Возле детсада разгружалась машина. В детсад вносили оклеенные яркими бумажками ящики, в которых рядком один к одному лежали эти самые. Все нянечки, в халатах, стояли на крыльце и, скрестив руки на груди, торжественно следили за этой процедурой. Окна в детсаду были темные: ребятня, которая на круглосуточном режиме, спокойно дрыхла, не подозревая, что их ждет завтра.
Улица была ярко освещена, как будто в праздник. Впрочем, в Талом всегда светло, потому что с одной стороны улицы стоят суда, а там круглые сутки идет работа и светятся яркие лампы.
— Мальчики, равнение направо! — крикнул я. — Вот он!
Над крышей какого-то склада виднелись надстройки и мачты, а из-за угла высовывался нос виновника торжества, скромного парохода «Кильдин».
— Ура! — закричали наши ребята. — Да здравствует это судно!
Моряки с «Зюйда» иронически усмехнулись. К продмагу мы подъехали как раз в самый подходящий момент. Как раз в тот момент, когда при помощи милиции он закрывался на законный ночной перерыв. Публика возле магазина шумела, но не очень сильно. Видно, большинство уже удовлетворило свои разумные потребности в цитрусовых.
На Юру просто страшно было смотреть. Он весь побелел и впился своими лапами мне в плечо.
— Спокойно, Юра. Не делай из еды культа, — сказал я ему. Я слышал, так говорил Сергей Орлов — остроумный парень. — Подумаешь, — успокаивал я его, — какие-то жалкие апельсишки. Вот арбузы — это да! Ты кушал когданибудь арбузы, Юра?
— Я пробовал арбузы, — сказал какой-то детина из моряков.
В общем, мы приуныли.
Открылись двери кабины, и с двух сторон над кузовом замотались головы Чудакова и Евдощука.
— Прокатились, да? — сказал Чудаков.
— Прокатились, — подвел итог Евдощук и кое-что еще добавил.
— Паника на борту? — удивился я. — По местам стоять, слушать команду. Курс туда, — показал я рукой, — столовая ресторанного типа «Маяк».
— Гений ты, Виктор! — крикнул Чудаков.
— ! — крикнул Евдощук.
И оба они сразу юркнули в кабину.
Взревел мотор.
Я угадал — столовая ресторанного типа «Маяк» торговала апельсинами навынос. Длинное одноэтажное здание окружала довольно подвижная очередь. Кто-то шпарил на гармошке, на вытоптанном снегу отбивали ботами дробь несколько девчат. Понятно, это не Люся. Люся не станет плясать перед столовой, она у нас не из этаких. Но может быть, она где-нибудь здесь?
Торговля шла где-то за зданием, продавщицы и весов не было видно, но когда мы подъехали к хвосту очереди, из-за угла выскочил парень с двумя пакетами апельсинов и на рысях помчался к парадному входу — обмывать, значит, это дело.
Мы попрыгали из машины и удлинили очередь еще метров на шесть-семь. Ну, братцы, тут был чистый фестиваль песни и пляски!
— А путь наш далек и долог… — голосили какие-то ребята с теодолитами. Шпарила гармошка. Девчата плясали с синими от луны и мороза, каменными лицами. Галдеж стоял страшный. Шоферы то и дело выбегали из очереди прогревать моторы. Понятно, там и сям играли в «муху». Какие-то умники гоняли в футбол сразу тремя консервными банками. Лаяли собаки нанайцев. Нанайцы, действительно умные люди, разводили костер. Там уже пошел хоровод вокруг костра и вокруг задумчивых нанайцев. Тыр-пыр, подъехали интеллектуалы. Катя давай плясать, и Колька Калчанов туда же.
— Заведи, Сережа, свою шарманку, — попросил я.
На груди у товарища Орлова висел полупроводниковый приемник.
Какой-то богодул бродил вдоль очереди и скрипел зубами, словно калитка на ветру. Иногда он останавливался, покачивался в своем длинном, до земли, драном тулупе, смотрел на нас мохнатыми глазами и рычал:
— Рюрики, поднесите старичку!
Сергей пустил свою музыку. Сначала это было шипение, шорох, писк морзянки (люблю я эту музыку), потом пробормотали что-то японцы, и сильный мужской голос запел «Ду ю…» и так далее. Он пел то быстро, то медленно, то замолкал — и тут рассыпался рояль, а потом он снова сладкозвучно мычал «Ду ю…» и так далее.
— Фрэнк Синатра, — сказал Сергей и отвернулся, поднял голову к луне.
А Катя с Колей отплясывали рядом, не поймешь, то ли под гормошку, то ли под этого сенатора. Что-то у них, кажется, произошло.
— Что-то Катрин расплясалась с Калчановым, — шепнул мне Базаревич, — что-то мне это не нравится, Вить. Что-то Кичекьяныч-то наш…
— Молчи, Леня, — сказал я ему. — Пусть пляшут, это дело невредное.
Пойду искать Люсю. Чувствую, что где-то она здесь. Почему бы и мне не поплясать с ней по морозцу?
Я уж было отправился, но в это время к очереди подъехала машина «ГАЗ-69», и из нее вылезло несколько новых любителей полакомиться.
— Кто последний? — спросил один из них.
— Мы с краю, — сказал я, — только учтите, ребята, что за нами тут еще кое-кто занимал. Учтите на всякий случай. Возможно, еще одна когорта подвалит.
— Нас тоже просили очередь занять, — сказал один моряк, — сейнер «Норд» приедет.
— Понятно, — сказали новые, — а товару хватит?
— Это вопрос вопросов, — сказал я. — А вы сами-то откуда?
— С Улейкона, — ответили они.
— Ну, братцы, — только и сказал я.
С Улейкона пожаловали, надо же! Знаю я эти места, бывал и там. Сейчас там небось носа не высунешь, метет! По утрам откапываются и роют в снегу траншеи. Здесь тоже частенько бывает такое и всякое другое, но разве сравнишь побережье с Улейконом?
— Мы тут новую технику принимали, — говорят ребята, — смотрим, апельсины…
Пьют там от цинги муть эту из стланика. Помогает. Кроме того, поливитаминами в драже балуются.
— Пошли, ребята, — говорю я им, — пошли, пошли…
Наши смекнули, в чем дело, и тоже их вперед толкают.
За углом здания, прямо на снегу, стояли пустые ящики из-под апельсинов. Две тетки, обвязанные- перевязанные, орудовали возле весов. Одна отвешивала, а другая принимала деньги. Несколько здоровенных лбов наблюдали за порядком.
— Красавицы! — заорал я — Товару всем хватит?
— Там сзади скажите, чтоб больше не вставали! — вместо ответа крикнула одна из продавщиц.
— Стойте здесь, братишки, — сказал я и врезался в толпу.
— Спушайте, — сказал я очереди, когда оказался уже возле самых весов, тут люди издалека приехали, с Улейкона…
Очередь напряженно молчала и покачивалась. Ясно, что тут уже не до песен-плясок, когда так близко подходишь. Все отворачивали глаза, когда я на них смотрел, но я все ж таки смотрел на них испепеляющим взором.
— Ну и че ты этим хочешь сказать? — не выдержал под моим пристальным, испепеляющим взором один слабохарактерный.
— С Улейкона, понял? Ты знаешь, что это такое?
— Ни с какого ты не с Улейкона! Ты с Фосфатки, я тебя знаю, — визгливо сказал слабохарактерный.
— Дура, я-то стою в хвосте, не бойся. Я ничего не беру, видишь? — Я вынул авторучку, снял с нее колпачок и сунул ему в нос. Таким типам всегда нужно сунуть в нос какое-нибудь вещественное доказательство, и тогда они успокаиваются.
— Улейконцы, идите сюда! — махнул я рукой.
Очерель загудела:
— Пусть берут… Чего там… да ну их на фиг… Ты, молчи… Пусть берут…
Я отошел к пустым ящикам. На них были наклейки: на фоне черных пальм лежали оранжевые апельсины, сбоку виднелся белый минарет и написано было по- английски — «Продукт оф Марокко».
Я соскоблил ножом одну такую наклейку и сунул ее в карман. Хватит не хватит апельсинов, а сувенирчик у меня останется.
Когда первый улейконец выбрался из толпы с пакетами в руках, я подошел к нему и вынул из пакета один апельсин.
— Мой гонорар, синьор, — поклонился я улейконцу и посмотрел на него внимательно: не очень ли он огорчен?
— Берите два, — улыбнулся улейконец, — право, мы вам так благодарны…
— Ну что вы, синьор, — возразил я, — это уже переходит границы.
Я подошел к нашим, отвел в сторону Юру и предложил ему пойти выпить пива. Через площадь от столовой «Маяк» находился сарай, который в Талом гордо называли «бар». Юра согласился, и мы с ним пошли. По дороге Юра все волновался, хватит ли нам товару, наверное, нет, скорее всего не хватит. А я ощупывал у себя в кармане небольшой улейконский апельсин.
— Похоже на то, парень, что ты их раньше и не пробовал.
— Что ты! Еще как пробовал. Помню…
— Брось! Знаю я твою биографию.
Я протянул ему апельсин.
— Рубай! Рубай, говорю, не сходя с места!
По тому, как он взялся за него, я сразу понял, что был прав.
Мы стояли на пригорке, и под нами была вся бухта Талого. Слабо мерцал размолотый ледоколами лед, дымилась под прожекторами черная вода. Низко-низко шел над морем похожий отсюда на автобус самолет ледового патруля. В кромешной темноте работала мигалка, открывала свой красный глаз на счет «шестнадцать»: 1, 2, 3, 4, 5, 6 (где же Люся!), 8, 9, 10 (где же она?), 12, 13, 14, 15, 16!
— Рубай, — рубай, я уже ел, меня улейконцы угостили.
«Бар» напоминал старый вагон, снятый с колес. Сквозь окошечки было видно, что там шла прессовка человеческих тел. У входа «жала масло» сравнительно небольшая, но энергичная толпа портовых грузчиков.
— Ну и дела у вас в Талом! — сказал я пожилому крепышу.
— Сегодня еще ничего, шанс есть, — сказал он.
— А в Фосфатке с пивом свободно, — сказал Юра, от которого веяло ароматами знойного юга.
— Так это, видишь, почему, — хитро сощурился грузчик, — потому, ребята, что то Фосфатка, а то Талый, вот почему.
— Понятно.
— Вся битва здесь, — с законной гордостью сказал грузчик.
— Пойдем, Юра, выпьем лучше шампанского, оно доступней.
1, 2, 3 (где ее искать?), 5, 6, 7 (сейчас она появится), 9, 10, 11 (на счет шестнадцать), 13, 14, 15… Вот она!
Это была действительно она. Она стояла среди других девчат и смотрела на меня искоса. Она была в белом платке и в валенках. Разве ей в валенках ходить? 16! Она смотрела на меня как-то неуверенно и даже как будто со страхом, так она никогда на меня не смотрела. Может быть, она думала…
Глава VIII ЛЮДМИЛА КРАВЧЕНКО
Когда я увидела Витю, я подумала: неужели это он? Он стоял, такой высокий и тонкий в талии и светлоглазый, и улыбался, глядя на меня. Он был очень похож на того, что стоял там, в Краснодаре, с листиком платана в зубах и крутил пальцем у виска, думая, что я сумасшедшая. Может быть, это и был он? Ведь он краснодарец. Нет, его не было там в это время. В то время он «болтался» (как он выражается) где-то на Колыме.
Может быть, это обман зрения, думала я, когда он шел ко мне. Может быть, это из-за того, что такая ночь? Может быть, я опьянела от апельсинов?
Как он обнимет меня, как прижмет к себе, как все вдруг пропадет и какая будет духота, а на потолке будут качаться тени платанов…
Он шел ко мне, было всего несколько шагов, но за эти секунды вдруг каким-то шквалом пронеслась вся моя будущая жизнь с ним.
Тик-так, тик-так, я буду слушать по ночам ход часов. Может быть, я буду плакать, вспоминая о чем-то потерянном, чего на самом деле и не жалко, но почему не поплакать, если ты счастлива. Тик-так, тик-так, и вдруг входит мой сын, огромный и светлоглазый, с листиком платана в зубах.
Проваливаясь по колено в снег, ко мне подошел Виктор.
— Ну, как успехи, товарищ Кравченко?
— Спасибо, ничего. Скоро сдаем новую школу. А как ваши, Витя?
— Ни фига!
— Не стыдно, Витя, а? Что это за выражения?
— Экскьюз ми, мисс!
— Вы начали заниматься английским?
— Всем понемногу, ха-ха! Английским и японским.
— Ну вас! А все-таки?
— Сидим в этом вши… в этом чудном распадке. Третью скважину бурим, и все без толку. Дай-ка твои ладошки. Ух ты, какие твердые!
— Вы что, с ума сошли? Уберите руки!
— А как учеба без отрыва от производства?
— Спасибо, ничего. Вам нравится ваша специальность?
— Мне кое-что другое нравится, кое-что другое, коечто…
— Перестаньте! Перестаньте! Вот вам!
— Вот это ручки, да! Вот это ручки… А как успехи в общественной работе?
— Спасибо, ничего. Какой вы несобранный, Витя…
— Значит, все в порядке? Да, а как там танчики? «Клен зеленый, лист кудрявый, Ляна»?
— Спасибо, ничего. Я хочу попробовать классические танцы.
— Фигурка для классики, это точно. Тебе бы, девочка моя, римско-греческую тунику. Тебе бы бегать в тунике по лесам и лугам…
— Что вы делаете! Я рассержусь. На нас смотрят.
— «По лесам, по лугам и садам они вместе летают, ароматом та-ри-ра-рам та-ри-ра-рам…» Ты сердишься, да? Не сердись. Я серьезно. Я тебя люблю. Ты моя единственная. Когда будем свадьбу играть?
— Что вы говорите, Витя? Что вы говорите? Нина, Нинка, подожди меня, куда ты бежишь?
— А как у вас со спортом, товарищ Кравченко? Неужели вы не занимаетесь спортом? Всесторонне развитая комсомолка должна заниматься спортом, прыгать дальше всех, бегать скорее всех…
— Это моя подруга Нина. Познакомьтесь!
— Очень приятно, Ниночка. Бурильщик товарищ Виктор Алексеевич Колтыга к вашим услугам. Вы, надеюсь, такая же, как ваша подруга, на все сто? Так как у вас, дочки, со спортом? Нельзя запускать этот участок работы.
— Я хочу заняться лыжами.
— Это мы слышали. Лыжным двоеборьем, да?
— Да, представьте себе!
— Не дело, товарищ Кравченко. Здесь вы не добьетесь успеха. Может быть, попробовать хоккей? Клюшку можете сделать сами. Или баскетбол? Это идея — баскетбол! Вопросы тактики я беру на себя. Личный друг Рэя Мейера из университета Де-Поль и…
Он стал нам рассказывать что-то о баскетболе, потом о футболе, потом о каких-то спортивных очках и что-то еще. Можно было подумать, что он крупный специалист по спорту. В прошлую нашу встречу он весь вечер рассказывал мне о Румынии, как будто провел там полжизни, а в первую нашу встречу все говорил о космосе какие-то ужасно непонятные вещи. Он очень образованный, просто даже странно, что он бурильщик.
Мы медленно шли по площади к столовой «Маяк». Виктор размахивал руками, а Нинка смотрела на него вне себя от изумления, и вдруг я увидела Геру Ковалева.
Гера стоял с двумя другими моряками, и все они втроем в упор смотрели на меня.
— Здравствуйте, Гера!
— Привет!
— Вы давно пришли из плаванья?
— Недавно.
— А что вы такой? Плохо себя чувствуете?
— Хорошо.
— Знакомьтесь, это Виктор…
— Мы знакомы.
— А это Нина, моя лучшая подруга. Ниночка, это Гера Ковалев, моряк и… можно сказать?
— Можно.
— И поэт.
— Ниночка, ты смотри, не уезжай без меня. Гера, мы еще увидимся.
Мы остались вдвоем с Виктором, и он вдруг замолчал, перестал рассказывать о спорте, засвистел тихонько, потом закурил и даже, кажется, покраснел.
— Виктор, что вы мне хотели сказать?
— Я уже сказал.
Я вдруг потеряла голову, потеряла голову, потеряла все. Унеси меня за леса и горы, за синие озера, в тридевятое царство, в некоторое государство. У меня подгибались ноги, и я схватила его за пуговицы.
— Скажи еще раз.
— Ну вот, еще раз.
— Теперь еще раз.
— Пожалуйста, еще раз.
— Ты… ты… ты…
— Где бы нам спрятаться?
— Иди сюда!
— Туда?
Я побежала, и он помчался за мной. Мы спрятались за какими-то сараями, и он, конечно, сразу полез обниматься, но я отошла и тут вспомнила вдруг про апельсины, вынула из сумки самый большой и протянула ему.
— Съедим вместе, да?
— Давай вместе.
— Ты умеешь их чистить?
— Да, — вдруг сказал кто-то рядом, — символическое съедение плода.
На нас смотрели Коля Калчанов и стоящая с ним очень красивая девушка в брючках.
— Как там наша очередь, Николай? — спросил Виктор.
— Двигаемся, Адам.
А я не стыдилась. Я прижалась к Виктору и сказала:
— Коля, я была неправа насчет бороды. Носите ее, пожалуйста, на здоровье.
— Благодарю тебя, Ева, — поклонился Калчанов.
Я даже не обиделась, что он называет меня на «ты».
Глава IХ ГЕРМАН КОВАЛЕВ
Но глаза у нее все же были печальными. Только печаль эта была не моя. Она ко мне буквально никакого отношения не имела.
Я смотрел, как они приближаются, как размахивал руками Виктор, как Люся печально взглядывала на него и как таращила на него глаза какая-то пигалица, идущая рядом.
— Вот она, — сказал я, — та, что повыше.
— Эта? — выпятил нижнюю губу Боря. — Ну и что? Рядовой товарищ.
— Таких тыщи, — сказал Иван, — во Владике таких пруд пруди. Идешь по улице — одна, другая, третья… Жуткое дело.
Мои товарищи зафыркали, глядя на Люсю, но я-то видел, какое она на них произвела впечатление.
— Если хочешь, можно вмешаться, — тихо сказал мне Боря.
Конечно, можно вмешаться. Так бывает на танцах. Отзываешь его в сторону. «Простите, можно вас на минуточку? Слушай, друг, хорошо бы тебе отсюда отвалить. Чего ради? Прическа твоя мне не нравится. Давай греби отсюда. Мальчики, он какой-то непонимающий». А к нему уже бегут его ребята, и начинается. Глупости все это. Ничего хорошего из этого не получается. К тому же, в общем-то, это стыд один, хотя и спайка и «все за одного»… А Виктор Колтыга — парень на все сто. Разве он виноват, что ростом вышел лучше, чем я, и возрастом солидней, и профессия у него земная? Морякам в любви никогда не везло.
Люся подняла глаза, увидела меня и вздрогнула. Подошла и стала глупости какие-то говорить, как будто никогда и не получала десяти моих писем со стихами. Я отвечал независимо, цедил слова сквозь стиснутые зубы. Ладно, думал я, точки над «и» поставлены, завтра мы выходим в море.
А она так ловко подсунула мне свою подружку, пигалицу какую-то, и отошла борт к борту с Виктором Колтыгой.