– Давай, позвони мне лично на днях. – Чириковский выудил из кармана визитку, не глядя, сунул Диме. Лакей-охранник уже распахнул перед депутатом дверцу черного “Ауди”. – Давай, “Молодежная весть”! – Парламентарий еще раз потрепал Полуянова по плечу. – Все будет хорошо! – И он подошел к авто и нырнул внутрь. Сзади следовавшая охрана Чириковского бесшумно обтекла Диму.
Полуянов, еще не веря в свое высвобождение, не веря, что вырвался, чуть ли не вприпрыжку пошел – почти побежал – вдоль мрачного здания Думы в сторону Большой Дмитровки.
Глава 16
НадяКак только Дима вошел в парламент, Надя опрометью пробежала по переулку и выскочила через арку на Тверскую. Тут где-то палатка есть, ей срочно нужно воды, а то со страху язык к небу присох. И заодно купить газету. И принять вид влюбленной девушки, терпеливо ожидающей поклонника, который отчего-то назначил свидание в Георгиевском переулке, у входа в Малый Манеж.
Удивительно, но бульварная газета “ХХХ-пресс” действительно принесла Наде некоторое облегчение. Коммунисты и профессора могут клясть желтую прессу, как им угодно, – но в минуты, когда страх, нетерпение, ожидание переполняют тебя всю, от макушки до пяток, нет ничего лучше завиральных бульварных статеек. Подумать только: австралиец Джон Смит (какое редкое имя!) дожил до пятидесяти лет, нося в желудке зародыш своего брата-близнеца. Такое случается, когда сильный эмбрион подавляет слабого и поглощает его. Джон и жил себе – не тужил, причем целых пятьдесят лет, но неожиданно зародыш внутри него начал развиваться, доктора удалили эмбрион и пересадили его Джоновой жене, и у них родился сын, а одновременно – брат Джона. Просто голова кругом идет!
Надя фыркнула, оторвалась от газеты, взглянула на часы. Отлично, пятнадцать минут она убила. Побольше бы таких завиральных статеек!
Вокруг Думы кипела деловитая суета, толпились лимузины, шустрили чистенькие депутатские помощники. Никаких подозрительных крепких парней или машин с нечитаемыми номерами. Надя взялась было перелистывать милый сердцу “ХХХ-пресс” дальше, но вдруг увидела Полуянова! Тот шел по переулку в ее сторону. Надя кинулась было к нему, газетка полетела на землю… Потом вспомнила, замедлила шаг, пристроилась Диме в “хвост”. Почему он вышел так быстро? Что случилось? Неужели Котов не захотел с ним разговаривать, выгнал?
Вопреки договоренности, Дима двигался не направо от входа, в сторону метро, а налево – на Тверскую. Что, от расстройства все планы забыл? Надя опять подавила желание подбежать к Полуянову, схватить его за руку. Держалась метрах в пятнадцати сзади, добросовестно вертела головой. Вроде бы никому до них дела нет.
До Тверской по Георгиевскому переулку рукой подать. Дима вышел на дорогу и поднял руку. Машину ловит! Да что с ним такое? Они же совсем по-другому договаривались! И как ей, Наде, прикажете поступать? Тоже ловить машину и ехать за ним? Бред какой-то.
Повинуясь полуяновскому взмаху, притормозило желтое такси-“Волга”. Надя, в недоумении, в отчаянии, подошла совсем близко. Услышала, как Дима отрывисто сказал водиле: “К Белорусскому, сто!"
– Дима, погоди!
Он обернулся – удивленно, будто видит ее впервые. Лицо недовольное, злое. Типа: “Только тебя мне тут не хватало”. Сквозь зубы велел:
– Прыгай назад.
Надя, обиженная, ничего не понимающая, плюхнулась на заднее сиденье, Дима сел впереди, и такси резво сорвалось с места.
– Что случилось? – немедленно потребовала ответа Надя.
Полуянов обернулся к ней. Сухо ответил:
– Ничего.
И мимолетным движеньем прижал палец к губам. Господи, на нем же лица нет! Не иначе Котов послал его ко всем чертям. И Полуянов, всегда-все-умеющий Полуянов, отчаянно переживает.
– Да не расстраивайся ты так, Ди… Полуянов резко схватил ее за плечо, прошипел:
– Ты можешь помолчать?! Хоть чуть-чуть, а?!
– Не смейте обижать девушку, – вдруг строго сказал водитель, и Надя бросила ему благодарный взгляд через зеркальце заднего вида. Ну и хам этот Полуянов! Уже посторонние люди ему замечания делают!
Надя обиженно откинулась на своем сиденье. А Дима пробормотал:
– Виноват…
И добавил жалобным голосом, обращаясь к шоферу:
– Голова трещит, понимаешь… Перебрали с мужиками вчера. А она все чирикает и чирикает.
– Бывает, – философски кивнул водитель. Надя оскорбленно отвернулась, стала глядеть в окошко. Мимо пронесся снисходительный Пушкин, неухоженное здание гостиницы “Минск”…
– Останови, – внезапно приказал Дима. Машина обиженно пискнула тормозами. Полуянов швырнул водителю стольник – за пару километров езды по прямой, подумать только! Точно сбрендил!
– Что у тебя, крыша совсем поехала? – зло выкрикнула Надя, когда они оказались на мостовой, а такси влилось в плотный поток машин.
Никогда в жизни она не говорила так зло и громко, даже прохожая бабка на нее оглянулась. Дима промолчал, взял ее за руку, потянул в сторону метро “Маяковская”. Тихо произнес:
– Только не ори. И не останавливайся. Котова убили.
Надя охнула, замерла на месте. Спросила первое, что сорвалось с языка:
– Кто?! Кто убил?
– Сказал же тебе, не тормози, – досадливо и устало сказал Полуянов. – Похоже, что убил его я.
И Тверская словно взорвалась миллионом осколков. Дома, люди, осенние листья, пятна реклам, разноцветье машин… Город обратился в липкую, дрожащую массу. Надя барахталась в ней, ловила ртом воздух и понимала, что задыхается в этом клейком желе. “Не может быть!” – такая простая фраза, а сказать ее нету сил… Что это с ней, обморок? Но она вроде не падает… Но как бы хорошо было опуститься сейчас на асфальт, прижаться щекой к прохладной земле… Надя почувствовала, как ее подхватывают сильные руки, куда-то ведут… И под ногами топорщится тротуар, и улица все кружится, кружится…
Очнулась она в полумраке какой-то кафешки. Темно-бордовый интерьер, тяжелые пыльные портьеры, в углу на подставке бурчит старенький телевизор. На столе исходят паром чашечки с кофе, а Полуянов сидит рядом, взволнованный и сердитый.
– Ну что, отошла? – ворчливо спросил Дима, поймав Надин осмысленный взгляд.
– Да, все нормально, – пролепетала она. В кафе противно, душно и дымно, но, по крайней мере, ничего вокруг больше не качается.
– Дохлятина, – продолжал сердиться Дима. – И без того дело швах – а тут еще с тобой возись.
– Что.., что со мной было?
– В обморок чуть не грохнулась. Посреди Тверской. Поплыла, размякла… Царевна! Хорошо, я тебя до кафе доволок.
Дима внимательно посмотрел на нее. Неожиданно улыбнулся. И почти ласково добавил:
– Эх, ты…
Она улыбнулась в ответ. Господи, до чего же здорово, что мир вокруг не расплывается, не растекается, не меркнет… Надя хотела спросить: “Так что же с Котовым?” Но вместо этого вдруг произнесла:
– Дим! Давай водки выпьем! Нет у нее больше сил жить в этом мире – где следят, преследуют, убивают…
Брови Полуянова усмешливо приподнялись:
– Ба, что я слышу! Тургеневская девушка желает откушать водочки! А на часах и двух нет!
"Как хорошо, что он шутит! Не хочу сейчас говорить о Котове, обо всем этом, не хочу!"
– Можно подумать, ты сам водку не будешь, – ворчливо проговорила Надя.
Как хорошо, что они сидят в тихой кафешке, за мирным грязным столиком, и говорят о пустяках!
– От водки никогда не откажусь, – признал Дима.
И немедленно отправился к стойке.
"Может быть, он меня разыграл – насчет Котова? – думала Надя, наблюдая за Полуяновым. – Вовсе Димка и не нервничает. Скалит зубы с барменом. А что, шуточка вполне в его духе. Довел меня до обморока – а сам веселится”.
Дима бодрым шагом вернулся к столику.
– Смотри, Надька, какой раритет, – весело сказал он. Продемонстрировал ей два мутных граненых стакана и общепитовскую тарелку, полную кривобоких соленых огурцов. – Кто б мог подумать, что в центре столицы такие кафешки остались! Надо взять на заметку.
Полуянов еще раз метнулся к стойке и притащил графинчик с водкой.
– Ну, давай. Надежда, за помин котовской души! – Он ловко наполнил стаканы.
– Так это – правда? – недоверчиво произнесла Надя. – Его… Он мертв?!
– Мертвей не бывает. – Дима щелкнул ногтем о передний зуб и провел ребром ладони по шее.
Мерзкий дворовый жест, в духе шпаны. Как можно быть таким циничным!.. Ведь человека убили!
Дима не стал ждать, пока она выпьет. Лихо опрокинул стакан, впился зубами в брызнувший соком огурец – явная тухлятина, даже плесень на боках видна.
– Чему ж ты радуешься? – ледяным тоном спросила Надя.
– О, царевна начинает показывать зубки, – удовлетворенно проговорил Дима. – Ты водку-то пей, пей – сама просила.
Надя махом опрокинула свою треть стакана. Горло обожгло, будто пчела вцепилась. Она задохнулась, закашлялась, смахнула выступившие слезы… И быстро пришла в себя, даже закусывать не стала. Потребовала:
– Рассказывай мне, что случилось. Подробно.
– Съешь огурец.
– Сам ешь эту дрянь. Говори. Дима молча встал из-за стола. Принес от стойки тарелочку с черным хлебом и пакетик кальмаров.
– Закуси, я сказал. Ну?!
Она нехотя взялась за кальмары. Пальцы не слушались, пакетик никак не хотел разрываться. Дима молча помог ей. И неожиданно сказал:
– Спасибо тебе, Надюшка!
– За что? – не поняла она.
– Да за обморок твой дурацкий.
– Чего?
Дима смущенно улыбнулся – с ума сойти, Полуянов, оказывается, умеет смущаться!
– Да я из этой Думы совсем никакой вышел. Мог бы таких дров наломать! Но как тебя увидел – сразу в себя пришел. А уж когда мы из машины вышли и ты стала брякаться… В общем, я только и думал, как тебя в чувство привести. А пока с тобой возился – и сам оклемался.
– Всегда к вашим услугам, – не растерялась она. И добавила:
– А я думала, что Котов тебя просто выгнал. Поэтому ты и злишься. В такси на меня накричал…
Дима покачал головой. И коротко и сухо рассказал ей, что увидел в котовском кабинете. А потом – как ему удалось выбраться из парламента.
Слушая, Надя покончила с кальмарами и накинулась на черный хлеб. После водки голова работала странно. Котова убили. А она думает совсем не о том, что погиб человек. А о другом – кто его убил. И почему.
– Значит, это Желяев, – сказала Надя. – Он убил Котова. И его, и всех остальных.
Радости, что загадка разгадана, не было.
– Да, это он; – подтвердил Дима. – Больше некому. В его голосе тоже не слышалось победительных ноток. Он спокойно, просто констатируя факт, добавил:
– Все сходится. Только Желяев, генерал ФСБ, мог организовать убийство в самой Думе. И только у него был мотив убивать.
– Но что же нам теперь делать? Ты напишешь новую статью?..
Надя сама поняла: говорит она что-то не то. Дима усмехнулся.
– Статью-то я напишу. Все напишу – про трех друзей, про Леночку Коновалову, про ту давешнюю общежитскую драку. Но подумай: из этого следует, что Желяев виновен?
"Да, конечно!” – быстро ответила себе Надя. И вспомнила: еще вчера вечером, повинуясь Диминому сладкоречию, она была абсолютно уверена, что убийца – Котов.
– Дальше, – продолжал Дима. – Погибли наши мамы и врач Ставинков, убиты Шепилов и Котов. А из этого следует, что всех их пришил именно Желяев?!
Надя молчала, а Дима сам себе ответил:
– Может, и следует. Только я тебя, Надя, уверяю: на все те дни и часы, когда произошли убийства, у нашего генерала Желяева – железное алиби. Да он и не убивал своими-то руками!.. Убивали другие – исполнители. И только они могут его сдать. Но, думаю, ты понимаешь, что они его не сдадут. Потому как, скорее всего, они – сами мертвы. Или цепочка, по которой их нанимали, настолько длинная, что к заказчику, к Желяеву, никогда не приведет.
Надя молчала. Вот дура, она только сейчас начала наконец все понимать!.. А Дима безжалостно продолжал:
– А теперь, дамы и господа, присяжные заседатели, проследим за действиями другого человека – журналиста Полуянова. Рассмотрим, чем он занимался в день убийства депутата Котова. В одиннадцать двадцать пять Полуянов получает пропуск в Государственную думу, причем именно к Котову. В одиннадцать тридцать семь он проходит пост на входе в Думу. В одиннадцать сорок три Полуянов входит в кабинет Котова. Секретарша, заметьте, в приемной отсутствует, а на полу кабинета лежит сам господин Котов. Мертвый. И отчего-то мне кажется, что медицинская экспертиза засвидетельствует: еще в одиннадцать, скажем, часов Котов был жив.
Надя растерянно шарила в пустом кальмарном пакетике, все пыталась вытащить несуществующую кальмарину.
– Выбрось его! – рявкнул Дима и сам вырвал пакет из ее рук.
– Дима… – наконец проговорила она. И добавила совсем глупость:
– Милый…
Он театрально прижал руки к груди:
– Спасибо, мадемуазель, что вы мне верите. Хотя бы вы. – И добавил:
– Предлагал тебе с утра: давай трахнемся, а ты – ну ломаться… Теперь посадят меня на пятнадцать годков – ох, ты жалеть будешь!
– Хватит ерничать, – устало попросила она.
– Я вовсе не… – начал Дима и замолчал. Она вскинула на него глаза. Он смотрел в сторону, в угол, туда, где тихонько бурчал старенький “Рекорд”. Слов слышно не было. Зато с экрана широко улыбалась Димина физиономия.
– Два часа дня. Новости. Вот это оперативность! – хладнокровно сообщил Полуянов. И процедил:
– Я так и думал. Вот почему они дали нам спокойно доехать до Думы!.. Подстава! Желяев и Котова грохнул, и меня под статью подвел! Какая подстава!
Последние слова получились громкими. Бармен, до того мирно корпевший над кроссвордом, поднял глаза на Диму. Не заметив следов безобразий, перевел взгляд в телевизор. Ящик как раз показывал: из здания Думы выносят носилки с отвратительным черным пакетом. Надя протянула через стол руку, вцепилась в Димину ладонь… Сейчас бармен заинтересуется, встанет, усилит звук… Но тот только зычно зевнул, потянулся и снова уткнулся в кроссворд.
– Повезло, – прошептал Дима. И добавил совсем уже еле слышно:
– Теперь у меня одна дорога.
– В смысле?
– К Желяеву! Иначе мне от убийства Котова не отмазаться. Пропуск, менты на входе, мои отпечатки на двери кабинета, та баба, на которую я налетел в коридоре. Все, мне мандец. Впаяют на полную катушку. Так что или Желяев подпишет признание, или я его уничтожу. Своими руками. Одна мокруха на мне, две – какая разница?! Я поехал. Он поднялся.
– Дима, ты спятил, – тихо сказала Надя.
И поразилась, каким жестким стало его лицо.
– Я поехал, – хмуро повторил Дима.
* * *Безумие. Форменное безумие. Холодное солнце горит в низком осеннем небе. Светило раскрасило Москву всеми оттенками желтого. Желтый – плохой цвет, тревожный, насмешливый. Солнце – смеется над ними.
Потешается над Надей: зачем эта дурашка покупает темные очки? Какой толк от очков? Тогда уж езжай к Большому театру, в магазинчик, где продаются усы-бороды-грим… А Дима? Стоит в телефонной будке и, прикрывая ладонью лицо, все набирает и набирает телефон Желяева… Кого обманет детская, примитивная маскировка, если все на них смотрят?! Вот на углу Тверской и Садовой-Триумфальной стоит усатый мент с добрым лицом. Он цепко вглядывается в Надю с Димой, и поднимает свою рацию, и сейчас, кажется, сообщит всем постам: преступник здесь, я его вижу! Надя затравленно смотрит на милиционера и пытается расслышать слова, которые тот произносит в рацию…
Но им удается спокойно пройти мимо, и Дима тащит ее в загаженный, гулкий подъезд, где Надя отдает Полуянову пистолет и вздрагивает от саднящего, холодного звука – клацнул передернутый затвор.
– Дима, не надо… – тоскливо и безнадежно просит Надя.
Его лицо застыло, закаменело: такие спокойные, бронзовые профили бывают у киногероев. Но только глаза у Полуянова – совсем не героические, загнанные, тревожные…
У входа в подъезд кучкуются мамаши с колясками. Завидев Надежду с Димой, они перестают щебетать, впиваются в них жадными взглядами. Одна из мамочек поспешно достает сотовый телефон – кому она хочет звонить?! Дима с Надей прибавляют шаг… Бежать!
– Езжай домой, Надя, – устало и безнадежно сказал Дима, когда они снова вышли в разноцветье Тверской.
Домой! В свою кухню, в свою постель, в свой мир!
– Нет, – качает она головой.
Его губы дергаются в нервной усмешке:
– Надюшка, прошу тебя, уезжай. Зачем тебе так рисковать?! Я сделаю все один.
Стайка проходящих подростков, расслышав его реплику, восхищенно и подозрительно посматривает на Диму. Надя изо всех сил сжимает кулаки: нельзя, чтобы руки дрожали, и нельзя, чтобы Дима видел!
– Пошли в сберкассу, – хрипло говорит она. Дима усмехается, он еще в силах смеяться:
– Квартиру тебе отписать? Я могу… Только тогда нам – к нотариусу.
– Снимем банковскую ячейку. Для дискеты и дневников, – коротко поясняет Надя.
– Умно, – соглашается Дима. И добавляет:
– Ты только концовку статьи сама потом допишешь – про убийство Котова и про то, что убийца – Желяев.
– Сам допишешь.
– Думаешь? – грустно усмехается Дима.
– Уверена, – браво говорит Надя.
– Ладно, будем надеяться. А долго это – ячейку снимать?
– Полчаса максимум, – заверяет Надежда. – А ты пока звони.
"Хотя это без толку”, – добавляет она про себя. И снова – беззащитная, саднящая душу картина. Теперь Надя смотрит на нее сквозь прозрачные окна сберкассы. Многолюдная Тверская, и открытая телефонная будка, и Дима, прикрытый хрупким защитным экраном очков, и менты неподалеку на перекрестке, и они оживленно переговариваются, а один из них достает рацию…
* * *
Деньги – пыль, когда есть результат. О том, сколько он заработал, Связист подумает позже. А сейчас он просто охвачен азартом, и его пальцы летают по клавиатуре, выстукивают срочное сообщение, и душу переполняет гордость: он это сделал, он – самый удачливый, знающий, успешный!