– Веня, – Вера Холодная обернулась к Смайлику Герштейну, – Веня, ты почему за меня там не заступился?
– Все же сразу побежали.
– Этот гад хотел меня… он хотел меня изнасиловать. Почему ты за меня не заступился?
– Малыш, я…
Даня слушал этот диалог, закрыв глаза. Повезло… это называется крупно повезло с этими долбаными бомжами. Пусть и дальше повезет, ведь их ночная экскурсия еще не кончена.
– Не смей ко мне прикасаться, – Вера ударила по протянутым к ней рукам Смайлика, – не смей меня трогать. Тот ублюдок хотел меня изнасиловать, а ты ничего не сделал, не защитил меня!
Рязанские молодожены достали сигареты. Сначала угостили всех, потом щелкнули зажигалкой. Пастушки и бойфренд закурили. Троица с форума – шестнадцатилетняя девица и два крепких парня – закурили тоже. Даня почуял сладкий запах марихуаны. Понятно все с этой троицей. Явились в Амбреллу ловить кайф.
– Их только трое, и они пьянь, на ногах еле стоят, а нас вон сколько, – сказал один из крепких парней, пуская дым колечками. – Девушка, я бы за вас заступился. Но командир приказал отступать.
Вера Холодная окинула его презрительным взглядом:
– Да пошел ты.
Она встала. Посмотрела вверх на потолок – железные ржавые балки.
– Все, хочу на воздух, давайте выйдем во двор.
Даня огляделся по сторонам – когда бежали… куда бежали… В Амбрелле лохам-новичкам заблудиться раз плюнуть, но он ведь опытный сталкер.
– Нам надо вернуться в тот коридор и пройти немного назад, – сказал он.
– Но я не хочу назад. Тут вот есть проход, и отсюда сквозняком тянет.
Вера сунула руки в карманы джинсов и пошла через зал к темной дыре на дальней стене.
И в этот момент они все услышали этот звук. Что-то проскребло, прошелестело, царапая шершавый бетон.
А потом послышалось низкое гортанное – то ли вой, то ли рычание.
Луч фонаря Веры, такой тонкий и жалкий, уперся в противоположную стену, на этот самый пугающий звук, и они увидели на фоне провала в стене… силуэт.
Кто-то пригнулся, словно изготовившись броситься на них из темноты.
Шорох…
Вера дико закричала, отпрянула, споткнулась, упала на спину.
Все разом вскочили. Свет их фонарей заметался по стенам, шаря, ловя, что же это было… где ОНО…
Звук повторился – громче, мощнее, – что-то совершенно непередаваемое: какой-то утробный клекот, вой, наполнивший сердца их ужасом. В нос ударил резкий отвратительный запах.
И в свете своих мятущихся фонариков они увидели на фоне бетонной стены нечто приземистое, припавшее к полу – лоснящееся то ли от жира, то ли от слизи, багровое, словно лишенное кожи, шкуры, которую с него содрали, покрытое сетью белесых вен и язв тошнотворного вида.
ОНО поднялось с четверенек на дыбы, и его выросшая тень достала до потолка, до самых железных стропил.
Пастушки, визжа, бросились прочь, не разбирая дороги, сбили с ног Даню-Душечку. Все смешалось разом – топот, вопли ужаса. К упавшей Вере Холодной бросились рязанские молодожены, схватили ее за ноги и волоком потащили из зала. Даня видел, как ошалевший Смайлик Герштейн помчался в боковой коридор следом за улепетывавшей шестнадцатилеткой с форума, которая на ходу отстегивала лямки рюкзака. Самого Даню рывком поставили на ноги сильные руки одного из «крепких парней» – любителей травки.
– Что рот открыл, валим отсюда!!
Даню-Душечку мутило от вони, что била в нос, – там, у стены, двигалась, клубилась вся эта жуть, он слышал утробный клекот, низкий торжествующий рев, которым хищник – невиданный никем никогда – оглушает, парализует свою добычу.
– Валим, брат!! – завопил любитель травки, и они понеслись по темным переходам Амбреллы, сигая через кучи щебня, как горные козлы.
И тут до них донесся истошный вопль боли. Кто-то кричал, как раненый заяц, кого-то настигли там… там, в этой кромешной тьме.
Пастушки первыми вылетели на улицу. Оглашая громкими воплями Двор Крикуна, они ринулись на освещенный прожектором участок.
Со стороны въездных ворот к ним уже бежала охрана.
Глава 22 Старый знакомый
К поручению отыскать своего дальнего родственника Ивана Лыкова Сергей Мещерский отнесся основательно.
Через столько лет после таких приключений вновь узреть Ваньку Лыкова – и как? На какой-то там пленке с аэродрома, вокруг которого творятся какие-то подозрительные дела.
Дальние родственники с дворянскими корнями – это ведь не закадычные друзья детства. И Лыков в товарищи к нему, Мещерскому, никогда особо не набивался. Но все же эти годы, проведенные им на антарктической станции «Восток» в качестве инженера-механика, они общались по Интернету. Изредка, но посылали друг другу mail. Однажды на Рождество, когда Лыков зимовал там, на станции, даже проболтали всю ночь в чате.
А потом, когда Лыков приезжал в отпуск, турфирма Мещерского организовала для него тур с дайвингом в Таиланд. Тогда Мещерский думал, что Ваня завалится на остров Пхукет с компанией товарищей-полярников, но нет – Лыков заказал тур для себя одного.
Прежде, в пору давних приключений, Ваню Лыкова терзали страсти. И даже когда все вокруг искали клад в старом имении, выкупленном Фондом русского зарубежья, Ваню Лыкова сжигала дотла злая отчаянная любовь. Не любовь даже, а наваждение какое-то.
Но с тех пор как его старшая сестра Анна – предмет всех его вожделений и грез – вышла замуж за иностранца и уехала в Бельгию, костер инцеста, что горел в сердце Вани Лыкова, по мнению Мещерского, погас.
Что-то иное тлело в этой душе теперь, открытой всем антарктическим ветрам. А может, закрытой, запертой на замок. «Тут неплохо платят»… «Я здесь с норвежцами говорил, у них на буровых в Северном море бешеные бабки заколачивают»… «Возможно, не стану продлять контракт со станцией, если удастся найти работу за границей – в Канаде, например, или в Новой Зеландии. Там хорошо платят, намного больше, чем здесь» – такие вот замечания все чаще и чаще звучали в его письмах по электронной почте.
Что ж, Ваня Лыков взрослел, матерел и хотел денег.
И теперь вот, вернувшись в Москву (в отпуск, что ли, или совсем?), он даже не дал знать о себе родичу Мещерскому.
Мещерский даже обиделся. А потом решил, что Ваньку все равно найдет, чего бы это ему ни стоило.
Итак, для начала он позвонил по всем имеющимся у него в мобильном телефонам Лыкова – домой, на старую его квартиру, по сотовому.
Глухо. Сотовый «не обслуживается», значит, сменил номер, домашний – длинные гудки.
Мещерский отослал ему SMS, написал на адрес электронной почты: привет, мол, ты где? Давно тебя не слышал, свяжись со мной.
Ждал, ждал – нет ответа.
И тогда он решил поступить самым простым образом. Около половины десятого вечера отправился на машине по вечерней Москве в район станции метро «Автозаводская».
У него имелся старый адрес – в этой квартире в доме постройки начала индустриализации 30-х годов окнами на Третье кольцо и зиловские заводские корпуса жили когда-то потомственные аристократы Лыковы – Иван с сестрой.
Адрес адресом, но в переулках у эстакады и Автозаводского моста Мещерский основательно проплутал, все время сворачивая на машине не в те дворы, не к тем домам.
В начале одиннадцатого он наконец-то нашел тот самый дом – его за эти годы подвергли капремонту, но все равно смотрелся он угрюмо. Вместе с дамой-собачницей, выведшей на вечернюю прогулку карликового пуделя, Мещерский преодолел домофон и поднялся на лифте на нужный этаж. Позвонил в дверь квартиры – никто не открывает. Несмотря на поздний час, никого нет дома.
Мещерский, не дожидаясь скрипучего лифта, начал спускаться – итак, облом, Ваньку Лыкова где-то носит. Он и прежде в барах зависал. А может, он здесь вообще больше не проживает?
На счастье Мещерского, дама с собачкой (какие личности порой водятся в старых «индустриальных» домах Москвы!) еще не скрылась в недрах своего жилья.
– Простите, вы не знаете, ваш сосед наверху, он полярный исследователь, долго был в командировке, я его приятель… Скажите, он тут по-прежнему живет или съехал?
– Это Лыковы, я их давно знаю, у него такая сестра приятная, вышла замуж, кажется, за француза, уехала совсем, – дама с собачкой (в спортивном костюме, ветровке Puma и клетчатой шотландской шляпке) подавила вздох зависти в полной своей груди. – А Лыкова я видела на днях, а потом у него в квартире сантехники по трубам стучали – что-то там чинили.
– Когда стучали, простите? – Маленький ростом Сергей Мещерский думал с теплотой: вот ведь женщина, одна с собачкой поздно вечером, на лестничной клетке – дверь у нее за спиной открыта, а она не боится, треплет языком с незнакомцем. Делай что хочешь – нападай, души, грабь… Какие все же женщины милые простодушные создания!
– Позавчера или третьего дня, наверное, ремонт начал сосед.
Мещерский с чувством поблагодарил даму и даже хотел нагнуться погладить пуделя, но тот забился меж ног хозяйки, и Мещерский не посмел оказаться столь дерзким.
Он вышел на улицу, сел в машину и закурил. Ладно, подождем Ваню Лыкова здесь. И вовсе не потому, что Катя так настойчиво просила помочь разыскать его. Нет, на пятьдесят процентов именно поэтому, даже на семьдесят пять процентов… на восемьдесят… Но ведь всегда еще остаются двадцать процентов свободной мужской воли, которая диктует… требует…
Мещерский, откинувшись на подголовник, не заметил, как уснул в машине. Ему опять снилась черневая тайга. И то клюквенное болото, в котором они завязли в ночь Грома и Огня, как прозвал ночь падения космического аппарата «Прогресс» великий тубаларский шаман. Он теперь, наверное, вставил красочный рассказ об этих событиях в свою песню у костра, в байки алтайского леса, на которые он так щедр.
И по-прежнему рассказывает туристам о плоде гнева Эрлика, существе ужасном, что выходит, гонимый голодом, на свою кровавую охоту. И пожирает тех, кто потерялся в тайге. Кого так и не сумели найти, спасти друзья, потому что сбились с пути в ночь Грома и Огня и увязли в чертовом болоте.
А потом взгромоздились на БТР и въехали внутрь горы, что неожиданно открылась…
А после и вовсе сели в самолет и улетели… бросив на произвол судьбы…
Тело, что так и не предали погребению…
Ни на суше, ни в море – нигде…
Мещерский проснулся, как от толчка. Словно ему вдруг не хватило воздуха.
Возле машины – темная тень.
Мещерский увидел Ивана Лыкова и сразу его узнал. Лицо такое бледное в свете ночного фонаря, освещающего двор. Иван Лыков заглядывал в машину.
Часы на приборной панели показывали четверть четвертого.
Глава 23 Подняты по тревоге
Катя – с мокрыми волосами, только что из душа, в шелковом топе и домашних шортах – с ногами сидела на диване и в который раз с упоением смотрела «Секс в большом городе». Постаревшие, но все еще милые героини в фильме тянули одеяло каждая на себя. Катя размышляла – а вот каково это в сорок с хвостом выходить замуж за мужчину своей мечты?
Она сделала себе бананово-яблочный смузи – чем не ужин роковой красотки? И с пищеварением потом все тип-топ, бабенки из «Секса» знатоки в таких делах. Затем попыталась представить себе Серегу Мещерского в сорок с хвостом – лохматого и бородатого, уже не расстающегося с очками и нажившего солидный пивной живот.
Нет, нет, нет, никогда. Может, когда-нибудь потом… потом, совсем потом, может, и стукнет сорок лет… тогда уж… может, совсем от безысходности и одиночества…
Тут она вспомнила подружку свою Нину Картвели, вышедшую вторично замуж, за шахматиста. Так вот Нина всегда говорила, что старость им всем – всем друзьям, всей их теплой, когда-то такой сплоченной, а ныне разбросанной временем и расстоянием компании не грозит. Интересно, почему так говорила Нина? И еще вспомнила подружку Анфису – та вообще утверждала, что период от двадцати до тридцати – это целая длинная счастливая жизнь. А тридцать – это вторые двадцать, а сорок – это вторые тридцать, а пятьдесят – это третьи тридцать. И так далее, пока все совсем не закончится.
У Анфисы на все про все – своя собственная арифметика.
– Они ищут лекарство от старости, – сказала Катя, обращаясь к голым землекопам, но грозя пальцем телевизору, показывающему «Секс в большом городе». – А чего его искать-то? Тут оно.
Несмотря на полный событиями день, вечер, несмотря на усталость, спать ей совсем не хотелось. В такую ночь надо садиться в машину и ехать кататься по ночной Москве. Стряхнуть с себя весь этот морок, подозрительность, облачиться в короткое, самое сексуальное на свете платье, распустить волосы по плечам, надеть туфли на умопомрачительных шпильках и поехать в клуб.
Как там у Блока? «И медленно пройдя меж пьяными, всегда без спутников, одна, дыша духами и туманами, она…»
Катя соскочила с дивана и тут же ринулась в спальню, на туалетном столике новые духи – ну-ка, капельку…
Потом выдвинула из-под кровати встроенный ящик – там коробки, коробки, и все с новой обувью.
Эти вот туфельки на шпилечке. Надела, потянулась вся вверх, вверх – вот так, изображаем гибкую кошечку, собрала волосы руками и отпустила – пусть струятся шелковой волной.
И тут же вспомнила, как ОН зарывался лицом в ее волосы…
Не Драгоценный, не муж… если бы Драгоценный вот так вспоминался, было бы намного легче все это переносить, хранить в себе так долго.
ПОДИТЕ ВЫ ВСЕ К ЧЕРТУ! Я САМА…
Звонок на мобильный.
Нет, нет, нет чудес на белом свете.
Звонок звонит.
Нет чудес. Давно кончились.
Звонок.
А вдруг?
– Алло!
– Екатерина, не спишь еще?
– Федор Матвеевич?
– Мигом одевайся и спускайся, я в машине у твоего подъезда.
– Но, Федор Матвеевич…
Катя озадаченно глядела в зеркало. Пое-е-е-дем, красо-о-о-отка, кататься, давно я тебя поджидал…
С тех пор как старику Гущину при задержании в сердце угодила пуля, м-да… в сердце, прикрытое бронежилетом… с тех пор, как после этого он признал наличие у него второй семьи и взрослого сына… старика просто не узнать!
– Три минуты на сборы тебе даю, я сам не хотел ехать – в гробу я видел Ховринский отдел, и этот хлыщ Долгов мне никакой не указ, но там дело серьезное – дочь вице-губернатора пострадала, ты понимаешь? Хоть Ховрино – это Москва, но к нам уже тоже звонки идут просто лавиной. Телевизионщики уже пронюхали, журналисты. Кто-то информацию в СМИ слил. Ты мне там нужна как официальный представитель нашей пресс-службы!
– Федор Матвеевич, я сейчас, только оденусь, – Катя ничего не понимала.
Черт, они ведь подняты по тревоге! Что произошло?!
Она напялила джинсы, прямо на шелковый топ натянула худи с капюшоном, схватила сумку, где всегда полный набор репортерский, ключи, сунула ноги в…
Лишь в лифте она поняла, что на ней новые дорогущие туфли на шпильке – те самые.
Полковник Гущин сидел в служебной машине вместе с шофером.
И они втроем покатили по ночной Москве в Ховрино. Район столицы для Кати малознакомый.
А вот полковник Гущин Ховрино знал хорошо, так как оно граничило с подмосковными Химками – с Левым берегом, и если что случалось там, оба подразделения работали сообща. Гущин по дороге строил планы: мол, во первых строках сразу к начальнику, его тоже вызвали по тревоге.
Но когда они добрались до здания ховринской полиции, все планы Гущина рухнули.
Двор перед зданием, несмотря на поздний час, забит машинами. Катя насчитала сразу пять (!) автобусов телеканалов, толпа журналистов буквально штурмовала двери.
Они попытались пробиться внутрь – куда там! Телевизионщики с аппаратурой наперевес ломились внутрь, нещадно толкаясь, вздымая над головами, как пики, микрофоны на шестах, окутанные мохнатыми шерстяными чехлами.
Чуть в стороне от давилки Катя узрела спецагента Августа Долгова, он успел переодеться и, видимо, тоже был поднят по тревоге, потому что в спортивном костюме и кроссовках выглядел как яппи, выскочивший на вечерний марафон «до уголка».
Тут, взвизгнув тормозами, остановилось желтое такси, и из него вышла Ева Ершова – со своей вечной увесистой сумкой через плечо, но тоже в спортивном костюме и в косынке на голове, прикрывавшей – Катя поклясться была готова – бигуди!
– Что происходит? – спросила Ершова. – Август, что это, зачем здесь все эти люди? Телевидение?
– Что-то случилось, и в результате пострадала дочь вице-губернатора, – Гущин оглядывался. – Убийство, что ли? Словно кипятком ошпаренные все. Но как быстро пресса пронюхала, сразу видно, кто-то информацию в отделе слил, вот они и набежали – сенсация. Ну-ка все за мной, тут вход со двора у них через изолятор.
И он повел их в обход. О, знали бы они, чем чреваты вот такие «обходные» маневры!
В запертую железную дверь изолятора пришлось долго стучать, барабанить, буквально колотить, пока им не открыл дежурный. Гущин сунул ему под нос удостоверение, Август Долгов сунул свое, Катя ухватила Еву за руку и потащила за ними.
– Я только вернулась из театра, мы билеты на работе покупаем, такой спектакль в студии Крымова классный, потом покурили в кафе, и я домой – вымылась, решила накрутиться, а то волосы не лежат, утром феном просто мука с ними, – бормотала Ева Ершова, то и дело поправляя очки. – И вдруг звонок. Август! И телефон мой откуда-то узнал, ну да они все знают. Сказал, надо опять срочно ехать, и продиктовал адрес в Ховрино. А тут что-то невообразимое просто.
И точно – из ИВС они поднялись в дежурную часть, а там яблоку негде упасть. Сотрудники полиции пытались урезонить прорвавшихся внутрь телевизионщиков, кричали: немедленно покиньте помещение! Но куда там. Целая толпа журналистов окружила парня в бейсболке – одетого как турист, но грязного, в известке и пыли, и девушку-блондинку с растрепанными волосами и пятнами крови на джинсах, на куртке, на руках.
– Отвали! – визжала она, отпихивая от себя микрофон на шесте. – Отвали, урод! Никого мы там не убили в Амбрелле, это нас что-то пыталось убить, гналось за нами! Говорю вам, я видела ЭТО, как вас! И я не вру, и я не сумасшедшая! Папа, папа, наконец-то! Увези меня отсюда скорее!