Но, самое главное, тут-то я и осознал, что по-прежнему жив. Надеюсь, этот кошмар закончится. Можно будет снова стать мужем, отцом, сыном, братом и служащим. Я перестал быть пациентом.
Урок № 23Читай рекомендованную литературу
Я выбрал курс европейской экономики, учась в Нью-Йоркском государственном университете в Осуиго. Не помню почему. Меня не особенно интересовала экономика, а европейская экономика, пожалуй, и того меньше. Тем не менее так уж получилось. На курсе была обширная программа обязательного чтения, но список рекомендованной литературы был вдвое длиннее.
Я отставал от занятий и к середине семестра вытягивал на твердую «тройку». Большинство моих однокурсников были в такой же ситуации, но я чувствовал, что это не предел моих возможностей.
Я решил провести некоторое время в библиотеке и взглянуть на рекомендованные для чтения материалы. Там оказалось много такого, что можно было непосредственно применить к изучаемому курсу, и я начал лучше понимать этот предмет. Отличником по европейской экономике мне все равно не бывать, но я совершенно точно собирался заработать что-нибудь получше «тройки».
Когда объявили дату заключительного экзамена, профессор дал нам знать, что можно будет пользоваться своими заметками. Я провел в библиотеке не один час и заполнил множество страниц выписками из рекомендованных для чтения материалов.
В жизни будет много такого, что ты будешь обязана делать. Но не упускай из виду и то, что просто рекомендуется делать. Это может здорово облегчить тебе жизнь.
Глава 6 Послания со смыслом
Я стоял в кухне у рабочего стола, нарезая брусочками морковь. Спина болела, и я подтянул к себе кухонный табурет, чтобы ненадолго присесть. Доктор Брэдфорд говорил, что многие пациенты способны вернуться к обычной работе за письменным столом через пару недель после операции. Не знаю, кто такие эти «многие» пациенты, но я едва передвигался по дому в халате.
Я попытался стряхнуть негативные мысли, но они липли ко мне, как паутина. Хорошее самочувствие возвращалось не так быстро, как хотелось бы; бóльшую часть времени я ощущал усталость и боль. Я чувствовал себя неудачником.
От болеутоляющего я то и дело спонтанно задремывал и нередко мог проснуться, продолжая разговор, начатый несколькими часами ранее. Я перестал принимать эти лекарства примерно через неделю после операции. Мне и так хватало путаницы в жизни.
Мы с Лиссой и Эммой пытались постепенно вернуться к «нормальному» ритму жизни. Рождественская передышка закончилась. Наступил новый год. Эмма снова пошла в школу. Лисса вернулась к работе, теперь уже на полную ставку, а не с частичной занятостью. Несмотря на «успешную» операцию, мы боялись. Мы знали, что медицинские счета будут накапливаться, и нам понадобится больший приток средств. И хотя мы не заговаривали об этом вслух, полагаю, и я, и Лисса думали о том, что ей необходима стабильная работа на случай… ну, на тот случай, если произойдет немыслимое.
Я определенно не был «в норме» – и жаждал нормальности. Тогда я этого еще не понимал, но моей жизни уже никогда не суждено было стать нормальной. Нам предстояло то и дело переустанавливать понятие нормы.
Несмотря на то что операция осталась позади, я по-прежнему боялся умереть преждевременно. (Кстати, что это такое – преждевременная смерть? И кто это решает?) Каждую ночь я просыпался либо от боли, либо от жутких кошмаров. У меня никогда прежде не было кошмаров, связанных с насилием. А теперь… Иногда насилие совершалось в отношении меня («плохие парни» вламывались в наш дом или нападали на мою семью); иногда источником насилия был я сам (бил кого-то по лицу или безжалостно набрасывался на кого-то). Эти сны меня нервировали. Я-то считал себя уравновешенным человеком…
В середине января я приступил к работе, став управляющим национальной службой сбыта в компании «Диш Нетворк», и вылетел в Денвер – спустя месяц и один день после операции. На самом деле я был не готов вернуться к работе. У меня сердце разрывалось, когда пришлось покинуть жену и дочь на целую неделю. Мало того, я еще не оправился и страдал от боли – физической, эмоциональной, психической и душевной.
Неделя прошла довольно быстро, и я полетел домой, благодарный за возможность снова увидеться с семьей. Было ясно, что ради новой работы придется немало поездить, но это не мешало необходимости отъезда каждый раз надрывать мне сердце. Несмотря на то что битва с раком была закончена, она оставила на мне глубокие шрамы. Я цеплялся за свою семью, отчаянно желая быть с теми, кого любил. Несмотря на успешную операцию, на самом деле было неизвестно, сколько времени мне осталось. Как только начинаешь остро осознавать свою смертность, уже трудно снова надеть на глаза шоры.
Каждое утро я поднимался с постели первым. Я – типичный «жаворонок», из тех, кто умеет ценить предрассветную темень и покой, который она дарует. Поэтому часто именно я упаковывал обеды для Эммы – и всегда улучал минутку, чтобы написать для нее записку на салфетке.
После постановки диагноза я, бывало, каждое утро сидел и тупо смотрел на пустые салфетки. Хоть мне и не хотелось это признавать, я боялся, что эти записки могут стать единственным, что однажды останется Эмме от меня. Я начинал смотреть на них как на единственную возможность изложить те уроки, которые необходимо было преподать, – будто это книжка «маленьких жизненных инструкций». Эмме только что исполнилось двенадцать; она вот-вот станет подростком. С какими трудностями ей придется иметь дело изо дня в день?
Я знал, как сложно в эту пору справляться с давлением среды сверстников. В сущности, в последние несколько лет я стал повторять одну фразу всякий раз, когда прощался с ней, – будь то дома, когда сам уходил на работу, или в машине, если отвозил ее в тот день в школу. «Будь собой!» – говорил я с улыбкой.
Не знаю, почему именно эта конкретная фраза стала для меня так важна. Я никогда не чувствовал себя комфортно, будучи собой, пока рос в маленьком Порт-Лейдене. Это городок на шесть сотен жителей, людей, жизнь которых никак нельзя назвать легкой. Тамошние жители в основном работают руками. Это фермеры, лесорубы. В цене спортивность и прагматизм. А я был умным ребенком, который любил научную фантастику и просто не вписывался в этот мир.
Когда я учился в шестом классе, некоторые учителя стали брать меня под крылышко, поощрять мои академические усилия. Причем настолько, что, поступив в старшие классы, я уже преуспевал в учебе. У меня даже был свой наставник-консультант, мистер Максуини, который добыл мне стипендию для учебы в Германии.
Я не говорил по-немецки. Никто из моих родителей ни разу не покидал пределов США. Но я каким-то образом понял – с того момента, как мой учитель об этом упомянул, – что получу эту стипендию. Что буду жить в Германии.
Так и случилось. Я провел целый учебный год, живя в приемной семье в пригороде Геттингена. После жизни в нашем маленьком городке на шестьсот душ в северной части штата Нью-Йорк я попал в кипящий жизнью мегаполис, где все, буквально все, было мне чуждо.
Это явилось для меня поворотным моментом. Уехав в Германию, я стал собой. Ни у кого не было в отношении меня точки отсчета. И я думал, что немецкие дети все равно отличаются от меня. Если они были странными для меня, то и я могу быть странным для них. Наконец-то я почувствовал, что могу быть тем, кто я есть.
Я не хотел, чтобы Эмме пришлось ждать так долго или уезжать так далеко, в чужую страну, чтобы почувствовать себя комфортно «в собственной шкуре». Поэтому вдобавок к моему ежедневному воззванию «будь собой» эту тему подхватили и записки на салфетках. Я хотел, чтобы она доверяла себе. Не заботилась о том, что подумают другие люди, особенно когда речь идет о вещах поверхностных.
«Оглядывайся только на себя, – написал я. Потом добавил: – Ты уже знаешь правильный путь. Это твой выбор – принять верное решение».
Я посмотрел на написанное с гордостью. Это было именно то чувство, которое я хотел выразить. Сказать, что я ей доверяю. Что в ней самой есть все, что ей нужно.
Я знал, что на следующий день мне придется ехать на работу, поэтому взял еще одну салфетку. Я часто оставлял Лиссе стопку надписанных салфеток, чтобы она вкладывала их в коробку с обедами Эммы в те дни, когда меня не было дома. Я подумал о том, чтó Эмма может чувствовать в связи со всем, через что мы проходим как семья. И выбрал японскую пословицу, которая всегда много для меня значила:
Я знал, что на следующий день мне придется ехать на работу, поэтому взял еще одну салфетку. Я часто оставлял Лиссе стопку надписанных салфеток, чтобы она вкладывала их в коробку с обедами Эммы в те дни, когда меня не было дома. Я подумал о том, чтó Эмма может чувствовать в связи со всем, через что мы проходим как семья. И выбрал японскую пословицу, которая всегда много для меня значила:
«Упади семь раз. Поднимись восемь».
Урок № 27Поработай официанткой
Официанты и официантки работают за чаевые. Это конечные поставщики потребительских услуг, и работают они почти на 100 процентов за комиссионные. Их работу нельзя назвать благодарной. Это тяжелый физический труд, и если они хотят заработать, то им необходимо постоянно быть в хорошем настроении, проявлять дружелюбие, куртуазность, быть командными игроками и просто хорошими людьми. Это отличные жизненные навыки, которые найдут себе применение на любом рабочем месте.
Я начал обслуживать столики, когда мне было двадцать лет. На самом деле мне хотелось поработать в то лето бартендером, но у меня не было никакого опыта. А знаешь, какая работа не требовала особого опыта? Работа официанта. Мелкой сошки. Меня взяли сразу же. Я в то лето вкалывал как проклятый и многое узнал и о пищевой индустрии, и о жизни вообще.
Работа официанткой научит тебя лучше играть в команде. Ты усвоишь множество базовых рабочих навыков, которые потом понадобятся тебе в жизни. Она также научит тебя лучше разбираться в ресторанах. Ты узнаешь жизнь, научившись смотреть на нее с обеих сторон столика. Ты никогда не будешь жадничать, давая чаевые.
Глава 7 Тетрадь записок на салфетках
Спустя несколько недель я втянулся в новый рабочий ритм. Однажды я работал дома и был в кухне, когда Эмма пришла домой из школы. Она плюхнула свой тяжелый рюкзак на пол и начала рыться в его содержимом. Вытащила коробку для обеда, и я увидел, как она прошла в столовую всего в нескольких шагах от меня. Мне стало любопытно, что она там делает, я выглянул в дверь и увидел, как она вытащила салфетку и разорвала ее в клочки.
Я не был уверен, что мои глаза меня не обманывают, но оторопел. Неужели моя записка оказалась настолько плоха? – думал я, пытаясь вспомнить, что такого в ней написано. Может быть, у нее просто выдался трудный день?
Я вдохнул поглубже и подошел к дочери. Положил руку ей на плечо, и она подняла на меня глаза.
– Что это ты делаешь, милая? Тебе не понравилась моя записка?
Брови Эммы нахмурились в растерянности, а потом до нее дошло, о чем я спрашиваю.
– Ой, нет, пап, это совсем не то, что ты подумал! – ответила она с улыбкой. – Подожди, я сейчас вернусь, – и она поспешила вверх по лестнице. Через несколько секунд (я всегда дивился в те дни ее энергичности, поскольку мне самому было все еще трудно взбираться по этим ступеням) она метнулась обратно вниз, держа в руке черно-белую общую тетрадь. И с гордостью протянула ее мне.
Я раскрыл тетрадь. Внутри были мои записки на салфетках, аккуратно вклеенные, каждая на свое место, в хронологическом порядке. Она даже проставляла дату рядом с каждой запиской.
Мои глаза наполнились слезами. Я не мог поверить, что Эмма не пожалела на это времени. А вид этих записок, собранных вместе, написанных моим почерком, с персонализированными посланиями в каждой, заставил меня осознать, насколько они на самом деле для нее важны.
Я наклонился и крепко обнял Эмму.
– Спасибо, Эмма! Это так много значит для меня, что ты… что ты их сохранила, – выговорил я, стараясь держать свои эмоции в узде. Я сел на пол, усадил ее на колени, и мы стали листать страницы тетради. Просматривая коллекцию, я видел не только отдельные страницы и потрепанные записки. Я видел нашу связь, мое выражение любви и позитива, аккуратно переплетенные вместе. И тогда я заметил это. Дату первой салфетки: 6 января 2012 года.
Первый день, когда она вернулась в школу после моей операции.
Мое сердце замерло. Я знал, что мой недуг берет свою дань и с Эммы, что она изо всех сил старалась понять, что происходит, но ей было всего двенадцать лет.
Я прижал ее к себе.
– Что заставило тебя начать собирать их? – мягко спросил я.
Она отстранилась.
– Так, ничего. Просто мне хотелось их помнить.
И она побежала наверх искать маму.
Ладно. Может быть, я прочел в ее поступке слишком многое. Ей просто захотелось начать их сохранять. Нет необходимости пускать из-за этого слезу.
Дорогая Эмма, если бы я мог подарить тебе в жизни всего одну вещь, я подарил бы тебе способность видеть себя моими глазами. Только тогда ты поняла бы, насколько ты особенная.
С любовью, папаТолько много позднее, когда я начал публиковать «записки на салфетках» и нашу историю, я узнал, что моя интуиция была права. Репортер из нашей местной газеты обратился к нам с предложением написать статью. Холли каким-то образом набрела на созданную мной страничку в Фейсбуке и подумала, что то, что я делаю, дает гарантированный материал для статьи в рубрике «образ жизни». Или по крайней мере так подумал ее редактор. Мы с Эммой давали телефонное интервью вместе, взяв две разные трубки домашнего телефона. Когда мы рассказывали ту часть истории, в которой Эмма показала мне свой блокнот, Холли задала вопрос, который тогда мучил и меня и от ответа на который Эмма уклонилась.
– Почему ты решила начать сохранять эти записки, Эмма?
– Ну, – проговорила Эмма с примечательным самообладанием, – мы только что столкнулись с первым раковым диагнозом и папиной первой операцией. Я на самом деле не знала, что происходит, но очень тревожилась. Я просто поняла, что мне хочется, чтобы часть его была со мной.
В этот момент я был очень рад, что мы с Эммой находимся в разных комнатах. Я давился слезами. Сердце у меня разрывалось от того, что она почувствовала, что может потерять меня. Я надеялся, что смогу защитить дочь от своего величайшего страха. Оказалось, что она слишком хорошо все осознавала, и мои записки на салфетках были для нее чем-то таким, за что можно было ухватиться, чтобы удерживать меня рядом, что бы ни случилось.
Урок № 29
Научись смешивать фирменный коктейль
Я работал бартендером в последние два года учебы в колледже. Я не только нарастил свои навыки работы с клиентами, но и научился смешивать хорошие коктейли. Классику. Не то дерьмо, которое сегодня подают в семейных ресторанах, называя своим «фирменным» напитком. «Олд-фэшнд», «Манхэттен», «Мартини», «Виски-сауэр» и «Сайдкар» – в общем, классический резерв. Да, тебе следует научиться правильно наливать пиво и хотя бы немного разбираться в вине, но смешивание коктейля – это искусство. Это нечто такое, чему всегда найдется применение в компании.
Почему это важно? Смешивание коктейля – это не только комбинация алкоголя и миксера. Это начало беседы. Твои руки и мысли будут заняты, но ты можешь слушать, никуда не торопясь. Ты даешь своему другу возможность усесться поудобнее и поговорить с тобой. Возможно, тебе понадобится нарезать фрукты или достать из холодильника лед. На все это требуется время, за которое ты и твой друг можете расслабиться и наслаждаться обществом друг друга.
Фирменный
«Водочный буравчик» Гарта
1. Раствори одну чашку сахара в одной чашке воды.
2. Добавь лаймовый сок в простой сироп, который ты только что приготовила, взяв их в равных долях.
3. Смешай в шейкере водку и лед.
4. Добавь по вкусу простой лаймовый сироп. Он должен слегка оттенить напиток.
5. Перелей в бокал, отцеживая остатки льда, и наслаждайся!
Запомни пять важных правил:
Используй качественные ингредиенты.
Не торопись.
Вкладывайся по максимуму.
Слушай.
Говори.
Круг второйВчерашним хоум-раном сегодняшнюю игру не выиграть.
Бейб РутГлава 8 Простата похожа на попкорн
Пока у меня не появилась Эмма, я не мог до конца понять собственную маму. Она всегда была матерью из тех, которых иногда называют «наседками». Помните Мэри, мать главного героя сериала «Все любят Реймонда»? Вот это моя мама. Один в один.
Я – первенец, и на мою долю пришлась бóльшая часть этой удушающей любви. Поэтому я всегда старался держать свою маму в определенных рамках. Я не рассказывал всего, что происходило со мной, в мельчайших подробностях, потому что ей всегда хотелось знать еще больше. Когда я намекнул ей о возможности получить стипендию и провести год в Германии, она разразилась слезами из-за предстоящего возможного расставания. Теперь, когда у меня была Эмма, я был способен понять ее реакцию. Захотел бы я, чтобы моя шестнадцатилетняя дочь провела целый год, предоставленная самой себе, на другой половине земного шара? Да черта с два!