.. Дорогой, высоколобые Америки нуждаются в нашей поддержке!
За столом президиума ректор хмыкнул.
– Полагаю, – произнес он с горькой иронией, – что как раз юсовцы и обрадуются созданию нашей, я с вами, дорогой Борис Борисович, партии. Сочтут это великой победой их строя и на этом основании потребуют увеличения своего содержания.
Я развел руками.
– Да, это будет тоже. Но с другой стороны, в нашем народе все еще сильны мессианские настроения. То, что называлось загадочным словом «духовность», но я его никогда не понимал. Эта духовность позволила взяться за строительство коммунизма, хотя ни один народ в Европе так и не рискнул, теперь эта духовность найдет питательную среду в развитии культуры, высоких технологий…
– А не вольемся в ряды юсовцев?
– Часть вольется, но подпитка лагеря высоколобых будет куда значительнее.
ГЛАВА 3
И все-таки домой съездить пришлось: у меня во вмурованном в стену сейфике хранятся кое-какие бумаги, которые лучше не передоверять курьеру. Терещенко сразу выслал вперед машину, как только понял, что меня не отговорить, мы выехали на час позже, как только из квартиры доложили, что все чисто.
Терещенко вздохнул с облегчением:
– В самом деле чисто. А не просто чисто.
– А как это?
– Это значит, звонок не под дулом пистолета. Для таких случаев предусмотрена перестановка слов.
Я чувствовал неловкость, что меня везут с большими предосторожностями, чем президента, но Терещенко объяснил, что меня, в отличие от президента нашей страны, который на хрен никому не нужен, и вообще от президента любой страны, жаждут подстрелить не только экстремисты, террористы, моджахеды и шахиды всех мастей, не только русские патриоты, а также лидеры практически всех политических партий, но и секретные службы могучих государств Востока, начиная от уже понятных Китая, Японии и мусульманских стран и заканчивая вроде бы далекими молодыми азиатскими тиграми.
У подъезда сперва остановилась точно такая же машина, на какой приехали мы, четверо крепких мужчин быстро проследовали в дом.
Терещенко дождался сигнала, все проверено, с группой в моей квартире контакт установлен, кивнул:
– Очень быстро в подъезд!.. Для вас придержат дверь открытой.
– Бежать, – проговорил я с тоской, – в собственный дом?
– Да, – ответил он сурово. – И лучше бы зигзагами.
Все-таки бежать я не стал, стыдно, русские офицеры шли в атаку в полный рост на пулеметы, в севастопольскую страду стеснялись кланяться пулям и осколкам, но всей спиной и затылком ощущал, как по мне скользит рубиновая точка лазерного прицела.
И только в самом подъезде ощутил, как чуть-чуть расслабились скрученные в узел нервы. Терещенко подвел меня к лифтовым кабинкам, он и здесь прикрывал меня собой, как и по дороге в подъезд, бросил одобряюще:
– Ничего, теперь проще. Наши люди на площадке, один уже в кабинке лифтеров. Ничего не случится.
– Господи, – вздохнул я. – Ни за что не хотел бы стать президентом! Ни на час.
Двери распахнулись, я охнул, в лифте крупный мужик в непомерно объемном свитере, но Терещенко кивнул ему, меня пропустил вперед, все еще закрывая сзади, и я понял, что под свитером и без того крупного парня еще и бронежилет такой толщины, что не прошибить танковым снарядом.
Пока поднимались на мой семнадцатый этаж, у меня сердце то и дело екало: вдруг лифт застрянет, вдруг вот прямо через дверь нас прошьют автоматной очередью… хотя эти двое встали так, чтобы прикрыть меня собой, а вдруг и тут заложена бомба, это же костей не собрать, если падать до самого подвала…
Наконец кабинка дрогнула, остановилась, а после недолгого колебания дверь неохотно раздвинулась. Парень в бронежилете вышел первым, я следом, Терещенко двигался, как приклеенный, рядом.
Дверь моей квартиры приглашающе распахнулась, нас явно рассматривали в глазок. В прихожей маячат двое рослых мужчин, причем один держал, не скрывая, автомат на изготовку.
– Господи, – повторил я, – что за жизнь…
Охранники деликатно вышли, только один по взгляду Терещенко отправился на балкон. Я вытащил ключи, отодвинул картину и начал открывать сейф. Его и сейфом назвать – обидеть или рассмешить остальные сейфы: в нашем дурацком законодательстве предусмотрено, что даже владельцы ножей и мечей должны держать их, как и охотничьи ружья, в стальных ящиках, крепко привинченных к стене, эти ящики должны закрываться на два хитрых замка плюс еще какие-то предосторожности. У меня тогда было охотничье ружье, и, чтобы не было всяких неприятностей, мне студенты притащили с одного завода выброшенный за ненадобностью стальной ящик, выправили погнутости, исправили замок, и я приспособил его для хранения ружья. Но, чтобы не смешить народ, вделал в стену, благо достаточно плоский. А потом, кроме ружья, начал складывать туда и разные бумаги.
Терещенко деликатно рассматривал в прихожей полку с книгами. Я вытащил бумаги, дверца противно лязгнула, тоже мне сейф, папку я сунул в сумку, выглянул на балкон, там застыл охранник. Вид с семнадцатого этажа просто сказочный: зимняя темная ночь горит миллионами ярких огоньков в многоэтажных домах, ровные линии фонарей у края дороги, справа темная линия «легкого метро» на столбах, за ней по ту сторону дороги яркие красные буквы «Копейка», чуть мельче – «супер» и бледными белыми – «универсам». Все бутовчане выходят на балконы подышать свежим морозным воздухом, но охранник, услышав мои шаги за спиной, обернулся, как ужаленный, буквально внес меня обратно в комнату.
– Вы с ума сошли!
Из прихожей донесся голос Терещенко:
– Я вас очень прошу, побыстрее, пожалуйста! У нас не так много народу.
– Да кто знал, что я приеду? – спросил я, оправдываясь.
Охранник, все еще закрывая меня широченной спиной от выстрелов в окно, пояснил со знанием дела:
– Там могут сменяться снайперы.
Подошел Терещенко, сказал с укоризной:
– У них людей побольше, чем у нас. А мы не в состоянии проверить все крыши и чердаки с той стороны. Все взяли? Отправляемся, здесь небезопасно.
– Господи, – повторил я в который раз, – в своей стране, в своем-то доме…
Охранник вышел первым, Терещенко придержал меня, уже качнулся было двигаться вперед, как вдруг там на площадке простучала автоматная очередь, тут же быстро-быстро, сливаясь, хлопнули выстрелы из пистолета.
Терещенко мгновенно захлопнул дверь, в обеих руках оказались пистолеты. Он держал их наведенными в дверной проем, нахмурился, что-то соображая.
– Как они сумели, – пробормотал он. – Мы все держали под наблюдением!.. Сквозь стены прошли, что ли…
– Сколько их? – спросил я.
– Двое, – ответил он. Взглянул на меня быстро. – Но я не знаю, что там внизу.
– С машиной?
– Да.
Я указал на дверь.
– А если я рискну распахнуть?
Он поколебался, прошептал:
– Большой риск.
– Я успею.
– Хорошо.
Он изготовился, я распахнул дверь и отпрыгнул в сторону. По ту сторону порога стояли двое, один с автоматом, второй с пистолетом. Терещенко начал стрелять в тот момент, когда я только распахивал дверь. Пули из двух пистолетов сотрясали их, как ударами молота. Один выронил автомат, другой пытался поднять пистолет, но сумел выстрелить только в пол.
Терещенко стрелял быстро, хладнокровно, пистолеты в его руках даже не вздрагивали, словно он превратился в статую из железа. Один рухнул навзничь, другой кулем свалился на пол. Кровь из них била тонкими струйками. Терещенко выстрелил каждому в голову, подобрал автомат и пистолет, вернулся в квартиру, крепко закрыв дверь.