– Нет, – сказал Смит.
– Да, – сказал Брэйлинг.
– Естественно, – сказал Брэйлинг-два.
– Как долго это продолжается?
– Уже месяц. Я держу его в погребе, в ящике для инструментов. Моя жена никогда вниз не спускается, а единственный ключ от замка к этому ящику – у меня. Сегодня вечером я сказал, что хотел бы выйти купить сигару. Я спустился в погреб, вынул из ящика Брэйлинга-два и отправил его составить компанию моей жене, пока сам я провожу время в твоем обществе, Смит.
– Чудесно! Он даже пахнет, как ты. "Бонд-стрит" и "Мелакринос".
– Назови меня буквоедом, но, по-моему, это в высшей степени порядочно. В конце концов, больше всего на свете моя жена жаждет обладать мной. Эта марионетка – я до кончиков ногтей. Я был дома весь вечер. Я пробуду дома весь следующий месяц. А тем временем после десяти лет ожидания некий джентльмен побывает в Рио. Когда я вернусь из Рио, Брэйлинг-два отправится обратно в ящик. Смит поразмышлял минуту-другую.
– А он продержится месяц без подзарядки? – спросил он наконец.
– Хоть шесть месяцев, если нужда возникнет. И он сконструирован так, чтобы полностью соответствовать – есть, спать, потеть – все естественно, как само естество. Ты ведь позаботишься о моей жене, Брэйлинг-два?
– У тебя премилая жена, – кивнул Брэйлинг-два. – Я к ней весьма привязался. Смита начала пробирать дрожь.
– А как долго работает корпорация "Марионетки"?
– Втайне – вот уже два года.
– А вдруг… ну, если есть возможность… – Смит с мольбой ухватил приятеля за рукав. – Ты мне подскажешь, где я мог бы обзавестись роботом… ну, марионеткой для себя? Адресом не поделишься?
– Держи. Смит взял карточку и повертел в руке.
– Спасибо, – выпалил он. -Ты и не знаешь, что это для меня значит. Хоть немного отдыха. Хоть один вечер за месяц. Моя жена так меня обожает, что и часа без меня прожить не может. Я и сам ее нежно люблю, но… помнишь стихи: "Любовь улетает – достаточно руки разжать, любовь умирает, коль в путах ее удержать"? Вот я и хочу немного ослабить хватку.
– Ты счастливчик, тебя жена хоть любит. Моя проблема – ненависть. С этим справиться потруднее.
– О, Нетти любит меня безумно. Моя задача – приспособить ее любовь к себе.
– Удачи тебе, Смит. Заходи ко мне, пока я буду в Рио. Моей жене покажется странным, если ты вдруг перестанешь заглядывать. И обращайся с Брэйлингом-два совсем как со мной.
– Правильно! Прощай. И – спасибо! Смит с улыбкой на устах зашагал по улице. Брэйлинг и Брэйлинг-два повернулись и вошли в дом. В городском автобусе Смит насвистывал тихонько и вертел в пальцах белую карточку.
Клиенты обязуются хранить полную секретность, поскольку до легализации Конгрессом продукции корпорации "Марионетки" ее использование уголовно наказуемо.
– Ну-ну, – пробормотал Смит.
Клиенты обязаны предоставить гипсовый слепок своего тела и точный цветовой индекс глаз, губ, волос, кожи и т. д. Срок моделирования – два месяца.
Не так уж долго, подумал Смит. Через два месяца мои ребра придут в себя после сокрушающих объятий. Через два месяца моя вечно стискиваемая рука перестанет болеть. Через два месяца заживут вечные ссадины на нижней губе. Не то чтобы я хотел быть неблагодарным … Он перевернул карточку.
За два года своего существования корпорация "Марионетки" принесла счастье многим благодарным клиентам. Наш девиз – "Никаких веревочек". Адрес: 43 Саут Уэсли Драйв.
Автобус подъехал к остановке; Смит вышел. Подымаясь по лестнице, он тихо напевал себе под нос. "У нас с Нетти, – бормотал он про себя, – пятнадцать тысяч долларов на общем банковском счету. Я просто сниму восемь тысяч – скажем, на деловые расходы. Марионетка наверняка окупится, и даже с лихвой. А Нетти незачем знать". Смит открыл дверь и мигом очутился в спальне. Там была Нетти – огромная, бледная, погруженная в благостный сон.
– Милая Нетти. – При виде ее безмятежного лица в полумраке угрызения совести едва не сглодали его. – Стоило б тебе проснуться, и ты бы сокрушила меня поцелуями и воркованием. Право же, ты заставляешь меня почувствовать себя преступником. Ты всегда была такой хорошей, любящей женой. Иной раз мне даже не верится, что ты вышла за меня, а не за этого Бада Чэпмена, который когда-то так тебе нравился. Похоже, за последний месяц твоя страсть ко мне стала еще более безумной. Слезы навернулись ему на глаза. Внезапно Смиту захотелось поцеловать жену, признаться в любви, разорвать карточку, забыть обо всем. Но стоило ему потянуться к ней, как в руку вернулась боль, а ребра затрещали и заныли. Он остановился, отвернулся; в глазах его застыла мука. Он вышел в холл и в темноте пересек комнаты. В библиотеке он открыл ящик стола и извлек чековую книжку.
– Взять восемь тысяч, и все, – произнес Смит. – И дело с концом… – Он замер. – Минуточку! Он судорожно перелистывал страницы.
– Это еще что такое? – воскликнул он. – Десяти тысяч не хватает! – Он так и подскочил. – Осталось только пять тысяч! Что она сотворила? Что Нетти с ними сотворила? Опять тряпки, шляпки, духи! Или нет – я знаю! Она купила тот домик над Гудзоном, о котором в минувшем месяце прожужжала мне все уши, и хоть бы словом обмолвилась! Смит ринулся в спальню, пылая праведным гневом. Да что она себе думала, когда швырялась так их деньгами? Он склонился над кроватью.
– Нетти! – рявкнул он. – Нетти, проснись! Она не шелохнулась.
– Что ты сотворила с моими деньгами? – взвыл он. Она беспокойно пошевелилась. Свет из окна румянил ее прекрасные щеки. Что-то было в ней такое… Его сердце яростно заколотилось. В горле пересохло. Он затрепетал. Ноги его подкосились. Он рухнул на колени.
– Нетти, Нетти! – возопил он. – Что ты сделала с моими деньгами?! А потом пришла жуткая мысль. Потом ужас и одиночество поглотили его. Потом – боль и разочарование. Ибо, сам того не желая, он нагибался все ниже и ниже, пока его горячее ухо не прижалось крепко и плотно к ее округлой розовой груди.
– Нетти! Тик-тик-тик-тик-тик-тик-тик-тик-тик-тик .
Пока Смит уходил по ночной улице, Брэйлинг и Брэйлинг-два закрыли за собой входную дверь.
– Я рад, что он тоже будет счастлив, – заметил Брэйлинг.
– Да, – рассеянно отозвался Брэйлинг-два.
– Тебя ящик дожидается, Б-два. – Брэйлинг вел второго за локоть вниз по лестнице в погреб.
– Как раз об этом я и хотел с тобой поговорить, – сказал Брэйлинг-два, когда они ступили на цементный пол. – Этот погреб. Он мне не нравится. Мне не нравится в ящике.
– Я постараюсь придумать что-нибудь поудобнее.
– Марионетки должны двигаться, а не лежать. Как бы тебе понравилось почти все время проводить в ящике?
– Ну…
– Никак бы не понравилось. Я функционирую. Меня невозможно отключить. Я тоже живой, и у меня есть чувства.
– Осталось всего несколько дней. Я уеду в Рио, и тебе не придется жить в ящике. Ты сможешь жить наверху. Брэйлинг-два раздраженно махнул рукой.
– А когда ты хорошенько отдохнешь и вернешься, я снова отправлюсь в ящик.
– Продавцы марионеток не предупредили меня, что мне попался образец с норовом, – заметил Брэйлинг.
– Они о нас многого не знают, – сообщил Брэйлинг-два. – Ведь мы – новинка. И мы чувствительны. Мне даже думать противно, что ты уедешь, и будешь смеяться, и полеживать на солнышке в Рио, а мы тут торчи в этой холодине.
– Но я мечтал об этой поездке всю жизнь, – тихо вымолвил Брэйлинг. Он прикрыл глаза и увидел море, и горы, и желтый песок. Воображаемый шум волн отлично успокаивал его. Солнце замечательно грело его обнаженные плечи. Вино было восхитительным.
– Я никогда не попаду в Рио, – возразил второй. – Об этом ты подумал?
– Нет, я…
– И вот еще что. Твоя жена…
– А что – моя жена? – переспросил Брэйлинг, начиная бочком пробираться к двери.
– Я к ней весьма привязался.
– Я рад, что тебе нравится твоя работа, – Брэйлинг нервно облизнул губы.
– Боюсь, ты все же не понимаешь. Я… я полагаю, что я люблю ее. Брэйлинг сделал еще шаг и замер.
– Ты – что ?!
– Я все думал и думал, – продолжал Брэйлинг-два, – как хорошо в Рио, а мне туда ни за что не попасть. И еще я подумал, что мы с твоей женой… мы могли бы быть вполне счастливы.
– К-как м-мило… – Самой небрежной походкой, на какую он только был способен, Брэйлинг направился к двери погреба. – Ты не подождешь меня минуточку? Мне нужно позвонить.
– Куда? – нахмурился Брэйлинг-два.
– Неважно.
– В корпорацию "Марионетки"? Чтобы они приехали и забрали меня?
– Нет, нет – у меня такого и в мыслях не было! – Брэйлинг попытался рвануться к двери. Железные пальцы сомкнулись на его запястьях.
– Руки прочь!
– Нет.
– Это тебя моя жена подучила?
– Нет.
– Она догадалась? Она говорила с тобой? Она знает? Это ее рук дело? – Он пронзительно закричал. Чужая ладонь зажала его рот.
– Руки прочь!
– Нет.
– Это тебя моя жена подучила?
– Нет.
– Она догадалась? Она говорила с тобой? Она знает? Это ее рук дело? – Он пронзительно закричал. Чужая ладонь зажала его рот.
– Ты так и не узнаешь, верно? – вежливо улыбнулся Брэйлинг-два. – Так и не узнаешь.
– Она наверняка догадалась, она наверняка тебя подучила! – брыкался Брэйлинг.
– Я собираюсь поместить тебя в ящик, – сообщил Брэйлинг-два, – закрыть его и ключ потерять. А потом я куплю еще один билет до Рио, для твоей жены.
– Нет, нет, погоди. Постой же. Не сходи с ума. Давай все обсудим!
– Прощай, Брэйлинг. Брэйлинг окаменел.
– Что значит – прощай?
Десять минут спустя миссис Брэйлинг проснулась. Она приложила руку к щеке – только что кто-то ее поцеловал. Она вздрогнула и подняла глаза.
– Но… но ты никогда этого не делал, – пробормотала она.
– А мы посмотрим, как это можно исправить, – пообещал некто.
The City 1951( Город)
Переводчик: Арам Оганян
Город ждад двадцать тысяч лет.
Планета двигалась по своему космическому пути, полевые цветы распускались и облетали, а город ждал. Реки планеты выходили из берегов, мелели и пересыхали, а город ждал. Ветры, некогда молодые и буйные, захирели, остепенились; облака в небесах, исстрадавшиеся, разодранные в клочья, истерзанные, обрели покой и плыли в праздной белизне. А город ждал.
Город ждал, всеми своими окнами и чёрными обсидиановыми стенами, и небоскрёбами, и башнями без флагов, и нехоженными, незамусоренными улицами, и незахватанными дверными ручками. Город ждал, а тем временем планета описывала в космосе дугу, следуя своей орбите вокруг сине-белого солнца. И времена года сменяли друг друга, и сменяли друг друга мороз и палящий зной, а потом опять наступали холода и опять зеленели поля и желтели летние лужайки.
Это произошло в летний полдень, в середине двадцатитысячного года – город дождался.
В небе появилась ракета.
Ракета полетела высоко-высоко, развернулась, подлетела ближе и приземлилась на глинистом пустыре в пятидесяти ярдах от обсидиановой стены.
Послышались шаги ног, обутых в ботинки, ступающих по худосочной траве, и голоса людей из ракеты, обращённые к людям снаружи.
– Готовы?
– Всё в порядке, ребята. Будьте начеку! Идём в город. Енсен, вы и Хачисон пойдёте в переди, в охранении. Смотрите в оба.
Город отворил потайные ноздри в своих чёрных стенах и прочную вентиляционную шахту, запрятанную глубоко в теле города. Мощные потоки воздуха хлынули вниз по трубам, сквозь густые фильтры, задерживающие пыль, к тончайшим нежным спиралькам и паутинкам, излучающим серебристое свечение. Снова и снова нагнетается и всасывается воздух, снова и снова вместе с тёплым ветром город вдыхает запахи с пустыря.
"Пахнет огнём, упавшим метеоритом, раскалённым металлом. Из другого мира прибыл космический корабль. Пахнет медью, жжёной пылью, серой и ракетной гарью".
Информация, отпечатанная на перфоленте, пошла, передаваемая жёлтыми зубчатыми колёсиками, от одной машины к другой.
Щёлк-щёлк-щёлк-щёлк.
Затикал подобно метроному вычислитель. Пять, шесть, семь, восемь, девять. Девять человек! Застрекотало печатающее устройство и мнгновенно отстучало это известие на ленте, которая скользнула вниз и исчезла.
Щёлк-щёлк-щёлк-щёлк.
Город ждал, когда же послышаться мягкие шаги их каучуковых подошв
Великанские ноздри города снова расправились.
Запах масла. Шагавшие люди распространяли по городу слабые запахи. Они попадали в гигантский Нос и там будили воспоминания о молоке, о сыре, о мороженом, о сливочном масле, об испарениях молочной индустрии.
Щёлк-щёлк.
– Ребята, будьте наготове!
– Джонс, не делай глупостей, достань свой пистолет!
– Город мёртвый, чего бояться.
– Как знать.
От лающей речи ожили Уши. Столько веков они прислушивались к жалобным вздохам ветра, слышали, как опадает с деревьев листва, как из-под снега по весне потихоньку пробивается трава. И вот Уши, освежив смазку, принялись натягивать барабанные перепонки, туго-натуго, чтобы суметь расслышать тончайшие оттенки биения сердец пришельцев, неуловимые, как трепыхание мотылька. Уши напрягли слух. Нос накачивал полные камеры запахов.
От страха люди вспотели. Под мышками у них намокли островки пота, взмокли ладони, сжимавшие оружие.
Город потягивал своим Носом этот запах, пробуя, словно знаток, дегустирующий старинное вино.
Щёлк-щёлк-щёлк-щёлк.
Параллельно друг другу с катушек скользнули ленты с данными. Пот: хлориды – столько-то процентов; сульфаты – столько-то: азот мочевины, азот аммиачный… Выводы: креатинин, сахар, молочная кислота, так-так-так!
Звякнули и выскочили окончательные результаты.
Нос зашипел, выдавливая из себя отработанный воздух. Уши продолжали вслушиваться.
– Капитан, по-моему, нужно возвращаться к ракете.
– Приказы отдаю я, мистер Смит!
– Да, сэр.
– Эй, там, впереди! Видите что-нибудь?
– Ничего, сэр. Похоже, этот город опустел очень давно!
– Что теперь скажете, Смит? Опасаться нечего.
– Не нравиться мне тут. Не знаю, почему. Вам знакомо это чувство, когда вы приходите куда-нибудь и вам начинает мерещиться, что вы тут уже побывали? Слишком уж этот город кажется знакомым.
– Бросьте" Эта планетная система находится в миллиардах миль от Земли. Мы никак не могли побывать здесь раньше. Наша ракета единственная из всех, которая может летать со световой скоростью.
– И всё же я никак не могу отделаться от этой мысли. Надо уносить отсюда ноги.
Звук шагов оборвался. В неподвижном воздухе слышно было лишь дыхание Смита.
Ухо уловило его и приступило к действиям. Закрутились роторы и валы, сквозь клапаны и трубки заструились, мерцая жидкости по канальцам. Сперва формула, затем готовый продукт стали появляться один за другим. Через какие-то минуты по сигналу Носа и Ушей из широких пор в стенах на пришельцев стал изливаться пахучий пар.
– Запах. Слышите запах? А-ах! Зелёная травка. Вы когда-нибудь вдыхали запах приятнее? Клянусь, я готов стоять тут хоть до скончания века, лишь бы дышать этим воздухом!
Над стоящими людьми витал невидимый хлорофилл.
– А-ах!
Шаги возобновились.
– Ну, Смит, в этом-то что плохого? Вперёд, вперёд!
На миллиардную долю секунды Ухо и Нос позволили себе расслабиться.
Контригра удалась. Пешки продвигались дальше.
Теперь из дымки показались затуманенные глаза Города.
– Капитан! Окна!
– Что такое?
– Окна домов, вон там! Они двигались, я видел!
– А я нет.
– Они поворачивались и поменяли цвет, с тёмного на светлый.
– С виду обычные квадратные окна.
Размытые предметы стали видны резче. В машинных расщелинах города крутились смазанные оси, противовесы окунались в поддоны с зелёным маслом. Оконные рамы выгнулись. Окна засияли.
Внизу, по улице, шагали двое из охранения. За ними на безопасном расстоянии шли ещё семеро. На них была одета белая форма, лица порозовели так, словно их отхлестали по щекам, глаза голубые. Ходят прямо, на задних ногах, в руках держат оружие из металла. Ноги обуты. Пола они мужского. У них есть глаза, уши, рты, носы.
По окнам пробежала дрожь. Они истончились. Незаметно расширились, словно бесчисленные зрачки.
– Говорю же вам, капитан, что-то неладное с окнами!
– Ерунда!
– Я возвращаюсь, сэр.
– Что?
– Я возвращаюсь к ракете.
– Мистер Смит!
– Я не собираюсь попадать в западню!
– Что, пустого города испугались?
Остальные натянуто улыбнулись.
– Смейтесь, смейтесь!
Улица была выложена булыжником. Каждый камень размером три дюйма в ширину и шесть в длину. Улица осела, но совсем незаметно для глаза. Улица взвешивала пришельцев.
В машинном бункере красная стрелка коснулась отметки: 178 фунтов… 210, 154, 201, 198… Каждый был взвешен, вес каждого записан, и запись уползла с катушки в густую темноту.
Теперь уже город окончательно пробудился!
Вентялиционные шахты вдыхали и выдыхали воздуз, смешанный с табачным духом изо рта пришельцев, с запахом зелёного мыла, который шёл от рук. Глазное яблоко и то источало едва уловимый запах. Город подмечал всё это. Сводная информация отсылалась дальше, чтобы там к ней прибавились новые данные. Хрустальные окна поблёскивали, Ухо всё туже натягивало свои барабанные перепонки… город всеми органами чувств, как невидимый снегопад, навалился на пришельцев, подсчитывая их вдохи и выдохи, глухие удары сердец, город вслушивался, всматривался, пробовал на вкус.
Улицы служили городу языком. И там, где проходили люди, вкус их ступней улавливался сквозь поры в камнях, а затем проверялся на лакмусовом индикаторе. Дотошно собранные сведения о химическом составе влились в нарастающий поток информации. Оставалось дождаться, когда средь крутящихся колёс и шуршащих спиц будет выдан окончательный результат.