– Итак, я должен иметь удовольствие быть твоим персональным наставником в строевой подготовке? – пробормотал Павлов, когда его тиранка повернулась к нему спиной. – Это, видно, только по той причине, что ты чуточку повыше и посмазливее остальных!.. Возражать не стану, однако соберись с духом и сосредоточься, парень, потому что у меня терпения еще меньше, чем у старого усача с его прикладом. Итак: Сми-и-рно! Шагом марш! Раз-два, раз-два!
Капитан основательно взял в работу красивого гренадера. Сначала все протекало сравнительно гладко, но когда очередь дошла до ружейных приемов при заряжании, которые в ту пору по прусскому образцу должны были выполняться очень сноровисто и быстро, дело никак не клеилось, и тогда вдруг на спину Ивана со свистом опустилась испанская трость[9] Павлова, которую он носил подобно всем офицерам эпохи рококо. На свою беду он не заметил, как к нему как раз в этот момент снова приблизилась красавица-полковник.
– Так! – гневно воскликнула госпожа Меллин. – Разве я не приказала своим офицерам хорошо обращаться с солдатами? Какой пример вы подаете своим унтер-офицерам?
– Прошу прощения, милостивая госпожа, – ответил Павлов, лицо которого густо покраснело, – но рядовой очень нерасторопен и плохо схватывает.
– А вот мы это сейчас сами посмотрим, – назидательно промолвила госпожа Меллин. – Надо непременно иметь терпение, господин капитан, и чуточку филантропии.
Она взяла ружье из рук Ивана и стала показывать ему приемы, один за другим, заставляя каждый из них повторять для себя.
– Хорошо… очень хорошо… вот видите, как надо делать… у вас не хватает терпения… в голове у вас одни женщины, вместо солдат, – сыпался между тем на Павлова град упреков.
– Так… теперь все вместе, – приказала дама-полковник.
Иван увеличил темп.
– Стоп, ты позабыл откусить патрон, – крикнула госпожа Меллин. – Ну-ка, еще разок!
Иван взял ружье на плечо и начал заряжать снова.
– Стоп, ты должен вставить шомпол, – прервала она его, – так… сильнее… еще сильнее… еще раз!
Красавец-гренадер взял на плечо и снова начал с полуоборота налево и с постановки ружья к ноге.
– Да Иван же, – уже несколько менее сдержанно прикрикнула госпожа Меллин, – опять ты не откусил патрон.
Лицо Адониса приобрело совершенно глупое выражение; он явно не мог понять, какое значение для его русского отечества и для матушки-царицы могло бы иметь то обстоятельство, откусит ли он патрон, существовавший только в воображении его капрала, его капитана и его полковника, или нет.
– Итак, еще раз!
И опять злополучный патрон.
– Да откуси же ты его наконец! – взорвалась наставница по строевой подготовке.
Теперь процесс окончательно застопорился; как только Иван почувствовал, что полковник теряет терпение, кровь ударила ему в голову, и он ничего уже больше не видел и не слышал.
– Ты слышишь, патрон…
Иван бараньими глазами оцепенело уставился перед собой.
– Ну, кусай же! – закричала госпожа Меллин.
Рекрут, точно вытащенный из воды карп, разинул рот, видимо, пытаясь изобразить начальную стадию кусания, да так и застыл.
– Ты что, не слышишь?
Иван и в самом деле ничего больше не слышал. Тогда по щеке его пришлась увесистая хлесткая оплеуха, которая привела его в чувство.
Павлов до сих пор героически сдерживавшийся, звонко расхохотался…
– Вы смеетесь, – запинаясь от ярости, проговорила полковник в женском обличии, – вы осмеливаетесь смеяться?.. Это нарушение субординации, это открытый акт неповиновения вышестоящему начальнику.
– Но, мадам…
– Ни слова больше…
Павлов продолжал хохотать.
– Вы все еще смеетесь? – побледнев от гнева, спросила госпожа Меллин. – Немедленно отправляйтесь к профосу.[10]
Павлов отвесил поклон и, по-прежнему смеясь, покинул учебный плац.
После этого женщина-полковник, заложив руки за спину, принялась молча расхаживать перед красавцем-гренадером взад и вперед, затем, остановившись от него на некотором отдалении, проговорила:
– Ты действительно такой бестолковый, Иван Нахимов, или в тебе говорит больше упрямство и своенравие?
Адонис не проронил ни звука.
– Ну, отвечай же, разве ты не в состоянии запомнить, что тебе нужно откусить патрон?..
– Никак нет, – сказал рекрут.
– А почему нет? Почему ты не забываешь засунуть в ствол шомпол?
– Потому что шомпол я держу в руках, а патрон не держу, – объяснил гренадер, – я вообще не знаю, как патрон выглядит.
– В том, что ты говоришь, безусловно, есть логика, – подумав, сказала госпожа Меллин. Затем окликнула старого капрала и приказала ему принести боевой патрон.
Теперь, с патроном в руке, она еще раз наглядно проделала упражнение и потом протянула его Ивану.
– Сейчас ты сумеешь выполнить?
– Да.
– Итак, слушай мою команду!
Все получилось превосходно.
– Очень хорошо, еще раз!
Упражнение снова было выполнено безукоризненно.
– Ах, да ты, как я посмотрю, истинный сын природы! – воскликнула госпожа Меллин. – Абстрактные вещи тебе недоступны, ты непременно должен видеть, слышать или пощупать руками то, что тебе необходимо уразуметь. Ты умеешь читать?
– Нет.
– А хотел бы научиться? – спросила она.
– О, с величайшим удовольствием! – ответил красавец-гренадер.
– Погоди-ка, давай прямо сейчас и попробуем.
С этими словами госпожа Меллин достала из кармана своего зеленого бархатного камзола небольшую книжицу и, положив свою маленькую руку на плечо солдата, начала показывать ему буквы и объяснять их звучание.
– Но ведь это не русские буквы, – сказал Иван.
– Откуда тебе это известно?
– Мне часто случалось видеть большие церковные книги у нашего старого певчего.
– Да, ты прав, это буквы латинские.
– И слов я тоже не понимаю, – сказал гренадер, – это не наш язык.
– Совершенно верно, – промолвила в ответ госпожа Меллин, – это французский, книга называется «Кандид», а человека, ее написавшего, зовут Вольтер, он является величайшим умом современности, которого императоры и короли почитают как себе равного.
– Мне хотелось бы почитать эту книгу, – заявил Иван, – я вообще все хотел бы прочитать, всему выучиться, узнать все, что было и что есть, заглянуть в грядущее, я хотел бы познакомиться с древними летописями и изведать, как живется в чужеземных краях, во Франции и у турок.
– Ну, твое желание вполне исполнимо, – с улыбкой молвила госпожа Меллин, – ты мне нравишься, ты мне чрезвычайно нравишься, я буду давать тебе уроки, да, я сама займусь твоим образованием.
– Благослови вас Господь, – воскликнул гренадер, по обычаю русских мужиков бросаясь ниц перед своим полковником и целуя край светлого женского платья, – все святые угодники пусть будут вашими заступниками, а французскому языку я тоже выучусь?
– Конечно, и французскому языку тоже! – засмеялась госпожа Меллин.
IV
Год и даже больше прошло с того утра на учебном плацу, и благодаря попечению своей наставницы, красивого полковника, руководствовавшейся принципами Руссо[11], благодаря учителям и еще более благодаря поразительной русской пластичности, Иван Нахимов из невежественного крестьянина, полудикого крепостного превратился в достаточно образованного и воспитанного человека.
Он, хоть и поверхностно, но знал о мире, его устройстве, об истории, географии, естествознании и литературе не менее придворных императрицы, он двигался с достоинством и грацией версальского кавалера, и, что представлялось главным, говорил по-французски лучше большинства русских его времени, а также читал по-французски, что и вовсе умели лишь единицы из его «образованных» соотечественников.
Но прежде всего он стал отменным солдатом, никогда больше не забывал откусывать патрон, а в скорости заряжания он достиг той сноровки, которой могли похвастаться лишь самые опытные из старых гренадеров Фридриха Великого, и считался лучшим «муштровщиком» молодой солдатской поросли. Давно уже сержантские нашивки украшали его форменный мундир, однако он не успокаивался на этом и стремился добиться большего. То было время, когда простые солдаты благодаря своей неустрашимости перед врагом, благодаря своим талантам или благосклонности красивых женщин достигали высоких военных постов, время Орлова и Потемкина.[12]
Иван Нахимов тоже мечтал о золотых эполетах и о широкой ленте Креста святого Георгия. Всякую свободную минуту, которую предоставляла ему служба императрице, он неустанно посвящал тому, чтобы заниматься военными дисциплинами; с одним прусским дезертиром, сыном немецкого пастора, он штудировал тактику греков и римлян, а также анализировал боевые походы русской армии. В военных кругах и даже при дворе начали проявлять к нему интерес.
Злые языки называли его Потемкиным госпожи Меллин.
Злые языки называли его Потемкиным госпожи Меллин.
А между тем, хотя несомненно именно Амур был тем, кто с капральской тростью муштровал его в различных науках, отношения красавца-гренадера со своим полковником в кринолине до сих пор оставались совершенно невинными. Впрочем, и самой госпоже Меллин меньше всего был ясен характер ее интереса к нему.
Однажды вечером – Иван Нахимов со своей ротой только что заступил в караул во дворце – он сидел под сенью кустов благоухающей сирени в Царскосельском парке, притаившись подобно пугливой птице, и читал, когда неожиданно совсем рядом с ним он услышал шелест женского платья. Иван затаил дыхание, но это его не спасло.
– Кто здесь? – раздался чей-то женский благозвучный и энергичный голос.
Иван вышел из укрытия и принял уставную стойку. Перед ним стояла величавая женщина, повелительный взгляд которой с приветливым любопытством остановился на нем.
– Солдат? – сказала она улыбнувшись. – Да к тому же солдат, который читает?..
Она взяла книгу у него из рук.
– Даже по-французски… «Анти-Макиавелли»… ну, мой брат Фридрих[13] может быть доволен, он уже при жизни стал достоянием народа. Как тебя зовут-то?
– Иван Нахимов.
Дама извлекла книжку и внесла в нее его имя; затем вернула солдату его книгу и двинулась дальше вниз по аллее.
На следующее утро, незадолго до смены, дежурному подразделению была дана команда построиться для почетного приветствия. Иван стоял на фланге, солдаты взяли ружья на караул, знамя склонилось до земли, барабаны ударили дробь: в карете, запряженной четверкой вороных, мимо промчалась прекрасная женщина в горностае.
– Кто эта женщина? – шепотом спросил он стоявшего рядом сослуживца.
– Ты разве не знаешь? – ответил тот. – Да кому ж это еще быть, как не нашей матушке-царице!
Иван покраснел как маков цвет.
– Что это у тебя опять лицо так покраснело? – крикнул Павлов, вкладывая шпагу в ножны. – Это нарушение регламента, непозволительно, чтобы кто-то из солдат в шеренге был краснее других. Я прикажу тебя за это на сутки запереть в колодки.
V
Пробило шесть вечера. Час, когда госпожа Меллин ожидала у себя великовозрастного воспитанника, красавца-гренадера. Молодая очаровательная женщина уже добрые полчаса взволнованно расхаживала по будуару, только время от времени останавливаясь перед большим зеркалом трюмо, чтобы еще и еще раз убедиться, какой привлекательной делает ее открытый домашний халат из белой кисеи с розовыми бантами. Прошло, однако, еще полчаса, а Ивана все не было. Нетерпение прекрасной амазонки, привыкшей приказывать и видеть, как все исполняется по ее малейшему указанию, нарастало с каждой минутой. Она села за клавесин и принялась играть. Пробило семь.
Госпожа Меллин гневно вскочила и послала в казарму.
– Куда он запропастился? – крикнула она возвратившемуся слуге.
– Иван Нахимов находится под арестом.
– Под арестом, кто посмел?
– Господин капитан Павлов распорядился посадить его в колодки.
– Посадить в колодки! – ахнула полковник. – Ну хорошо, мы еще посмотрим!..
Когда на следующий день Иван появился ровно в назначенный час, госпожа Меллин торопливо спросила:
– Что ты там натворил, за что твой капитан велел посадить тебя в колодки?
– За то, что я покраснел.
– За то, что ты?.. Ах! Не могу поверить, вот мерзкий тиран! – крикнула прекрасная амазонка.
И при каких же обстоятельствах ты покраснел? – продолжала она расспрашивать.
– Когда мимо проезжали Их величество царица, – простодушно признался Иван.
– Та-ак… тогда ты этого заслужил, – пролепетала госпожа Меллин; ее губы зловеще подрагивали, в темных глазах вспыхнул огонь. – Что же заставляет тебя краснеть при виде царицы, она так сильно тебе нравится, может, ты влюбился в нее, что скажешь? Разве ты не знаешь, что влюбляться в императрицу преступление, даже вообще влюбляться?.. Ты обязан думать лишь о своем ружье и о своих книгах. Ах, впрочем, есть хорошее средство тебя вылечить, погляди-ка на это!
Ревнивая женщина схватила свою трость и сунула ее под нос испуганно обомлевшему фавориту.
– Ты меня понимаешь, надеюсь?
– Да, понимаю, – сказал Иван, но из всего произошедшего он прочно усвоил лишь то, что Иван Грозный со своими опричниками, как о них поется в народной песне, был ангелом по сравнению с его капитаном и полковником.
– Так, – сказала госпожа Меллин, – а сейчас мы продолжим чтение «Науки любви» Овидия.[14]
Она уселась на маленькую софу, а Ваня устроился на табуреточке у ее ног. Она протянула ему французский перевод Овидия. Он раскрыл книгу в том месте, где лежала розовая шелковая закладочка, и начал читать… однако голос его дрожал.
VI
Для полка наступил тяжелый день. Когда к утреннему рапорту дама-полковник являлась в пресквернейшем расположении духа, в том душевном состоянии, в котором внушающая солдатам страх деспотиня всегда «справедливо», однако с неумолимой строгостью и без малейшего снисхождения, до тех пор играла кнутом и шпицрутенами по солдатским спинам, пока досадливые морщины на ее челе не разглаживались. Вот и сегодня ей необходимо было назначать наказания, слышать крики и стоны, видеть кровь, и все это лишь потому, что вчера вечером она не захотела принять объяснения Ивана, несмотря на его искренность. Возможно, это вспыхнувшая ревность?
Ее мрачный туалет – черный бархатный камзол, отороченный темным собольим мехом, тесно охватывал в талии надетое под ним платье из той же материи и тех же цветов и затем расходился сзади широкими складками – прекрасно соответствовал ее нероновскому настроению. Она готова была сейчас поджечь казарму и превратить в пепел весь свой полк.
Офицеры и унтер-офицеры стояли перед ней и по очереди рапортовали полковнику.
– Солдат Петр Репкин был схвачен на месте преступления, когда взломал лавку купца Новосильцева, – доложил один капитан.
– Это его первый проступок? – спросила госпожа Меллин.
– Так точно, до сих пор он очень хорошо себя вел…
– Тогда его в наказание достаточно только высечь.
– Сколько ударов прикажете?
– Пятьдесят.
– Дмитрий Пашков обокрал своих товарищей… – доложил другой командир.
– Пашков? Разве он не подвергался уже наказанию? – спросил военный Нерон, хмуря брови.
– Так точно, наказывался неоднократно.
– Ладно, тогда этого малого следует на сей раз проработать покруче, – с недоброй улыбкой решила госпожа Меллин, – пусть он у меня сначала недельку полежит разложенным на «кобыле», да притом в темной камере на воде и хлебе, а потом прогнать его десять раз шпицрутенами сквозь строй в двести солдат.
– Такое человеку едва ли выдержать, – возразил было командир, – он еще молод и слаб.
– Да пусть хоть умрет под шпицрутенами! – крикнула красивая женщина-вампир. – Невелика потеря для общества.
– Сержант Исидор Чоловик во время потасовки в трактире не подчинился своему поручику и поднял на него руку.
– Подобные случаи должны караться с особой строгостью, – сказала госпожа Меллин, – иначе дисциплина вконец разболтается. Сержанта разжаловать в рядовые и двадцать раз прогнать сквозь строй в двести солдат. Если он после этого выживет, отправить его в Сибирь.
После сытного обеда, полуразморенно, полураздраженно сидя на балконе своего небольшого дворца, госпожа Меллин наблюдала за экзекуциями, проводившимися по ее приказу в исполнение на большом плацу перед казармой. Она хладнокровно смотрела, как приговоренных ею привязывали к столбу, как под кнутом профоса они истекали кровью или без сил падали от ударов шпицрутенами между рядами ощетинившихся штыков. А почему бы нет?.. Разве она поступала несправедливо? Она никого не мучила, она лишь находила удовольствие в правосудии, которое вершила по закону и совести.
Внезапно что-то подтолкнуло ее спуститься в казарму. Она, вероятно, даже не могла бы толком себе объяснить, что, собственно, потянуло ее туда, но она подчинилась этому порыву. Надев небольшую круглую соболью шапку на напудренные добела волосы, с испанской тростью в руке, она размашистым шагом пересекла плац. Что за зрелище предстало ее глазам во дворе казармы! Перед строем своей роты, опираясь на шпагу, стоял Павлов, а в то время как два капрала пытались привязать ремнями к приготовленной лавке для телесных наказаний ее упирающегося фаворита Ивана со связанными руками, который в бессильном отчаянии сыпал проклятия и плакал. Казалось, сопротивление красавца-гренадера вот-вот будет сломлено, и его товарищи злорадно радовались возможности послушать, как он, уже давно вызывавший зависть, сейчас застонет под капральской тростью, когда на помощь ему вовремя подоспела госпожа Меллин.
– Что здесь происходит? – крикнула она уже издали.
Капралы тотчас же остановились.