В глубокой тишине она смотрела на Вилли, и единственной ее зацепкой сейчас был он, его жизнь, его переживания.
Вдруг ее осенило: он – камень, если удастся расшатать его – удастся расшатать и расчистить то, что заполнило их всех.
– Скажите… – Она шагнула вперед. Она, не знала даже, как начать. Толпа смотрела ей в спину, она ощущала взгляды. – Скажите…
Старик повернулся к ней, устало улыбаясь.
– Скажите, вы знаете Ноквуд Хилл?.. В Гринуотэре, штат Алабама?
Старик сказал что-то через плечо кому-то в корабле. Тотчас ему подали фотографическую карту, и он стал ждать, что последует дальше.
– Вы знаете большой дуб на макушке холма?
Большой дуб. Там, где отец Вилли был застрелен, и повешен, и найден утром качающимся на-ветру.
– Да.
– Он уцелел? – спросила Хэтти.
– Его нет, – ответил старик. – Взорван. Весь холм взорван вместе с дубом. Вот, смотрите.
Он коснулся фотографии.
– Ну-ка, я погляжу, – Вилли быстро шагнул вперед и наклонился над картой.
Хэтти пристально смотрела на белого человека, ее сердце отчаянно колотилось.
– Расскажите про Гринуотэр, – поспешно произнесла она.
– Что вы хотите знать?
– Про доктора Филипса. Он жив?
Прошла секунда, пока скрытая в ракете машина, щелкая, искала нужную информацию.
– Погиб на войне.
– А его сын?
– Убит.
– Их дом?
– Сгорел. Как и все остальные дома.
– А второе большое дерево на Ноквуд Хилл?
– Все деревья исчезли – сгорели.
– Вы уверены, что то дерево тоже сгорело? – спросил Вилли.
– Да.
Напряжение, владевшее телом Вилли, чуть ослабло.
– А дом мистера Бертона, а сам мистер Бертон?
– Нет там ни домов, ни людей, никого.
– Вы знаете прачечную миссис Джонсон, прачечную моей матери?
Место, где убили его мать.
– Ее тоже нет. Все погибло. Вот фотографии, убедитесь сами.
Появились фотографии, их можно было держать в руках, разглядывать, обдумывать. Ракета была полна фотографий и ответов на вопросы. Любой город, любое здание, любое место.
Вилли стоял, держа в руках веревку.
Он помнил Землю, зеленую Землю и зеленый городок, в котором родился и вырос. Теперь он представлял себе этот городок разрушенным, взорванным, стертым с лица Земли, и все знакомые места исчезли вместе с ним, исчезло зло – действительное и мнимое, исчезли жестокие люди, нет конюшен, нет кузни, антикварных лавок, кафе, баров, мостов через реку, деревьев для линчевания, холмов, изрытых крупной дробью, дорог, коров, нет мимоз, исчез его родной дом, исчезли также большие дома с колоннами вдоль реки, эти белые склепы, где женщины, нежные как мотыльки, порхали в свете осеннего дня, далекие, недосягаемые. Дома, где на террасах сидели в качалках бездушные мужчины, держа в руках бокалы (рядом – прислоненное к столбу ружье), вдыхая осенний воздух и замышляя убийство. Исчезло, все исчезло и никогда не вернется. Теперь – совершенно точно – вся эта цивилизация обратилась в конфетти, рассыпанное у их ног. От нее не осталось ничего, никакой пищи для ненависти – никакой пищи для их ненависти. Не осталось даже пустой латунной гильзы, даже крученой веревки, ни дерева, ни холма. Ничего, только несколько чужих людей в ракете, людей, готовых чистить ему ботинки, ехать в трамвае на отведенных им местах, сидеть в кино в самом последнем ряду…
– Вам не придется этого делать, – сказал Вилли Джонсон.
Его жена взглянула на его большие руки.
Его пальцы разжались.
Веревка упала на землю и свернулась в кольцо.
Они побежали по улицам своего города, срывая мигом появившиеся вывески, замазывая сверкающие свежей краской желтые надписи на трамваях, убирая ограждения в кинотеатрах. Они разрядили свои ружья и убрали веревки.
– Начинается новая жизнь для всех, – сказала Хэтти по пути домой в автомобиле.
– Да, – ответил Вилли погодя. – Судьба уберегла нас от гибели – несколько человек здесь, несколько человек там. Что будет дальше, зависит от нас всех. Время глупости кончилось. Нам больше нельзя быть глупцами. Я понял это, пока он говорил. Понял, что теперь белый человек так же одинок, как были мы. Теперь у него нет дома, как не было у нас столько времени.
Теперь все равны. Можно начинать сначала и наравне.
Он затормозил машину и остался сидеть в ней; Хэтти вышла и отворила дверь дома, выпуская детей. Они бегом ринулись с вопросами к своему отцу.
– Ты видел белого человека? – кричали они. – Ты видел его?
– Так точно, – ответил Вилли, не вставая из-за руля, и потер лицо неторопливыми пальцами. – Я как будто впервые сегодня по-настоящему увидел белого человека – вот именно, по-настоящему увидел.
The Other Foot 1951( Другие времена)
Переводчик: Белла Клюева
Услышав новость, все они повыскакивали из ресторанов, кафе и отелей и уставились в небо. Они воздевали вверх свои черные руки над упорно следившими за небом просветлевшими глазами. Стояли с открытыми ртами. На протяжении тысяч миль в маленьких городках в тот жаркий полдень стояли черные люди, отбрасывая короткие тени, и смотрели вверх.
На своей кухне Хэтти Джонсон накрыла крышкой кипящий суп, вытерла тряпкой свои тонкие пальцы и тихо направилась на заднее крыльцо.
– Ма, иди сюда! Эй, ма, иди скорей, а то пропустишь!
– Мама, эй!
Три негритенка кричали, пританцовывая в середине пыльного дворика. Они то и дело нетерпеливо поглядывали на дверь дома.
– Иду, иду, – сказала Хэтти, отворяя сетчатую дверь. – Откуда до вас дошли эти слухи?
– От Джонов, ма. Они говорят, что приближается ракета, первая за все двадцать лет, и белый человек в ней!
– Что такое "белый человек"? Я никогда такого не видел.
– Увидите, – сказала Хэтти. – Обязательно увидите.
– Расскажи нам о нем, ма. Расскажи, как это было у тебя.
Хэтти нахмурилась:
– Ну, было это давно, Я тогда еще маленькой девочкой была. Это произошло в 1965 году.
– Расскажи нам о белом человеке, мам!
Она прошла во дворик и стояла там, глядя в чистое голубое марсианское небо с легкими марсианскими облаками на нем и на далекие марсианские горы, изнывающие в марсианском пекле.
Она наконец произнесла:
– Ну, во-первых, у них белые руки.
– Белые руки! – радовались мальчишки и хлопали друг друга по плечам.
– У них белые руки!
– Белые руки! – оглушительно орали ребятишки.
– И белые лица.
– Белые лица! Это правда?
– Белые – вот такие, ма? – и самый маленький из них бросил себе в лицо горсть пыли и зачихал. -Такие, да?
– Гораздо белее, – мрачно ответила Хэтти и стала снова смотреть в небо. В глазах ее читалась тревога, будто она ожидала увидеть там, наверху, ливень с грозой, и то, что их не было, беспокоило ее. – Идите-ка лучше в дом.
– О, ма! – Они с недоверием глядели на нее. – Мы же должны увидеть, ей-Богу, должны! Ничего ведь не случится, верно?
– Не знаю. Просто мне кажется – так будет лучше.
– Мы очень хотим увидеть корабль и потом, если можно, побежим в порт и посмотрим на белого человека. Какой он, ма?
– Не знаю, ничего я не знаю, – в раздумье говорила она и качала головой.
– Расскажи нам еще что-нибудь о нем!
– Ладно уж. Белые люди живут на Земле, откуда прибыли сюда и все мы двадцать лет тому назад. Мы тогда просто взяли и сбежали, и прилетели сюда, на Марс, и осели здесь, построили города и вот живем. Мы теперь уже марсиане, а не земляне. И за все это время ни один белый человек не прилетал к нам. Такая вот история.
– А почему они не прилетали, ма?
– Да потому… Сразу после того как мы отправились сюда, на Земле разразилась атомная война. Страшная война, они без конца бомбили друг друга. И они забыли про нас. А когда через несколько лет военные действия прекратились, у них не осталось ни одной ракеты. Вот до недавнего времени они и строили их. Видно, теперь, спустя двадцать лет, они летят проведать нас. – Она молча посмотрела на детишек и затем, направляясь куда-то, сказала: – Вы меня тут подождите, я схожу к Элизабет Браун, в конец улицы. Обещаете никуда не уходить?
– Не хотелось бы, да уж ладно.
– Вот и хорошо, – и она побежала вниз по дороге.
К Браунам она прибежала как раз вовремя все семейство загружалось в их огромную машину.
– Хэтти, привет! Поехали с нами!
– А вы куда? – подбежала она, задыхаясь
– Посмотреть на белого человека!
– Действительно, – со всей серьезностью заявил мистер Браун и указал рукой на свой "груз". – Эти дети никогда не видели белого человека, да и сам я успел подзабыть, какой он.
– Что вы собираетесь делать с этим белым человеком? – спросила Хэтти.
– Делать? – удивилось все семейство. – Да просто посмотреть на него – и все.
– Вы так считаете?
– Что же еще можем мы сделать?
– Не знаю, – сказала Хэтти. – Только я подумала, не случилось бы чего.
– Что именно?
– Да понимаете, – растерянно, в недоумении произнесла Хэтти, – вы ведь не станете линчевать его?
– Вы так считаете?
– Что же еще можем мы сделать?
– Не знаю, – сказала Хэтти. – Только я подумала, не случилось бы чего.
– Что именно?
– Да понимаете, – растерянно, в недоумении произнесла Хэтти, – вы ведь не станете линчевать его?
– Линчевать его? – Все дружно рассмеялись. Мистер Браун шлепнул себя по коленям. – Да помилуй Бог, девочка. Мы собираемся пожать ему руку. Не так ли, дети мои?
– Конечно! Конечно!
С другого конца города подъехала еще одна машина, и Хэтти воскликнула:
– Билл!
– Что это ты тут делаешь? Где дети? – гневно прокричал ее супруг. Он оглядел остальных. – А вы, уж не собираетесь ли вы, словно скопище дураков, отправиться на встречу прилетающего человека?
– Да вроде бы так, – кивая головой и улыбаясь, согласился мистер Браун.
– Что ж, тогда прихватите ружья, – велел им Уилли. – Я именно за этим еду домой.
– Билл!
– А ну-ка садись в мою машину, Хэтти. – Он, глядя на нее в упор, держал дверцу машины открытой, пока она не подчинилась.
Он никому не сказал больше ни слова и загрохотал по пыльной дороге на своей машине.
– Билл, не так быстро!
– Не так быстро, да? Ну, это мы еше посмотрим. – Он следил за тем, как рвется назад под машиной дорога. – По какому праву они явились теперь сюда? Почему не оставляют нас в покое? Почему они не разбомбили друг друга там, в том старом мире, и не дают нам жить, как мы хотим?
– Билл, не по-христиански говорить такое.
– Я и не чувствую себя христианином. – ухватившись за руль, яростно твердил он. – Я чувствую себя подлецом. После стольких лет всего того, что они вытворяли с нашим народом – с моей мамой и моим папой, и твоей мамой и твоим папой – ты хоть помнишь? Ты помнишь, как они повесили моего отца на Ноквуд Хилле и застрелили мою мать? Ты помнишь? Или у тебя такая же короткая память, как у Браунов?
– Я помню, – сказала она.
– Ты помнишь доктора Филипса и мистера Бертона, и их большие дома, – и лачугу-прачечную моей матери, и отца-старика, продолжавшего трудиться на них; и. их благодарность – его повесили доктор Филипс и мистер Бертон. Однако, – продолжал Уилли, – времена изменились, изменились и обстоятельства. Теперь мы посмотрим, кто против кого издает законы, кого следует линчевать, кто будет ездить в заднем конце автобусов, кому отгородят особые места в кино и театрах. Подождем и увидим.
– О, Билли, ты накличешь беду!
– Об этом все сейчас говорят. Каждый думал про себя об этом дне, надеясь, что он не наступит. Думали: "А что, если этот день придет, если белый человек появится вдруг на Марсе?" Но вот он, этот день, и нам некуда от него бежать.
– Уж не собираешься ли ты позволить белым людям жить здесь?
– Точно. – Он улыбался, но это была хитрая, подлая улыбка, и глаза его были безумны. – Пусть они приходят, и живут здесь, и работают – почему бы нет. Но чтобы заслужить это, им придется жить в крошечном районе города, в трущобах, и чистить нам ботинки, и убирать за нами отбросы, и сидеть в последних рядах галерки. Вот и все, чего мы от них потребуем. И раз в неделю мы будем вешать по одному или парочке из них. Все очень просто.
– То, что ты говоришь, бесчеловечно, и это мне не нравится.
– Тебе придется привыкнуть к этому, – сказал он. Он резко затормозил возле их дома и выпрыгнул из машины. – Найди мои ружья и моток веревки. Мы все устроим как надо.
– О, Билли! – взмолилась она, оставаясь в машине в то время, как он взбежал по ступенькам и хлопнул входной дверью.
Она пошла за ним. Она вовсе не хотела идти за ним, но он чем-то громыхал на чердаке, ругался как безумный, пока не нашел четыре свои ружья. Она увидела блеск этого отвратительного металла в темноте чердака, хотя его самого не могла разглядеть-такой он был черный; она только слышала его проклятия, и наконец его длинные ноги в клубах пыли стали спускаться с чердака, и он набрал кучу медных патронов, вытащил патронники и запихнул в них патроны. Его лицо оставалось жестким, тяжелым, и за всем этим скрывалась терзавшая его горечь.
– Оставьте нас, – продолжал он ворчать, опустив вдруг руки и не контролируя себя. – Оставьте нас, черт подери, в покое, слышите?
– Билли, Билли…
– И ты… и ты! – И он так посмотрел на нее, что она почувствовала, как его ненависть коснулась ее разума.
За окном дети продолжали болтать друг с другом.
– Белый как молоко, она сказала. Белый как молоко.
– Белый как мел, которым мы пишем, как камень.
Уилли выскочил из дома.
– А ну, пошли все в дом. Я запру вас. Не видать вам никакого белого человека, и нечего трепаться о нем, бездельники несчастные. Пошли, пошли.
– Но, папочка…
Он затолкал их в дом, пошел достал ведро с краской и шаблон, а из гаража взял толстый моток грубой веревки, конец которой завязал петлей, и, проделывая все это, внимательно наблюдал за небом.
Затем, снова сев в машину, они понеслись, оставляя за собой клубы пыли по дороге.
– Потише, Билли.
– Не время медлить, – сказал он. – Время поспешать, вот я и спешу.
На протяжении всего пути люди стояли и смотрели в небо, или забирались в машины, или уже ехали в машинах, и из некоторых машин, словно телескопы, высматривающие все грехи мира накануне его конца, торчали ружья.
Она смотрела на ружья.
– Это ты им приказал, – обвинила она мужа.
– Именно этим я был занят, – кивнув, проворчал он. Он напряженно следил за дорогой. – Я останавливался возле каждого дома и говорил им, что надо делать: взять ружья, краски, привезти веревки и приготовиться. И теперь все мы – комитет по радушному приему – готовы преподнести им ключ от города. Так-то вот, сэр!
Овладевавший ею ужас заставил ее крепко стиснуть свои тонкие черные руки, она чувствовала, как мчится сломя голову их машина, как она, виляя, обгоняет другие машины. Она слышала, как кричали им вслед: "Эй, Уилли, смотри!" и поднимались руки с веревками и ружьями, когда они проскакивали мимо них, и вслед им мелькали мимолетные улыбки.
– Вот мы и приехали, – сказал Уилли, затормозив у пыльной платформы, и сразу стало тихо-
Ударом своей огромной ноги он распахнул дверцу, вылез из машины и, нагруженный оружием, поволок его по посадочной площадке аэропорта.
– Ты хорошо подумал. Билли?
– Этим я занимался все двадцать лет. Мне было шестнадцать, когда я покинул Землю, и я радовался этому, – сказал он. – Там для меня не было ничего, как, впрочем, и для тебя, и для всех, подобных нам- Я никогда не жалел о том, что оставил Землю. Здесь впервые в жизни мы обрели мир… Ладно, пошли.
Он пробирался сквозь толпу таких же черных, которые пришли на встречу с ним.
– Уилли, Уилли, что нам теперь делать? – спрашивали они.
– Вот ружье, – говорил он. – Вот ружье. Вот еще. – Он яростно совал им в руки оружие. – Вот пистолет. А это дробовик.
Люди стояли такой тесной толпой, что казались одним черным телом с тысячей рук, тянущихся за оружием. "Уилли, Уилли!"
Его высокая, молчащая жена стояла рядом с ним, крепко сжав пухлые губы, с глазами, полными слез и трагедии.
– Принеси краску,- приказал он ей.
И она приволокла галлон желтой краски к платформе, куда в это время подкатил трамвай с блестевшей свежей краской новенькой вывеской впереди: "К МЕСТУ ПРИЗЕМЛЕНИЯ БЕЛОГО ЧЕЛОВЕКА". В трамвае было полно переговаривающихся друг с другом людей. Они высыпали из него и, глядя на небо и спотыкаясь, бросились бежать по полю. Женщины держали в руках корзинки для пикников, мужчины были в соломенных шляпах и в рубашках с короткими рукавами. Опустевший трамвай стоял и гудел. Уилли взобрался в него, поставил на пол банки с краской, вскрыл их, помешал краску, проверил кисточку, взобрался на сиденье и приложил к стенке шаблон.
– Эй, вы! – кондуктор обошел его сзади, позвякивая мелочью. – Что это вы там надумали делать? А ну, слезайте!
– Сами видите, что я делаю. Не волнуйтесь.
И Уилли с помощью шаблона принялся выводить желтой краской буквы. Сначала он покрыл краской букву "Д", затем "л" и наконец "я" – он был ужасно горд своей работой. Когда он завершил свой труд, кондуктор посмотрел украдкой и прочел слова, сверкавшие свежей желтой краской: "Для белых. Задний сектор". Он стал перечитывал. "Для белых" Он моргнул. "Задний сектор" Кондуктор взглянул на Уилли и заулыбался.
– Как, подходит? – спросил Уилли, выходя из трамвая.
– Чудесно, сэр, это мне очень даже подходит, – сказал кондуктор.
Хэтти, сжимая руки на груди, смотрела издали на надпись.
Уилли вернулся к толпе, которая выросла к этому времени, пополнившись пассажирами из автомобилей, с рокотом останавливающихся у платформы, и из многих трамваев, с визгом проделавших извилистый путь из близлежащего города.
Уилли взобрался на упаковочный ящик.
– Давайте создадим группу, которая за час напишет объявления во всех трамваях. Есть желающие?
Поднялся лес рук.
– Отправляйтесь!
Группа ушла.