- Нет, нет, ничего, - торопливо и с полной готовностью служить своим временем гостю ответил хозяин.
Несмотря на костюм и грубые крестьянские сапоги, в нем ясно чувствовался человек поро-ды. Удлиненное прямое, с тонкими чертами белое лицо, высокий лоб и большие белые руки сразу говорили забредшему сюда посетителю, что перед ним стоит бывший светский и придвор-ный человек.
- У меня несколько сорно, я работаю здесь, - сказал с мягкой, извиняющейся улыбкой хозяин и провел гостя в большую низкую комнату с потемневшими бревенчатыми стенами и маленькими подслеповатыми окошками, какие бывают в деревенских банях. Комната, похожая на обычную крестьянскую избу, поражала своим странным и запущенным видом.
Почерневший потолок был подклеен по щелям кое-где полосками газетной бумаги. На деревянных пыльных полках и столах были навалены старые, с кожаными корешками, книги, покрытые слоем пыли и замеченные бумажками, очевидно, для справок.
Весь пол был усыпан стружками, так как у дощатой перегородки стоял токарный станок, на котором лежала брошенная стамеска. По стенам висели ботанические гербарии, виднелись при-боры и барометрические записи: очевидно, ручной труд и естествознание наполняли собой весь досуг хозяина.
В переднем углу комнаты, где обыкновенно висят иконы и где их не было у Николая Петро-вича, висели таблицы атмосферного давления, стоял самодельный стол со стершимися пронож-ками. На столе стоял обед из вареных овощей и овсянки, который хозяин, очевидно, прервал для гостя.
И среди всего грубого, крестьянского странно поражал взгляд серебряный кофейник - единственная роскошь среди всего убогого, самодельного.
Здесь все было самодельное. Точно этого человека выбросило на необитаемый остров, где нет никакой культуры и ему приходится самому, с огромной затратой времени и труда, непривы-чными руками производить плохие вещи первой необходимости.
- Я прервал ваш обед, кажется? - сказал виновато Митя Воейков.
- Пожалуйста, не беспокойтесь, я пообедал, я уже сыт, - еще более виновато и поспешно сказал хозяин.
У него были, очевидно, подслеповатые или больные глаза, потому что он ими моргал каждую минуту, как будто они у него слипались или их застилало.
Он, усадив гостя, сам остался стоять несколько в стороне, ближе к притолке, засунув одну белую большую руку за тонкий ремень пояса.
У него были поза и выражение полной готовности служить гостю, и он стоял, немного нак-лонив набок голову и слегка подавшись вперед, как бы боясь не расслышать, что скажет гость.
XIII
Митенька долго не знал, о чем ему говорить с Николушкой.
Уже благодаря тому, что он сидел, а хозяин стоял в своей белой крестьянской рубахе у при-толки, Митенька не мог относиться к нему с тем внутренним преклонением, с каким он ехал к нему, как к необыкновенному человеку. У него было такое ощущение, как будто он был началь-ством или важным лицом, а Николай Петрович - подчиненным.
Несмотря на просьбу Дмитрия Ильича сесть, хозяин торопливо поблагодарил и продолжал стоять, время от времени моргая своими слипающимися глазами.
- Вас крестьяне не обижают? - спросил Митенька.
- Нет, нет, ничего, - торопливо и даже как будто испугавшись, что его кто-то обижает, ответил Николай Петрович.
- А как же я сейчас видел ребятишек - они у вас горох таскают?
Хозяин беспокойно оглянулся на окно, но видно было, что это беспокойство не за горох, а за ребятишек, о которых гость может подумать что-нибудь дурное.
- Ведь это дети, - сказал он извиняющимся за них тоном, - дети иногда берут что-ни-будь, в сад ходят... Но мне остается, остается... вполне достаточно! - опять торопливо добавил он, как бы боясь навести гостя на мысль о том, что около него живут недобросовестные люди.
- Впрочем, все зависит от своего собственного взгляда, - сказал Митенька, - когда думаешь о внешних вещах и забываешь про свое внутреннее, главное, то все кажется, что мало, что тебя обирают.
Николай Петрович при первых словах гостя, торопливо моргнув, еще внимательнее подался вперед.
- Да, да, совершенно верно, совершенно верно, - сказал он с таким видом, как будто его оживление происходило не от мысли, высказанной гостем, а от желания не обидеть его недоста-точным вниманием в том, что для гостя имеет, очевидно, большое значение.
- И вот я думаю теперь коренным образом изменить жизнь, не стараться воздействовать на внешние условия, не переделывать людей и их установления, а сначала переделать себя, - ска-зал Митенька. - Я заехал к вам потому, что мне кажется, вам близко и понятно это.
Митенька ожидал, что Николай Петрович расскажет ему про свою жизнь, увидев в нем близкого по духу человека.
Но Николай Петрович, выражавший на лице и во всей своей фигуре полную готовность слушать то, что нужно рассказать гостю, сам не высказывал своих мыслей, точно боялся, как бы у гостя не осталось впечатления, что он деспотически давит на мнение посетителя, высказываясь сам, вместо того, чтобы слушать.
Митенька чувствовал, что Николаю Петровичу все равно безразлично, он ли, Митенька, стоит перед ним и высказывает дорогие для него мысли или кто-нибудь другой.
И, если бы к Николаю Петровичу сейчас приехал после Митеньки кто-нибудь, кто стал бы высказывать совершенно противоположные мысли, Николай Петрович с такой же вниматель-ностью выслушал бы и того. Как будто для него не существовало отдельных людей, не сущест-вовало идей, с которыми он соглашался бы или не соглашался.
Очевидно, он не мог допустить мысли высказать симпатию одному и не высказать ее друго-му, согласиться с мыслью одного и не согласиться с мыслью другого и тем обидеть его, так как он должен любить всех и никого не обижать, всех выслушивать и не высказывать своих мыслей, которые могут случайно оказаться для кого-нибудь неприятны.
Поэтому, когда Митенька спросил, можно ли навсегда отрешиться от общественности и ее вопросов, хотя бы даже в такой исключительный момент, как теперь, перед угрозой войны, и жить только своим внутренним миром, Николай Петрович как-то потерялся и сказал несколько виновато и нерешительно, что, конечно, поскольку он осмеливается судить, можно, если это... соответствует внутренней настроенности данного человека...
- Но это, конечно, только мое мнение, оно ни для кого не обязательно, добавил он сейчас же с некоторой испуганной поспешностью.
И, о чем бы Митенька ни говорил, Николай Петрович вежливо и поспешно соглашался. А раз соглашался безоговорочно, не противопоставляя никакой своей мысли, то разговор сейчас же прекращался. И нужно было придумывать, о чем еще спросить.
И от этого согласия, которое преследовало, конечно, только добрую цель служения челове-ку, у Митеньки появилось ощущение скуки от своих собственных мыслей и стыда за них, и он, боясь потери в себе подъема, стал прощаться.
Хозяин не удерживал его, не звал к себе, очевидно, боясь насиловать волю гостя, и только благодарил за то, что он заехал к нему.
Когда они проходили через маленькую комнатку-переднюю, где, в противоположность комнате Николая Петровича, висела икона с зажженной перед ней лампадой, дверь в сени вдруг отворилась, и на пороге показалась высокая статная крестьянская женщина лет сорока, с краси-вым и правильным русским лицом. Она, очевидно, пришла от обедни, так как было воскресенье. На ней был праздничный костюм и новые полусапожки.
Как только вошла она, так сейчас же при виде гостя ее лицо осветилось радушной улыбкой.
- О-о, да у нас гости! Куда же вы, батюшка, я самоварчик сейчас поставлю. Ведь вы сынок покойной барыни Софьи Андреевны? - спросила она, войдя совсем в комнату. - Я вас вот таким еще знала. - Она говорила бодро, весело, как-то подбористо. И от ее энергичного живого голоса, от радушия, обращенного лично к Дмитрию Ильичу как сыну известной ей барыни, от всего этого на Митеньку пахнуло чем-то живым, знакомым и родным.
- Очень благодарю вас, - сказал Митенька в ответ на ее предложение поставить самовар, - я спешу.
- Ну как же это, так и просидели без чаю, - сказала она. - Николай-то Петрович не догадался.
Она посмотрела на мужа с веселой свободной нежностью, в которой чувствовалось что-то покровительственное.
Очевидно, эта простая, ласковая, здоровая женщина любила просто и ясно своего мужа-барина. И то, что у него не было икон, а у нее горели лампады перед ними, и сама она, как православная христианка, побывала в храме, а муж ее никогда не переступал порога храма и занимался своими книжными делами, очевидно, нисколько не мешало этой любви.
И когда она говорила о Николае Петровиче в его присутствии, то смотрела на него с неж-ной, но слегка покровительственной улыбкой, как будто она и гордилась своим мужем, и в то же время знала его слабые стороны. И если он не знал и не веровал в того бога, которому иногда горячо молилась она при бледном свете лампады, то это его, господское, дело, а она, со своим простым сердцем, может только любить его, а не судить.
Митенька с каким-то оживлением и порывом пожал ее жесткую широкую руку и уехал.
XIV
Свидание с Николаем Петровичем не произвело такого впечатления на Митеньку, которого он ожидал. И он сказал себе, что отныне нужно раз навсегда отказаться от поисков какой бы то ни было поддержки и помощи в деле внутренней жизни. Сильный человек должен идти самосто-ятельно, а не искать моральных костылей.
Дорога шла мимо усадьбы Павла Ивановича; за каменной оградой виднелись знакомые старые березы около пруда и самый пруд и грязная разъезженная дорога, ведущая в старые каменные ворота усадьбы.
Проезжая мимо усадьбы, Митенька подумал об Ольге Петровне; ему живо представилось их последнее свидание, ее порывистый и жадный поцелуй, и мелькнуло сожаление о том, что это ему теперь уже недоступно.
Но сейчас же ему пришла мысль, что, собственно говоря, новая жизнь еще не началась, так как не составлено еще ни подробного плана занятий, не выработана основная линия жизни. Завт-ра это будет сделано, и тогда можно будет уже как следует начать. "А сегодня последний день я могу располагать собой, как хочу". И он несколько придержал лошадь.
Но сейчас же ударил опять по лошади, так как уж слишком ясно была здесь видна увертка слабой воли.
- Постойте, постойте, куда же вы? - крикнул из-за ограды женский голос.
Митенька, с забившимся сердцем, оглянулся. Он узнал голос. Это была Ольга Петровна.
Митенька проворно соскочил с лошади и, быстро перескочив через сухую канаву, очутился перед молодой женщиной. Она, загадочно-нежно улыбаясь, молча смотрела на него, когда он подбегал к ней, как бы вглядывалась в его лицо, которого она давно не видела.
- Куда же этот человек пропал? - сказала она с ласковым упреком, все так же глядя ему в глаза, в то же время подавая ему свою тонкую у кисти руку.
И когда Митенька неловко через ограду целовал ее, она, не отнимая руки, на секунду замол-чала.
В ней было какое-то новое настроение. Не было той насмешливой улыбки, не было подчер-кнуто отчужденного настроения, какое явилось у нее наутро после того обжегшего его поцелуя. Не было той страстной и сильной женщины, которой он боялся, как боится человек неравного себе по силам.
В ней была сейчас привлекательная женственность нежной, кроткой женщины.
- Гадкий вы, дурной, хотели проехать мимо! Я даже бежала, чтобы остановить вас, - говорила молодая женщина. - Почему вы не хотите меня видеть?
- Я не хочу? - сказал Митенька. - Кто же вам сказал?
- Вы... тем, что хотели проехать мимо.
- Я хотел заехать, но думал, что вас нет дома, - говорил Митенька, и вышло так, что, не желая ей делать неприятное, он говорил не то, что было. И тем отрезал для себя всякую возмож-ность уехать.
- Ну что же вы? Отдайте лошадь и идите сюда!
Митенька Воейков отдал кучеру лошадь и легко перепрыгнул через ограду.
Солнце зашло за тучи, и в аллее стало пасмурно, как бывает ранней осенью, когда листья на деревьях еще зелены, но в полях и в аллеях сада стоит тишина пасмурного дня.
Сквозь неподвижную зелень аллеи виднеется обвитый диким виноградом белый фасад дома, и в цветнике горят прощальным румянцем куртины астр и настурций.
- Нет, все-таки вы скажите мне, в чем дело: почему так давно этот человек не заглядывал сюда?
Она второй раз назвала его в третьем лице, как будто в том состоянии, в котором была она, говорить ему вы не хотела, а сказать ты она еще не могла, и этим средним давала ему почувст-вовать, что сейчас стоит на грани близости к нему.
Митеньке было странно и необычайно сладко слышать новые, казалось бы несвойственные этой женщине, нотки нежности. Он несколько времени молча смотрел ей в глаза. Она, стоя перед ним среди зеленой листвы аллеи, с тихой улыбкой легкого удивления и вопроса близкой женщины подняла брови.
- Почему переменилась? - тихо спросил он тем тоном, на какой она как бы давала ему право своим новым видом. - Почему стала совсем другая?
- Я другая? Я всегда такая, - сказала она тихо и ласково и взяла его за руку.
- Нет, другая, - сказал Митенька Воейков, говоря о ней в третьем лице, как и она.
И то, что не требовалось проявлять бурной страсти и хищности, это успокоило Митеньку. Он чувствовал себя спокойно, уверенно.
Они вошли в дом. Но между ними оставалась недоговоренность. Митенька чувствовал ее нежность, но не знал, можно ли ей сказать ты, можно ли ее взять тихонько за плечи.
- В самом деле, почему хотел проехать мимо? - спросила Ольга Петровна, как бы нюхая сорванную ветку.
- Почему?.. - переспросил Митенька и замолчал, как человек, у которого есть важные причины, и он не знает, открыть ли ему их.
Молодая женщина, видя, что он молчит, взяла его руку, слабо и нежно потянула к себе, глядя ему в глаза, и тихо спросила:
- Но ведь не я была причиной нежелания?
Митенька молча покачал головой, задумчиво глядя мимо ее лица и чувствуя в то же время, как от этого его вида увеличивается ее чуткая женская осторожность и внимательная нежность.
- Причина во мне самом, - сказал Митенька, переводя на нее задумчивый взгляд челове-ка, поглощенного сложностью собственной мысли.
Ольга Петровна молча и долго посмотрела на него, как бы почувствовав то сложное и труд-ное, что было в нем. И сейчас же сама стала, так же как и он, серьезна, но через минуту тихо, ласково положила свою руку на его руку.
В это время вошла горничная и сказала, что обед подан.
Они пошли в столовую. Павла Ивановича не было дома, и они обедали только вдвоем. Это еще больше увеличивало тот тон близости, какой появился у них сегодня с первого момента встречи. После обеда Митенька молча поцеловал руку Ольги Петровны, и это как бы подчерк-нуло еще большую близость в их отношениях.
- Сейчас хорошо, пасмурно, пойдемте наверх, там маленькие комнатки и очень удобно, - сказала Ольга Петровна, бросив скомканную салфетку на стол.
Они поднялись по знакомой Митеньке Воейкову крутой деревянной лестнице и вошли в будуар Ольги Петровны, низкую комнату, с мягким от разостланного сукна полом и белым камином в углу. В широкие низкие окна смотрел серый пасмурный день, виднелись неподвиж-ные верхушки деревьев парка, и было необычайно уютно и тепло.
Ольга Петровна села на маленький диванчик и указала Митеньке место рядом с собой.
Он чувствовал, что сегодня был тон близости на неопределенной грани дружбы и интим-ности.
- Знаете, мне с вами изумительно хорошо, - сказал Митенька и почувствовал, как ему легко, естественно и просто.
Ему хотелось положить к ней голову на колени, но он не знал, как это сделать, чтобы не вышло неловкости. И вдруг она сама, точно угадав его мысли, взяла его голову и положила к себе на колени.
Митенька, лежа головой на ее мягких ногах, поднял на нее глаза. Молодая женщина, накло-нившись над ним, с тихой улыбкой, в которой чуть заметно сквозила какая-то хитрая складка, смотрела ему в глаза.
- И так хорошо? - тихо спросила она.
Митенька, не отвечая, смотрел ей в глаза. Ему показалось, что молчание скажет больше слов.
Ольга Петровна, наклонив над ним лицо, как бы вглядываясь ему в глаза, перебирала его волосы, навивая их на пальчик.
- Почему же раньше все было как будто иначе? - спросил как бы задумчиво Митенька.
- Как иначе?
- Совершенно иначе.
И, подняв руки снизу, Митенька взял голову Ольги Петровны и стал нежно гладить ее волосы.
В комнате темнело - наступили сумерки, и благодаря пасмурному дню здесь было еще больше похоже на осень.
- Вот чем переменилась!.. - сказал Митенька, как бы найдя наконец не дававшееся ему объяснение. - Прежде я даже боялся вас немного.
- Меня? - удивленно переспросила Ольга Петровна. И опять она, как бы подчиняясь тому, какой он хотел ее, сказала с тихой нежностью, еще ниже наклонившись над ним: - Разве меня можно бояться? Разве можно?..
Сумерки становились еще гуще. Она еще ниже опускала над ним лицо и голову с завитыми, разделенными пробором, волосами и говорила все тише и в то же время торопливее.
Митенька продолжал держать ее голову, видел близко над собой ее темневшие глаза, ее шевелившиеся от тихого шепота губы, - они были так близко от него, что он слышал возбужда-ющий запах этих губ.
И как-то случилось само собой, что она нагнулась еще ниже над ним, как бы желая ближе взглянуть ему в глаза, а он неожиданно сжал закинутые к ней на голову руки, и ее губы опусти-лись на его губы.
Она вздрогнула, но не отняла губ и закрыла глаза. Потом быстро отклонилась на спинку дивана и, прижав ко лбу руку обратной стороной ладони, сидела с минуту неподвижно, оставив другую руку на волосах Митеньки.
- Уезжайте домой, - сказала она тихо, не открывая глаз.
Митенька, не отвечая ей, взял ее руку со своей головы. Рука отдалась ему послушно и вяло. Он, перевернув ее к себе ладонью, осторожно и тихо целовал ее и проводил губами по ее мягкой горячей коже.