– Значит, уехал? – еще раз переспросила Парвати. – И Аста с ним?
– Асту я не видела. Видела москвича и еще шофера, он открывал багажник. Асты там не было.
– В багажнике? – Сережа снова улыбнулся, но на этот раз улыбка получилась не очень убедительной.
– Ее вообще там не было!
– И… куда же она подевалась? – только теперь в голосе Парвати послышались тревожные нотки. – Сходи-ка в ее комнату, Сережа. И посмотри, все ли вещи на месте.
– Сейчас.
Сережа ушел, а Белка подивилась тому, какими непонятливыми могут быть взрослые. Вряд ли Аста уехала бы, не прихватив с собой свои роскошные полотенца. И «Анжелику» – она до сих пор сиротливо лежит в гамаке.
– Ты точно не видела Асту? – еще раз уточнила бабка, словно надеясь на какой-нибудь другой ответ.
И Белке снова пришлось разочаровать ее:
– Не-а.
– Может быть, она сидела в машине, и ты ее просто не заметила?
Может, и не заметила, подумала про себя Белка. Может, Аста встала раньше нее и даже успела принять душ – в пользу такого развития событий говорят лужицы на полу в ванной и отсутствие в баке горячей воды. Но тогда как объяснить, что Астино полотенце осталось сухим? Представить, что надменная до брезгливости Аста воспользовалась чужим полотенцем, Белка не в состоянии.
– И что ты делала на улице в такую рань?
– Ну… Просто вышла. Посмотреть на туман.
– И никого не встретила по дороге?
Никого, кроме куска грязи в прихожей, но вряд ли такие подробности заинтересуют Парвати. Тем не менее Белка что есть силы зажмурилась и представила весь путь до садовой калитки: кусты смородины и крыжовника справа, шеренга яблонь слева, затем кипарисы с обеих сторон, густые приземистые заросли лавра, калитка с отодвинутой щеколдой… Вроде бы все. Никто не прятался в кустах, никто не выглядывал из-за кипарисовых стволов, ни одна веточка не шелохнулась, ни одна молочно-зеленая шишка не упала.
– Ну, хорошо, – смилостивилась наконец Парвати. – А потом?
– Потом я вернулась и увидела Лёку. Лёка собирался на базар, и я поехала с ним. Вот и все.
В этот самый момент в кухню вошел Сережа:
– Чемодан и сумка на месте, – сообщил он. – Платья висят в шкафу, постель не разобрана. Похоже, она не ночевала дома.
– Иди-ка, займись чем-нибудь, – к бабке вернулась обычная властность. – И поменьше болтай.
– О чем? – удивилась Белка, поскольку слова Парвати были обращены именно к ней.
– Ни о чем. Держи рот на замке, вот и все. А мы с Сережей прогуляемся к этому самому Егору. Узнаем, что к чему.
…Они вернулись спустя полчаса, и вид у обоих был хмурый и сосредоточенный. Парвати сразу же прошла в дом, а Сережа чуть поотстал, задержавшись на ступеньках крыльца, где его ждала Белка.
– Ну что? – спросила она. – Уехал? Я была права?
– Права, права, – Повелитель кузнечиков присел рядом, вздохнул и потрепал Белку по голове. – Он уехал сегодня утром, у него самолет.
– А Аста?
– Его тетка ничего не знает об Асте.
– А его друзья? – Белка вдруг вспомнила о двух оруженосцах Егора, игравших на пляже в карты с МашМишем.
– Те самые, которые отчалили три дня назад?
– Наверное…
– Их было двое, так?
– Да.
Двое. Один из них прихватил с собой кассетник Егора, когда уходил с пляжа. А МашМиш остались, чтобы потом, у расщелины, где затаилась Белка, озвучить дурные мысли. Маш сказала, что хочет убить Асту, и Миш поддержал ее. До сих пор воспоминание об этом разговоре таилось на самом дне Белкиной души, но теперь самое время вытащить их на свет.
– Я слышала один разговор, – волнуясь, начала Белка. – Случайно… Я не хотела, но так получилось… В общем… МашМиш говорили плохое про Асту.
– Плохое? – Сережа сморщил нос. – Ну-ка, объясни.
Белка на мгновение ощутила сырость и холод расщелины в скале, и по ее спине побежали мурашки. Хорошо Сереже, он еще ничего не знает, а это все равно что стоять на солнце, греясь в его лучах. Сейчас… Сейчас она все расскажет! И тогда Сереже тоже придется сделать шаг в темноту. Что ж, Белке будет не так одиноко.
– Они не ладили друг с другом, Маш и Аста, – начала она издалека. – Они ссорились.
– Тоже мне, новость.
– Аста обидела Миша… Он даже дома не ночевал.
– Я смотрю, у нас тут целое поветрие – не ночевать дома, – все еще стоя на солнце, перед мрачной расщелиной, Сережа мог позволить себе улыбнуться.
– А потом появился этот Егор. Сначала он подбивал клинья к Маш, а потом перекинулся на Асту.
– Ты, я смотрю, в курсе всех дел.
– Это случайно вышло…
– Я не в осуждение, Бельч. Что было дальше?
– МашМиш говорили плохое… Хорошо бы Асте исчезнуть навсегда. Вот что они говорили.
– И это все?
Сережины глаза были совсем близко: ближе, чем любые другие глаза, кроме маминых и папиных. Белка отразилась в них полностью, отразилась – и исчезла в своей расщелине, куда не проникает свет, а под ногами хрустят обломки ракушек и пахнет тиной. Нет-нет, она ни за что там не останется в одиночестве!..
– Еще Маш сказала, что хочет убить Асту.
– Убить? – недоверчиво переспросил Сережа.
– Миш сначала испугался. А потом согласился.
– Согласился с чем?
– Что Асту надо убить.
– А ты ничего не напутала?
– Нет.
– И не придумала?
– Нет.
– Пойми, это серьезное обвинение.
– Все было, как я сказала, – Белка почувствовала, как по ее щекам поползли предательские слезы.
– Ты никому об этом не рассказывала?
– Никому.
– Вот и молодец. Представь, что Аста сейчас по-явится… Ну или через час. Или вечером. Кем мы будем выглядеть?
Сережа сказал – «мы»! Его «мы» означает, что они с Белкой заодно. А еще «мы» означает, что Сережа ступил под своды расщелины. Или, наоборот, ухватил Белку за руку и вытащил на солнце: яркий свет слепит глаза, по набитой галькой бухте бродят чайки, дельфины так и не появились, но ожидаются, что-то Белка забыла. Что-то выпустила из виду.
Вот только что?
– Мы будем выглядеть дураками, – неуверенно сказала Белка.
– Хуже. Лгунишками, которые портят жизнь близким.
– Я никогда не вру, ты же знаешь.
– Просто никому не говори о том, что ты слышала.
– Даже Парвати?
– Парвати – особенно. Обещаешь?
Белка быстро и часто закивала головой в знак согласия.
– Вот и умница. А теперь – беги.
– Куда?
– Ну-у… Чем ты обычно занимаешься в это время?
В это время Белка обычно думает о Сереже, если находится вдали от него. Но даже если находится рядом, в поле зрения японской грамматики, – все равно думает о нем. И еще немного – о маме и папе, но о Сереже все-таки больше. Говорить об этом Повелителю кузнечиков она не станет, хотя не мешало бы узнать: если он такой всесильный, почему бы ему не вернуть Асту на место? И тогда все проблемы отпали бы сами собой. И Парвати перестала бы хмуриться.
– Помнишь того кузнечика? – спросила Белка.
– Какого?
– Того, который исчез. Когда ты дунул на него. Помнишь?
– Что-то припоминаю, – Сережа дернул себя за ухо той самой рукой, которая когда-то стала последним прибежищем кузнечика.
– С ним ведь ничего страшного не случилось?
– Нет, конечно.
– И ты мог бы вернуть его обратно?
– Наверное.
– Тогда верни обратно Асту.
– Видишь ли, Бельч… С людьми все обстоит сложнее, чем с кузнечиками. Намного, намного сложнее.
– Но ведь она вернется?
– Не сомневайся. И не забудь про наш уговор. Никому?
– Никому! – клятвенно пообещала Белка, для убедительности приложив палец к губам.
Сережа потрепал Белку по голове (совсем как маленькую, фу-у!), поднялся с крыльца и направился в дом – туда, где десять минут назад скрылась Парвати. Белка могла бы последовать за ним и наверняка услышала бы что-нибудь интересное, что-то, что касается возвращения Асты, один бог хорошо, а два лучше. И вообще, если сложить силы обоих, то о русалке-оборотне можно не беспокоиться.
Но Белка все равно беспокоилась.
Она снова заглянула в беседку и снова взяла «Анжелику» в руки. И аккуратно полистала страницы – открытки с корабликом, маяком и вольноотпущенным якорем на нейлоновой ленте не было! Белка даже ногой топнула от такой несправедливости: вот и будь после этого хорошей девочкой, никаких ощутимых радостей это не приносит. Обязательно найдется кто-то похуже и понаглей – ему-то и достанется все! Лишь одно успокаивает – Аста вернется, а она обязательно вернется, так сказал Сережа; она вернется и выведет воришку на чистую воду.
Вот бы поприсутствовать при этом!
Аста умеет жалить в самое сердце, от воришки мокрого места не останется.
Ноябрь. Полина– Ну, как там она? – спросил Шило.
Никита покачал головой и вздохнул:
– Получше. Просила не беспокоить ее. Когда придет в себя окончательно – спустится к нам. Но сейчас лучше ее не трогать.
– Так и не сказала, что произошло?
– Нет.
Шило хрустнул пальцами и задал вопрос, который все это время мучил его:
– Нет.
Шило хрустнул пальцами и задал вопрос, который все это время мучил его:
– Это ведь… не из-за меня?
– Не думаю, что из-за тебя. Говорю же, с ней и раньше такое случалось. Падает в обморок на пустом месте, потом долго приходит в себя. Отмалчивается, страдает. Никого не хочет видеть. Правда, длится это недолго. Несколько часов, максимум – сутки. А потом все снова входит в колею, и Алька оживает. Становится веселой и забавной, как прежде…
– А что говорят врачи? – осторожно спросила Полина. – Как они объясняют ее обмороки и странности в поведении?
– Никак, – Никита нахмурился. – Отсылают к психологам, но она терпеть не может психологов. И к психотерапевту ее не затащишь.
– Хотя бы можно выявить закономерность этих приступов?
– Нет никакой закономерности… Во всяком случае, так утверждает она. А я надеюсь, рано или поздно все закончится. И… еще одна просьба ко всем… Особенно к тебе, Маш. Когда Аля вернется сюда, не стоит напоминать ей о случившемся.
Маш неопределенно хмыкнула, пожала плечами, но рта так и не раскрыла: поди узнай, что означает эта неопределенность. А уж Никита – последний человек, к которому она прислушается, если она вообще способна прислушиваться.
Каждый здесь – сам за себя.
Каждый – сам за себя, хотя Ростик и Шило – очень симпатичные молодые люди. Аля и Никита – милы, а Тата – и вовсе притягательна. Примерно так думала Полина, наблюдая за своими родственниками. Теми, кто еще оставался в гостиной: внезапно исчезнувшая Тата не появилась, Лёка тоже куда-то сгинул, и никто даже приблизительно не мог сказать, где он находится сейчас. Его отсутствие привносило в атмосферу гостиной нервозность – неявную, но ощутимую.
И еще – куда-то подевалась стрекоза из жестянки. Последним, кто держал ее в руках, был Шило, но он напрочь не помнил, куда сунул несчастное засушенное насекомое.
– Наверное, обронил, – сказал он Полине. – Надо пошарить на полу, наверняка найдется.
Но стрекоза так и не нашлась – ни на ковре, ни в щелях между половицами. Не нашлось ничего, что хотя бы отдаленно напоминало о ней: оторванное брюшко, обломок крыла.
– Куда же она подевалась? – в сердцах воскликнула Полина, ползая на коленях под столом.
– Далась тебе эта мумия. Черт бы с ней. Нашла о чем горевать.
Конечно, Шило прав. Она уделяет слишком большое внимание мелочам, вместо того чтобы сосредоточиться на главном. Беда в том, что главное всегда ускользает. Полина не обладает и десятой частью всей информации, способной привести к пониманию этого самого главного, – то же можно сказать и обо всех остальных. Вот если бы удалось сложить куски информации вместе! Но не окажется ли тогда, что маленькая стрекоза была нижней ступенькой лестницы, что ведет к истине? А теперь ступеньку выбили – и вся лестница рассыпалась.
Кому здесь можно довериться?
Тате – потому что она сама доверилась кузине из Питера, иначе бы не передала альбом.
Шилу – он сотрудник правоохранительных органов.
Ростику – он производит впечатление спокойного и уравновешенного человека. Точно такое же впечатление производит и Никита.
Вот только Тата выскользнула из дома, и неизвестно, когда она объявится. Никита слишком озабочен несчастьем, приключившимся с его сестрой, а Ростик – несмотря на свое добродушие и основательность – слишком прост.
Остается Шило.
Улучив момент, когда Маш отвлеклась на очередную порцию коньяка, Полина ухватила Шило за локоть и прошептала ему на ухо:
– Нужно поговорить.
Вслух же громко добавила:
– Мы, пожалуй, сходим в Лёкину мастерскую.
– Я уже был. Там пусто, – сказал Ростик.
– Лёка может вернуться в любой момент. И не хотелось бы этот момент пропустить.
…Дождь закончился, выпустив на волю острый запах прелой листвы; а спустя минуту, когда Полина и Шило оказались в сумрачной мастерской, к листвяному запаху добавился еще один, гораздо более сложный. В нем причудливо соединились теплое дерево и холодный металл, и что-то еще, что поначалу испугало Полину. Из-за этого «что-то» воздух мастерской казался вязким, плотным и удушающим – при желании она могла бы коснуться его, зачерпнуть в ладонь, разрезать на толстые ломти.
– Что за черт? – пробормотал Шило. – Вонища, как в покойницкой!
Источник запаха обнаружился сразу, стоило Полине включить свет: на усыпанный стружками пол была свалена айва. Целые груды айвы, самые настоящие терриконы. Шило носком ботинка поддел выкатившийся из общей кучи плод и отфутболил его в угол, где стоял узкий, покрытый ковром топчан.
– Ну и зачем нам понадобилось уединяться?
– Хочу кое-что показать тебе.
– Нельзя было сделать это в доме?
– Слишком много свидетелей, – Полина поморщилась. – И… я не доверяю Маш.
– Но доверяешь мне? – Шило самодовольно улыбнулся.
– Скажем, мне нужна твоя помощь. Как профессионала. Вот, смотри.
Она вручила Шило альбом и, пока тот изучал его, прошлась по мастерской. Здесь почти ничего не изменилось за двадцать лет: те же верстаки, тот же маленький стол, зажатый между ними. Сейчас стол был накрыт куском холщового полотна, но ткань местами бугрилась и вздымалась: все жильцы часового столика пребывали на своих местах, их просто заботливо укрыли от посторонних глаз – только и всего. Кроме того, из-под полотна слышен стук множества механизмов – не сильный и очень деликатный. Что ж, со временем вещи становятся похожи на своих хозяев, ведь Лёка тоже всегда отличался деликатностью.
Осмотрев помещение полностью, Полина обнаружила нескольких переселенцев с Большой земли: во-превых, в мастерскую перекочевали напольные часы с боем (раньше они стояли в гостиной). Фотографии с морскими видами, некогда украшавшие стены дома, теперь висели над топчаном. Но было и нечто новенькое, не виденное ею прежде – ни в доме, ни где-либо поблизости от него:
Коллекция бабочек в большом коробе под стеклом.
Собственно, не только бабочек. Попадались и другие насекомые: богомол, пара стрекоз, почти слившихся с темным бархатом, кузнечик с красными жесткими подкрыльями. Короб был явно самодельным, а надписи на крохотных полосках под каждым экземпляром сделаны от руки. Но прочитать их не представлялось возможным: вся коллекция располагалась слишком высоко, над столом с часовыми механизмами.
– Что еще за фигня? – Шило даже присвистнул от удивления. – Откуда у тебя эти фотографии?
– Тата нашла их вчера вечером. У себя в комнате, в собственной кровати, под подушкой.
– И ничего нам об этом не сказала?
– Правильно сделала, я считаю. Есть вещи, которые нельзя вываливать на всеобщее обозрение без предварительной подготовки.
– Ну да… – подумав, согласился Шило. – Это ведь Аля? Там, на последнем снимке?
– Или кто-то похожий на нее. Только очень мертвый.
– Похожий? Да это ее сестра-близнец! Но мы ведь знаем, что сестры-близнеца у нее нет. Только пижон-брательник. Фотографии подбросили вчера?
– Да. Так, во всяком случае, утверждает Тата. Я думаю, что это чья-то дурацкая шутка. Такая же, как с этими нелепыми детскими сюрпризами.
Шило ухватил себя пятерней за нос и засопел:
– Такая же, да не такая!
– Ну… При известной доле воображения все можно выстроить в один ряд. Часы без стрелок, дохлую стрекозу…
– Дохлая стрекоза и покойник со странгуляционной бороздой на шее – совсем не одно и то же, так?
– С чем-чем?
– Профессиональный термин, – покровительственно улыбнулся Шило. – Вот эта темная полоса на шее и есть странгуляционная борозда. Жертва либо была задушена, либо повесилась. Если это и шутка, то довольно мрачная.
– И если рассуждать логически, – добавила Полина, – то без участия самой Али она бы ни за что не состоялась.
– Зришь в корень. Вот только сложно представить, чтобы молодая девушка согласилась участвовать в таком сомнительном мероприятии. Со смертью шутить нельзя – все знают.
– Как видишь, некоторых это не останавливает.
– Ты бы согласилась?
– Я – нет. Но… Аля актриса.
– Хочешь сказать, что и обморок был инсценирован? Зачем?
– Я не знаю.
Случайно возникшая мысль о том, что все происшедшее – лицедейство чистой воды, принесло Полине неожиданное успокоение. Она даже рассмеялась, чем вызвала у Шила гримасу неодобрения. Брови архангельского братца сошлись к переносице, а подбородок дернулся вверх.
– Что смешного-то? – сказал он.
– Ничего. Просто вспомнила, о чем говорила Маш. Каждый сам за себя. И цель пребывания здесь любого из нас никому не известна.
– Почему не известна? Очень даже известна. На днях огласят бабкино завещание, и все мы должны присутствовать.
– То есть все мы надеемся, что нам что-то перепадет?
Шило вдруг густо покраснел, как будто его застали за чем-то неприличным:
– Если уж бабка решила облагодетельствовать нас после смерти – глупо отказываться. Я так считаю. Можно подумать, ты считаешь иначе.