Нет, это, в конце концов, уже просто хамство!
Сколько она может здесь сидеть в ожидании? Может, отец попросту забыл о ней? Может, он уже там развлекается с этой своей очередной пассией где-нибудь в подсобке?..
Ася сунула ноги в сандалии и вышла из машины.
Если Макс о ней забыл – что ж, она напомнит! Пусть пеняет на себя, если она обломает ему весь кайф…
Она прошла мимо застекленных аптечных витрин, из которых счастливо скалилось идеальное блондинистое семейство, рекламируя почему-то таблетки от запора. Остановилась на секунду, чтобы оценить мелькнувшее в витрине собственное нечеткое отражение.
Из-за стекла на нее взирала хмурая девчонка в джинсовых шортах. Модная стрижка успела довольно сильно отрасти – светло-русые, выстриженные лестницами пряди спускались вокруг лица вниз, к шее, косая челка, если не откидывать ее назад, так и норовила закрыть собой левый глаз. Светло-зеленые глаза казались в пыльной витрине темнее, какими-то более драматичными, что ли…
Ася щелкнула собственного стеклянного двойника по вздернутому носу, прошла дальше и потянула на себя тяжелую дверь.
В помещении аптеки царила кондиционированная прохлада, пахло анисовой микстурой от кашля – та еще дрянь, Асю, с ее вечными бронхитами, постоянно пичкали ею в детстве.
По стенам в застекленных шкафчиках выстроились нарядные яркие упаковки, пузырьки и тюбики. Та самая фармацевтша, за которой, как Ася знала, приударял отец, как ни странно, одиноко скучала за стойкой. На ее красно-рыжих завитых мелким бесом волосах топорщилась синяя медицинская шапочка. Губы, пухлые, бледные и влажно-блестящие, похожи были на два только что выловленных из кастрюли вареника.
– Привет! – кивнула ей Ася. – А где отец?
– «Здравствуйте» вообще-то, – процедила фармацевтша, а затем указала кивком головы на дверь, ведущую в помещения для персонала. – С директором разговаривает. Чё-то там по документам не сходится. Ща будет, наверно.
Отец и в самом деле появился через минуту. За ним выкатился какой-то здоровенный плечистый мужик в наброшенном поверх буквально трещавшей на мощной груди футболки зеленом халате. Наверно, это и был директор аптеки.
Ася изумленно уставилась на него, подняв брови.
До сих пор ей казалось, что директора аптек – этакие сухонькие старички с козлиными бородками и крючковатыми носами. А этот выглядел прямо как бодибилдер, зачем-то сбежавший с подиума и натянувший на себя зеленую хламиду.
– Так мы поняли друг друга, Максим, – напирал на отца этот гамадрил. – Недостача очень крупная, счета расходятся на семьсот тысяч. Вы тянете время уже почти месяц…
– Олег, да я все отлично понял, – растягивал губы в улыбке отец.
С первого взгляда видно было, что эта гора мышц чего-то требует от отца, наступает угрожающе. Он же, прекрасно осознавая какой-то имеющийся за ним косяк, юлит и изворачивается, пряча раздражение и нервозность за фальшивым весельем.
– Вы, может, думаете, я слышу плохо? А, понимаю: хотите мне новейший слуховой аппарат впарить, – натянуто веселился отец. – Все будет тип-топ, я же вам говорил. У меня сохранились все накладные, я завезу на днях. Просто до сих пор не было случая. И мы с вами уладим это маленькое недоразумение.
– Послезавтра, – веско произнес Олег, словно выплюнул это слово, почти не разжимая губ. – Послезавтра – крайний срок. Иначе…
– Я понял, понял, – отец вскинул ладони в при-мирительном жесте. – Честное слово, у меня все в порядке со слухом. Хотя ваши слуховые аппараты, ко-нечно…
Олег, не дослушав его вымученно-непринужденную болтовню, развернулся и скрылся за дверью.
Отец едва заметно перевел дыхание и обернулся к фармацевтше:
– Женечка, рыба моя, прости меня, грешного, нужно бежать. Сама видишь, ребенок заждался, – он кивнул на стоявшую в стороне Асю. – И твое начальство не в духе сегодня.
Женечка, при появлении отца выпрямившаяся и занявшая боевую стойку, капризно скривила губы и протянула:
– Тогда послезавтра, да? Когда накладные завезешь?
– Точно! Послезавтра! – отец отсалютовал ей ладонью и, подхватив Асю под локоть, увлек ее на улицу.
– Чего он к тебе прикопался? – спросила Ася, подходя к машине.
– А, забей, – отмахнулся отец. – Все фигня, кроме пчел.
Он взъерошил ей волосы на макушке, и Ася, прикусив губу, отстранилась и пригладила их обратно.
– Ну, все, теперь за драгоценной сестрой – и в Серебряный Бор, – заключил отец и уселся за руль.
В квартиру Вероники Ася поднялась вместе с отцом.
Хватит с нее, пожалуй, бдения в машине. Он опять там зависнет черт-те на сколько, а она будет загибаться от духоты?
Нет уж…
Дверь открыл Ивар, двоюродный брат Аси – двенадцатилетний оболтус, долговязый и бледный, с вечно облупленным, обгоравшим даже на мягком подмосковном солнце коротким носом и шапкой светлых, почти до белизны, прямых волос.
Вероника как будто задалась целью нарожать как можно более непохожих друг на друга детей, собрав все краски мира в отдельно взятой семье. Если старший ее сын был рожден от какого-то прибалта, которого, по слухам, дед Алексей однажды спустил с лестницы, то младший, Камиль, унаследовал от так же испарившегося в голубых далях узбекского папаши высокие скулы, хищные рысьи глаза и смоляной чуб.
Ивар оглядел стоявших на пороге Асю и Макса равнодушным взглядом – и открыл дверь пошире, пропуская их в прихожую. Выглянувший из-за его спины восьмилетний Камиль зыркнул темными глазами, бросил Асе:
– Здорово, дебилка! – и, гогоча, унесся прочь по коридору, увернувшись от справедливого подзатыль-ника.
– Макс, это ты? – крикнула откуда-то из ванной Вероника. – Я сейчас.
Она и в самом деле вскоре появилась, распространяя вокруг себя приторное цветочное благоухание.
Веронике было тридцать два, и она, единственная из всего старшего поколения семьи, не казалась Асе безнадежно древней.
Вероника пошла в бабку – вся такая же красивая и мягкая, как большая пушистая кошка. Только у бабки Лиды глаза были цепкими и пристальными, как у настоящей кошки, а в Вероникиных очах плескалось какое-то веселое безумие.
Сейчас она объявилась в коридоре, наряженная в короткое платье дикой леопардовой расцветки, встряхнула светлыми локонами и сунула ноги в босоножки на высоченной платформе.
Затем обернулась и позвала:
– Ивар! Камиль! Вы там собрались, наконец? Поехали!
– Ты что, и пацанов с собой тащишь? – уточнил отец.
– А куда же я их дену? – изумленно распахнула глаза Вероника.
– Оставила бы с этим твоим… как там его? Бекханом?
– Ой, он же дома почти не бывает, – отмахнулась Вероника. – Они тут спалят квартиру без присмотра. Ну его на фиг.
– Как вас всех в машину-то поместить? – нахмурился Максим. – Я не понял, кстати, чего бы тебе на своей не поехать? Ну, той, что папец тебе подарил два года назад.
Вероника смущенно потупилась и пожала леопардовыми плечами. А снова появившийся в коридоре Камиль радостно объявил:
– А она ее продала!
– Это зачем? – удивился Макс.
– Ну, зачем, зачем, – недовольно отозвалась Вероника. – Значит, надо было…
И тут же, не утерпев, поделилась:
– Мы с Бекханом хинкальную хотим открыть. У него здесь, в Москве, земляк, тоже из Шалажи, в долю хочет войти. Знаешь, я попробовала заняться дизайном помещения, сама эскизы нарисовала – у меня так классно получается! Бэка уже договорился, где помещение арендовать…
– Погоди, погоди, – остановил поток ее излияний Максим. – То есть ты продала машину, а деньги ему отдала? На открытие хинкальной? Господи, Ника, какая ж ты все-таки феерическая. И ведь не меняешься с годами! Оплот постоянства в этом изменчивом мире.
– Да пошел ты, – обиделась Вероника. – Все вы никогда в меня не верили. А я, между прочим…
– У тебя хоть какие-то деньги дома остались? – снова перебил ее Макс. – Советую не оставлять их тут, под присмотром Бекхана, а забрать с собой. Так, на всякий случай.
– Что ты несешь! – укоризненно бросила Веро-ника.
Но затем, подумав, все же вернулась в комнату, погромыхала там какими-то выдвижными ящиками и вернулась, запихивая в сумку не слишком впечатляющую пачку купюр.
Все вместе они вышли на лестничную площадку.
Пока Вероника запирала дверь, оба мальчишки взгромоздились на перила, оседлали их, уцепившись руками и ногами, и с гиканьем понеслись вниз.
– Ивка! Камка! Шеи сломаете! – запоздало за-кричала вслед Вероника и, не дождавшись ответа, вздохнула: – Вот придурки!
Уже в лифте она наконец спросила у Максима:
– Ну, что там? Мама не звонила?
– Звонила, – кивнул Макс. – Все по-прежнему. В себя не приходил.
– Ивка! Камка! Шеи сломаете! – запоздало за-кричала вслед Вероника и, не дождавшись ответа, вздохнула: – Вот придурки!
Уже в лифте она наконец спросила у Максима:
– Ну, что там? Мама не звонила?
– Звонила, – кивнул Макс. – Все по-прежнему. В себя не приходил.
– Господи, бедный папа! – всхлипнула Вероника и по-детски вытерла нос тыльной стороной ладони.
И Асе почему-то показалось, что это – единственное откровенное проявление чувств, которое ее родня продемонстрировала за весь этот суматошный день.
Отец же, покосившись на сестру, хмыкнул:
– Бога ради, Никыч, не разводи сырость! Поехали! Разберемся на месте.
2
В комнате на первом этаже, где поместили Алексея Михайловича, чтобы не поднимать его на второй, в родительскую спальню, стоял тяжелый больничный запах, смешивавшийся с тянувшимся из окна приторным благоуханием пионов.
Александра тихо сидела на табурете, придвинутом к постели.
В изголовье кровати мигали какие-то датчики, на специальной стойке подвешена капельница. Матери удалось переоборудовать бывшую гостевую спальню в настоящую больничную палату. Александра не очень понимала – зачем это было нужно. Почему было не оставить отца в больнице, где ему обеспечили бы уход? Но мать уверенно утверждала: «Здесь, с нами, ему будет лучше. Мы соберемся все вместе, и отец скорее придет в себя».
У Александры же мелькала непочтительная мысль, что тут, дома, матери просто легче будет продемонстрировать всем свой тихий подвиг преданной долготерпеливой заботливой жены.
Глаза отца были закрыты, седая голова казалась на подушке до странности маленькой. Отец всегда производил впечатление крупного, могучего человека, а сейчас, лежа в постели без сознания, выглядел каким-то миниатюрным и хрупким.
«Неужели представление о человеке складывается не столько из его физических данных, сколько из некой внутренней силы и энергии, которую он в себе заключает? – думала Александра. – Отец без сознания – и все это внутреннее сейчас ушло, не прочитывается, а потому и само тело кажется каким-то усохшим, слабым и хрупким?»
Особенно странным казалось видеть отца в этой комнате, отделанной по материнскому вкусу. На стенах – обои с цветочным рисунком, выполненным в мягких пастельных тонах, на изголовье кровати – резьба, какие-то листочки и завитушки. Постельное белье в васильках…
Все это совершенно не сочеталось с отцом, всегда предпочитавшим стерильную бело-стальную простоту и функциональность – как в операционной.
Медсестра из санатория, делавшая отцу уколы и отслеживавшая его состояние, недавно ушла, и в комнате было тихо.
Только из-за окна временами доносились вопли Вероникиных мальчишек, пользовавшихся растерянностью взрослых и под шумок крушивших сад Лидии Сергеевны.
Александра протянула руку и дотронулась до пальцев отца. Ладонь была холодной и бледной…
Она зажмурилась, на мгновение представив себе, что вот сейчас отец отдернет руку и гаркнет, как обычно, своим властным раскатистым голосом:
– Александра, отставить панику! Что вы все тут собрались? Заняться нечем? Хоронить меня приехали? Как же, не дождетесь!
Но ничего не произошло.
Отец все так же не шевелился, не открывал глаз…
Дверь за спиной тихо скрипнула.
Александра не обернулась. Но по напрягшимся вдруг плечам, по мурашкам, побежавшим по ее шее, вниз, вдоль позвоночника, сразу поняла, кто вошел в комнату.
Андрей Новиков.
Сын бывшей однокурсницы Алексея Михайловича. Его ставленник и правая рука.
В свое время, убедившись, что никто из его троих отпрысков так и не выбрал медицину в качестве призвания, Воронцов перенес все чаяния и надежды на Андрея, увидев в нем некоего духовного наследника всех его идей и начинаний. Макс до сих пор бесится, что отец, при живом-то единокровном сыне, выбрал в ставленники этого постороннего человека.
Зачем он здесь сейчас? Ах да, он же теперь главврач санатория. Значит, и своего босса наверняка лечит тоже он…
Андрей коротко посмотрел на Александру, кивнул ей и сразу направился к Алексею Михайловичу. Склонился над ним, оттянул веко, проверяя реакцию зрачков. Пролистнул оставленные на столе медсестрой записи.
Александра молча следила за его отточенными, выверенными, профессиональными движениями.
Он изменился с тех пор, как она видела его в последний раз.
Постарел, конечно. Волосы коротко острижены, в когда-то пшеничных прядях щедро рассыпалась седина. Раньше, тысячу лет назад, его светлый чуб так и норовил свеситься на лоб – Андрей смешно морщился и раздраженно откидывал его назад резким движением. А руки у него по-прежнему крепкие, умелые – чуткие пальцы врача. Чувствовать их на собственной коже – было…
Впрочем, нет, этого она не помнит. И к лучшему.
Все эти годы во время кратких визитов к родителям она старалась по возможности избегать Андрея. Конечно, совсем не пересекаться с ним было невозможно – все-таки он был правой рукой отца, а тот не отвлекался от работы ни на миг, даже дома, даже в редкие наезды старшей дочери. Но Александре удавалось ограничить их общение дежурными: «Привет. Хорошо выглядишь. Ты тоже в порядке. Как жизнь? Отлично. Ну и превосходно».
Двадцать лет бессмысленных «как дела?» от человека, когда-то сломавшего ее пополам, выпотрошившего до основания…
Господи, о чем это она? Неужели впадает в мелодраматизм, поддавшись тяжелой домашней атмосфере?
Все нормально. Все в порядке.
Что-то когда-то было – в незапамятные времена, которые никто уже и не вспомнит. Они взрослые люди. Все хорошо.
– Ну, как он? – наконец спросила она.
Андрей обернулся к ней.
Спокойное, ничем особенно не примечательное лицо. Широкие светлые брови, прямой нос, тонкие губы. Только глаза удивительно синие, чистые. Так сразу и не подумаешь, что…
Впрочем, ладно.
Он коротко качнул головой, сжав губы.
И Александра поняла, что ничего обнадеживающего о состоянии Алексея Михайловича Андрей сказать не может. Господи, неужели отец умрет? Неужели он может умереть в любую минуту?!
– Ты давно приехала? – вполголоса спросил Новиков.
– Сегодня, – ответила она, кашлянув, чтобы прочистить пересохшее вдруг горло.
– Надолго?
– Нет, – резко качнула головой она. – У меня очень много работы. Я едва вырвалась. Приехала только потому, что отец…
– Да, – кивнул он. – Ясно. Конечно…
Андрей потупился, а потом снова поднял на нее взгляд.
До чего же все-таки синие у него глаза! Из уголков едва заметными лучиками расходились мелкие морщинки.
Из-под накинутого белого халата виднелась рубашка в мелкую серо-голубую клетку. Он казался таким надежным, открытым и искренним, добрый доктор Новиков. Как жаль, что у Александры остались о нем несколько иные воспоминания.
– Может быть… – нерешительно начал Андрей, – ты хочешь наведаться в санаторий? Я мог бы тебе показать, как все изменилось за последние годы. В любое время, если захочешь… Я сейчас живу на территории санатория, в корпусе для персонала. Мне там выделили квартиру…
– А что же стало с той квартирой… кажется, на Остоженке, да? Где ты жил раньше?
– Я оставил ее жене после развода, – коротко объяснил Андрей.
– Оу, развод…
Внутри как-то странно кольнуло. Некое мстительное удовлетворение – гляди-ка, и у тебя с семейной жизнью не сложилось.
Или что-то иное? Более смутное и глубокое?
– Я не знала, извини…
– Все нормально, – пожал плечами он. – Откуда ты могла знать? Так как насчет экскурсии по санаторию?
Александра поняла, что ей слишком хочется согласиться.
После всех этих лет, когда ей удавалось избегать Андрея, практически не вспоминать о нем, именно сейчас, когда отец лежал при смерти, а мать беспомощно причитала, очень хотелось укрыться от всего этого и от собственного муторного страха в тепле его синих глаз…
Именно поэтому Александра резко встала с табурета, бросила:
– Извини, у меня назначено на восемь совещание по скайпу.
И вышла из комнаты.
В гостиной собралась вся семья.
На светлых, обшитых деревянными панелями стенах комнаты были развешаны многочисленные фотографии в рамках – от старинных, черно-белых, с пожелтевшими краями и полустершимися, едва различимыми лицами, – до современных, распечатанных с компьютера, бивших в глаза неестественно яркими цветами. Вот отец Лидии Сергеевны, профессор Микулин, в полотняном костюме и соломенной шляпе, по моде тридцатых годов, стоит на пороге только что открытого санатория, где он назначен директором. За его спиной высятся белые колонны – когда-то в этом здании располагалась дворянская усадьба, а теперь в нем будут восстанавливаться после травм рабочие и крестьяне. Вид у профессора довольный и гордый – еще бы: очередное завоевание советской науки, направленной на улучшение качества жизни трудящихся! На другой фотографии жена профессора сидит на крыльце только что выстроенного деревянного дома, держа на коленях белокурую девочку – будущую хозяйку этого дома, Лидию Сергеевну Воронцову. Чуть ниже посматривает из полированной рамки молодой Алексей Михайлович, студент мединститута, в карикатурно клешенных брюках и с лохматыми бакенбардами. А рядом с ним, трогательно прислонившись к плечу жениха, нежно улыбается Лидия Сергеевна, похожая на юную Брижит Бардо. Противоположная стена отдана под новейшую историю: маленький Макс с игрушечным металлическим грузовиком, девятнадцатилетняя Вероника – профессиональный снимок периода недолгой модельной карьеры Ники. Александра нашла глазами и себя – высокую худую девочку в коричневом форменном платье с излишне строгими, даже хмурыми глазами. Задержав взгляд на снимке, она едва заметно пожала плечами: надо же, выходит, не такой уж страшненькой она была в школьные годы. Вполне миловидная девочка, стоило ли так комплексовать?..