Потом, когда отдохнет, у него будет время подумать обо всем. И травмы свои тоже потом осмотрит. Сейчас он только расслабляется и слушает ночной ельник. Ветерок шумит среди деревьев, колышет иглы, и они поют, издавая характерный звук, совсем не такой, какой бывает в лесу хвойном или смешанном. В чистом долинном ельнике при ветре всегда стоит тихий поющий звон. Выше, на склоне горы, ветер был заметно слабее. Здесь же, в долине, создается эффект аэродинамической трубы. Зимой это особенно неприятно, но сейчас уже не зима, хотя ночной морозец все же чувствуется.
Погони не слышно. Должно быть, «краповые» не решились на спуск, ожидая выстрелов снизу. Снять человека, спускающегося по веревке, проще простого, если умеешь хотя бы курок нажимать. Правда, Абдул не думал отстреливаться, чтобы не выдавать своего местоположения. Да и ответная стрельба, даже если учесть густоту ельника, могла бы его достать. Шальная пуля не спрашивает, куда ей лететь. Она просто летит, и все. И не сворачивает перед преградами, будь то камень или человеческое тело…
Уснуть бы. Уснуть бы. Уснуть… Надо уснуть. Сон всегда лечит…
Абдул закрывает глаза.
И, кажется, что совсем не спал, кажется, что открывает их сразу. И понимает, отчего открывает. Он просто замерз. Только что был не замерзшим, а тут сразу замерз? Эмир смотрит на часы. В последний раз он смотрел на них, когда забрался в схрон и закрыл выход камнем. Оказывается, он два часа проспал.
Сейчас, после сна, и нога, и, особенно, рука, болят несравненно сильнее. Сначала он ощупывает руку. Похоже, что перелом лучевой кости в запястье. Сильно ударился, когда скользил по склону. Потом ногу осматривает. Колено, похоже, просто ушиблено. Хуже, если разрыв мениска, но это ощупью не определить. Разрыв мениска требует операции. Если ее не сделать, болеть будет долго и доставит много неприятностей. Но о какой операции может сейчас идти речь? В другое время можно было бы выехать в Грузию или в Азербайджан и там подлечиться. Сейчас не до того, сейчас Абдул обязан только о деле думать.
А дело, в первую очередь, заключается в том, чтобы найти этого мальчишку Беслана и как следует допросить.
* * *Беслан встречается с рассветом на последнем высоком перевале своего пути, на высшей точке, на которую подняла его тропа, чтобы показать, как из-за дальних гор высовывается, ярко сияя золотом, солнечный диск. Здесь, на перевале, снег совсем стаял, и давно. И потому почва под ногами жесткая и прочная. Беслан останавливается, не в состоянии с места двинуться – такая красота жизни перед ним открывается. Жизни без войны, без страха смерти и необходимости в кого-то стрелять, чтобы самому остаться в живых. И совсем не важными становятся все человеческие слова, когда существует восход солнца. Совсем-совсем не важными… Совсем не важной становится национальность – чечен или русский, еврей или араб. Есть восход солнца, и это – все… Ни о чем больше знать не хочется, ни о чем думать не хочется.
Есть жизнь! И это – главное. Уйдут люди, а жизнь останется. Даже без людей…
Так и стоял бы здесь до конца дней своих, смотрел на солнце. А солнце поднимается быстро. Вот уже половину диска выкатило. Вот уже только маленькая полоска под горой застряла. Вот уже и полностью оно взошло. Так бы и стоял. Так бы и смотрел…
Однако скоро солнце станет из золотистого белесым. А к вечеру за другие горы спрячется, чтобы утром с противоположной стороны показаться земному миру. Так всегда было, и так будет. Это и есть жизнь без суеты, жизнь без ожидания неизвестного, без страхов и отчаяния, без поисков пути на завтра. Это вечная жизнь…
Но есть и жизнь повседневная. Которая больше всего и заботит человека. Есть жизнь. Но есть при этом и смерть, – подсказывает внутренний голос, заставляющий не забывать о дне сегодняшнем. Есть и смерть. И смерть забрала у Беслана отца. И надо спешить, чтобы проводить отца в последний путь. Надо спешить, потому что предстоит преодолеть не самый сложный, однако продолжительный участок.
* * *Отдых мучителен, потому что невозможно выпрямится и даже просто разогнуть ноги. Только измучаешься от такого отдыха. К тому же в схороне просто холодно. И эмир Абдул решает рискнуть и отправиться в путь. Он так и не услышал преследователей. Если бы они отправились по его стопам, то он услышал бы их обязательно. Хотя бы друг с другом в густом ельнике они переговариваться должны, чтобы не растеряться, и не разбрестись по разным сторонам…
Абдул снова прислушивается. К сожалению, пока не поднимешь большой плоский камень, ничего не увидишь, что снаружи делается. Схорон не планировался для использования в качестве наблюдательного пункта. Но слух для воина тоже много значит. И сейчас он сообщает, что вокруг никого постороннего нет. Абдул подставляет плечо, чтобы не нагружать сломанную руку, и отодвигает камень. Звук раздается громкий – камень о камень скрежещет. Все-таки надо было не отодвигать, а приподнимать камень. Снова приходится долго слушать – не идет ли кто на звук. Но опять никакой внешней реакции на свои действия эмир Абдул не слышит. Тогда он продолжает работу. Через две секунды выход свободен.
Наверху, на перевалах, уже, должно быть, светло. В ельнике же по-прежнему стоит вязкий тяжелый мрак. Свет луны уже не пробивается сквозь еловые лапы. И приходится посветить себе фонариком, чтобы выбрать из запасов оружия автомат и гранаты. Но этот свет не виден со стороны, потому что луч смотрит вниз, да и сам фонарик ниже уровня земли опущен.
Вооружившись, Абдул чувствует себя увереннее. Он хорошо знает, какая сила перетекает из оружия в руку человека, это оружие взявшего.
Камень на место. Склад оружия сгодится на будущее. Не ему, так кому-то другому. Об этом схороне знали моджахеды трех джамаатов. Теперь уже только двух. Потому что у Абдула джамаата больше нет. Из всех только двое осталось, а останется только один. И этим одним будет Абдул – это он знает твердо.
Абдул понимает, что может вообразить себе мальчишка Беслан. Он посчитает себя «кровником» своего эмира. То есть он уже не будет считать Абдула своим эмиром. И пусть. Это не имеет значения. Сестра, конечно, попадет в трудное положение. Но и это значения не имеет. Есть дела, в которых никакие родственные отношения не могут иметь значения…
Идти через ельник в такое время суток трудно. Рискуешь без глаз остаться, нарвавшись лицом на острый торчащий сук. Но сразу выходить на опушку, традиционно не такую густую, как самая середина, Абдул не решается. И, только отшагав несколько километров, он оценивает в памяти местность и сворачивает резко вправо. Теперь предстоит короткий, но очень крутой подъем до тропы. Опять придется работать сломанной рукой. Однако дальше путь будет ровнее. Надо только на перевал подняться. Там, за перевалом, его уже ждет солнце и более-менее ровная дорога до села.
Во время подъема Абдул однажды оборачивается и видит вдалеке два зеленых глаза. Но глаза сразу же гаснут. Что это? Ночное животное или кто-то наблюдает за ним в бинокль с прибором ночного видения? «Краповые» опять вышли на след? Едва ли… Если бы они вышли, то смотрели бы не в бинокль, а в прицел ночного видения, и уже подстрелили бы его…
Эмир Абдул продолжает подъем, но через некоторое время замечает еще два глаза в другом месте. Скорее всего ночные животные.
* * *Беслан очень спешит. Теперь уже и усталость чувствуется основательно. И в сон клонит прямо на ходу. Он не видит себя со стороны и думает, что спешит, ему кажется, что он быстро преодолевает поворот за поворотом, а в действительности ноги едва-едва переставляются, словно к каждой из них подвешено по каменному валуну, что окружают теперь тропу с двух сторон.
В таком состоянии он выходит на дорогу, которая когда-то называлась асфальтированной, но давно уже асфальт можно найти, только основательно поработав киркой. Теперь он совсем рядом с домом, последние пару километров пройти…
К родному селу, осевшему у подножия горы, Беслан подходит в середине дня, понимая уже, что опоздал на похороны, но надеясь неизвестно на что. Сначала минует две полуразвалившиеся каменные башни, оставшиеся со старины и местами разобранные на строительство заборов. Из таких слоистых камней, из которых башни строили, сейчас только заборы и делают. Потом минует некогда существовавшую милицейскую будку, уже лет десять назад разваленную выстрелом из гранатомета, и выходит на улицу. Он идет, кивками отвечая на приветствия односельчан, не понимая даже, что делает. Не отвечает на вопросы. Идет к дому.
Мать, закрывшая усталое морщинистое лицо черным платком, встречает его во дворе. И долго смотрит в лицо сына, не понимая, что с ним произошло, потом молча подхватывает под бок и ведет к двери.
– Я опоздал? – спрашивает Беслан, сам заранее зная ответ.
– Опоздал, сынок… Отца похоронили вчера…
– Значит, его хоронили, когда Абдул хотел меня убить… В то самое время…
– Я опоздал? – спрашивает Беслан, сам заранее зная ответ.
– Опоздал, сынок… Отца похоронили вчера…
– Значит, его хоронили, когда Абдул хотел меня убить… В то самое время…
– Абдул хотел тебя убить? – переспрашивает мать.
Он не отвечает, садится на старый диван и откидывается на спинку. Глаза закрываются сами собой. И нет сил, чтобы бороться со сном и усталостью.
– Абдул хотел тебя убить? – переспрашивает мать серьезно.
Он вытаскивает из кармана пачку с долларами и кладет в руку матери.
– Это тебе… На хозяйство… Я сам убью Абдула… Он предатель и мой «кровник»…
– Он сын брата моего отца… – слабо возражает мать, даже не взглянув на деньги. – И твой дядя… Ты чего-то не понял… Не может такого быть…
Беслан не отвечает. И засыпает сидя.
И не просыпается, когда мать зовет малолетних сестер, и они все вместе, вчетвером, раздевают его и переносят на кровать. Беслан тяжел для них, но они справляются. Мать долго рассматривает странный пистолет сына. Она не видела еще пистолетов с таким длинным тяжелым стволом. Думает недолго и кладет оружие сыну под подушку. Дочь гор, она хорошо понимает, что мужчине оружие всегда необходимо.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Сохно устраивается в госпитале, можно сказать, с большими удобствами. В пятиместной палате он оказывается только вдвоем с раненым лейтенантом из комендатуры. Остальных раненых, привезенных одним с ним вертолетом, помещают в другие палаты.
Лейтенанту в голову угодили три осколка гранаты, брошенной перед машиной, но нанесли они лишь рваные раны, ни один серьезно не поразил череп. Меньше повезло водителю машины, солдату-контрактнику, которого другие осколки убили.
О своей везучести лейтенант сразу поведал подполковнику, попутно сообщив, что до этого у него дважды срывало пулей фуражку с головы, один раз оторвало погон на плече, и однажды шальная пуля угодила ему в каблук.
– Говорят, я заговоренный. У меня мать всякими наговорами увлекается. Вот и заговорила… А вас, товарищ подполковник, как?
– В кусты по нужде пошел, пистолет уронил, а он возьми, да выстрели, – сетует Сохно, жалуясь на судьбу-злодейку. – Бедро навылет прошило… Я вообще такой невезучий, всегда что-то роняю. Выключи радио.
Лейтенант сразу скучнеет лицом. Он уже привык к тому, что около полутора суток находится в палате один и развлекается тем, что не выключает все это время радио, принесенное друзьями из комендатуры.
– Я только «Радио России» слушаю, – сообщает он так, словно признается в своем великом патриотизме. – Здесь, на Кавказе, только и начинаешь понимать, что такое Россия…
– Здесь тоже, между прочим, Россия, – ворчит Сохно. – А я «Радио России» вообще слушать не могу.
– Что так, товарищ подполковник? Россию не любите?
– И вообще, будет время, я на них в суд подам, – грозит подполковник на полном серьезе.
– За что?
– А ты сам послушай. Они постоянно какие-то лекарства рекламируют. И так, сволочи, рекламируют, будто постоянно тебе грозят – не будешь принимать, заболеешь. Потребую миллион компенсации за программирование меня на болезнь…
– А вы не программируйтесь!
– А я внушаемый. Выключи, а то я тебя из такой хорошей палаты в туалет лечиться переведу. Выключи…
В армии, даже в госпитале, не принято старшему по званию несколько раз повторять приказание, даже если оно отдается не совсем в приказной форме. Лейтенант морщится, но радио выключает. И с обиженным лицом отворачивается к стене. Сохно это вполне устраивает, ему хочется просто отоспаться после сложного маршрута и последующей боевой операции, чем он с удовольствием и желает заняться, но тут за ним приходит медсестра и приглашает к хирургу. Приходится идти, попутно осматривая помещение. В принципе для опытного человека проникнуть сюда – проблема не велика, сразу определяет Сохно. И решает, что поспать с чистой совестью ему можно только в эту ночь, а в следующую уже следует быть настороже, или придумать что-то такое, что может разбудить его в случае опасности. В эту ночь, не имея в собственном дворе боевого вертолета, эмир Абдул Мадаев никак не сможет до Моздока добраться. Да и добираться он в эту ночь будет не до подполковника спецназа ГРУ, а до своего бывшего снайпера. Так должно быть по логике вещей…
Можно спать.
* * *Но и ночью выспаться подполковнику не дают. Поздно вечером, когда за окнами уже прочно установились сумерки, другая медсестра приходит за Сохно.
– Вас на первый этаж приглашают. Из Москвы какой-то хирург прилетел, хочет вашу рану посмотреть.
– А мою? – спрашивает лейтенант.
– А вашу не хочет.
– Зачем мне московский хирург? – потягивается Сохно. – Я его не приглашал…
– Он вас приглашает. Говорят, очень хороший хирург. Полковник Мочилов. Фамилия интересная.
Сохно неохотно поднимается, выходит из палаты и, лишь слегка прихрамывая, направляется к лестнице. В коридоре первого этажа его встречает подполковник Разин в белом больничном халате, натянутом прямо на «камуфляжку», молча пожимает руку и жестом показывает, куда следует идти. Табличка на двери утверждает, что полковник спецназа ГРУ претендует на роль главврача госпиталя и уже оккупировал его кабинет.
Что касается должности, Сохно не вполне уверен в амбициях полковника. Пока Мочилов занимает только рабочее место главврача, письменный стол которого не уступает размерами письменному столу в кабинете самого Мочилова. Здесь же, рассевшись на стульях, что-то обсуждают еще несколько знакомых и незнакомых офицеров, и генерал Сомов со своим командиром взвода разведки старшим лейтенантом Нугзаром Кантария. Ни Согрина, ни Кордебалета, ни Макарова в кабинете нет. Может быть, еще и не прилетели из гор. Нет здесь и парней из группы Разина, хотя сам Разин прислоняется спиной к закрытой двери, явно желая принять участие в общем разговоре.
– Здравия желаю… – начинает говорить Сохно уставную фразу, но генерал, к которому он повернулся, машет рукой, коротким жестом разрешая деловую вольность обращения.
– Садись, – протягивает руку полковник Мочилов.
Для Сохно уже установили кресло перед письменным столом. Мягкое. Для раненого.
– Ситуация у нас такая, – говорит полковник Мочилов, принимая на себя ведение разговора. – Я несколько часов назад беседовал в российском бюро Интерпола по борьбе с терроризмом с тамошними сотрудниками и генералом Астаховым из штаба управления антитеррора «Альфа». Они настоятельно просят нас побеспокоиться о судьбе эмира Абдула Мадаева, обеспечить ему безопасное передвижение сначала по Чечне, в потом и по России.
– У меня прямое указание директора ФСБ России о содействии силам спецназа ГРУ при проведении этой операции, – говорит тот полковник ФСБ, что инструктировал отдельную группу Согрина перед началом рейда в пещеры. Хотя формулировка приказа несколько странная. Нам приказано содействовать и при этом осуществлять контроль за общим ходом…
– Ничего странного, – возражает Мочилов. – Просто сама операция родилась в голове подполковника Сохно, и он сам в связи с обстоятельствами оказывается в ней одним из основных действующих лиц, выполняя не нашу, а вашу работу. Но это уже воля Аллаха, как говорят наши местные друзья… С обстоятельствами мы бороться не в состоянии и пользуемся ими, как можем. Так давайте пользоваться вместе.
– У меня тоже категоричный приказ нашего министра оказать помощь всеми возможными силами и средствами, – добавляет генерал Сомов. Только я попрошу побыстрее ввести нас в курс дела, потому что мой командир разведвзвода должен как можно быстрее вылететь на место событий, потому что его взвод в настоящее время плотно «ведет» эмира Абдула. Да и мне необходимо срочно лететь в Ингушетию. Там наша операция вот-вот начнет разворачиваться.
– Суть дела, товарищ генерал, такова, – объясняет полковник Мочилов. – Как вы хорошо знаете, захвачена крупная сумма денег, предназначенная для осуществления масштабного террористического акта на территории России. «Альфа» провела кое-какие мероприятия в Москве, но эти мероприятия не дают в руки антитеррористическому управлению конкретных хвостов, за которые можно уцепиться… Единственный хвост находится здесь, в Чечне, и имя ему – эмир Абдул Мадаев. Если мы продолжим операцию так, как это предлагал первоначально подполковник Согрин, то есть попросту захватим эмира, приманив его деньгами, «альфовцы» потеряют след. Но без денег Мадаев Чечню не покинет. Он будет продолжать охотиться за ними здесь. Наша задача – заманить его в Москву…
– А если официально объявить, что деньги захвачены? – предполагает генерал.
– Тогда велика вероятность, что Мадаева накажут за это его же руководители. А труп эмира не сможет никуда нас привести, поскольку духи следов не оставляют…
– И что вы предлагаете? – генерал Сомов смотрит на часы, этим жестом снова предлагая поторопиться.