— Что ты тут делаешь? — спросил крайне удивленный Родольф.
— Я тут на посту ради вас, хозяин… Но, дьявольщина! Какая удача, что вы пришли в окрестности моего загородного дома… Право, тут что-то есть… положительно что-то есть…
— Еще раз спрашиваю, что ты тут делаешь?
— Немного погодя вы все узнаете. Дайте срок, мне надо влезть на вашу конную обсерваторию.
Поножовщик бросился бегом к извозчику, стоявшему неподалеку, окинул своим зорким взглядом долину и поспешно вернулся обратно.
— Да объяснишь ли ты мне наконец, что все это значит?
— Терпение, терпение, хозяин… еще один вопрос… Который час?
— Половина первого, — ответил Родольф, взглянув на часы.
— Ладно… у нас еще есть время… Сычиха придет сюда лишь через полчаса.
— Сычиха! — воскликнули разом Родольф и молодая девушка.
— Да… Сычиха. В двух словах, хозяин, вот какая вышла история: вчера, когда вы выбежали из кабака, туда пришли…
— Высокий мужчина и женщина, переодетая мужчиной, которые справлялись обо мне. Знаю. Дальше.
— Затем они выставили мне бутылку вина и хотели заставить меня болтать о вас… Я ничего не мог им сказать… уж по одному тому, что вы не сообщили мне ничего, разве только, как можно осчастливить человека, отколошматив его… Из ваших секретов я знал лишь тот, что имел касательство к последним кулачным ударам. Да и если бы я знал что-нибудь, ничего бы не изменилось… потому что я ваш друг до гроба… метр Родольф… Пусть меня изжарят в аду, если я знаю, почему это так, но я чувствую к вам как бы привязанность бульдога к своему хозяину… Но тут уж ничего не поделаешь… Эта привязанность сильнее меня, и я решил не думать о ней… Теперь это ваша забота… Поступайте со мной как знаете…
— Благодарю тебя, приятель, но продолжай…
— Высокий господин и маленькая дама, переодетая мужчиной, поняли, что ничего из меня не вытянут; они ушли от Людоедки, я тоже ушел… они повернули в сторону Дворца правосудия, я — в сторону собора Парижской богоматери. Дойдя до конца улицы, замечаю, что дождь припустил вовсю, настоящий потоп. Вижу поблизости полуразрушенный дом и говорю себе: «Если ливень продлится, я не хуже проведу здесь ночь, чем в моей конуре». Соскальзываю в какой-то подвал, где не каплет, устраиваю себе постель на старой балке, подушкой мне служит строительный мусор, словом, располагаюсь со всеми удобствами, как король…
— Дальше, дальше!..
— Мы пили с вами вместе, метр Родольф, да я еще выпил с высоким господином и с маленькой женщиной, переодетой мужчиной… это к слову, чтобы вы знали, что голова у меня была тяжелая… да и, кроме того, ничто так не усыпляет, как шум дождя. Итак, я преспокойно заснул. Словно бы недолго я задавал храпака, как вдруг какой-то шум разбудил меня: это был голос Грамотея, который, можно сказать, дружески беседовал с кем-то. Прислушиваюсь… Дьявольщина!.. Кого же я узнаю? Высокого господина, того, что был в кабаке с маленькой женщиной.
— Они беседовали с Грамотеем и Сычихой? — спросил Родольф с крайним изумлением.
— Да… Они договаривались встретиться на следующий день.
— Значит, сегодня! — воскликнул Родольф.
— В час дня.
— Через несколько минут!
— У развилки шоссе на Сен-Дени и дороги Восстания.
— Здесь?!
— Правильно, господин Родольф, здесь!
— С Грамотеем?!. Будьте осторожны, господин Родольф! — воскликнула Певунья.
— Успокойся, дочка, он не придет, явится сюда одна Сычиха.
— Как мог этот человек войти в сношения с такими двумя негодяями? — сказал Родольф.
— Честное слово, понятия не имею. Вероятно, я проснулся лишь в конце разговора — мужчина просил вернуть бумажник, который Сычиха обещала принести ему сюда… за вознаграждение в пятьсот франков. Надо думать, что сначала Грамотей обокрал их… и что лишь после этого они стали разговаривать по душам.
— Как это странно…
— Боже мой, все это пугает меня из-за вас, господин Родольф, — пролепетала Лилия-Мария.
— Господин Родольф не ребенок, дочка; но ты верно сказала: Грамотей вполне может подложить ему свинью.
— Продолжай, приятель.
— Высокий мужчина и маленькая женщина пообещали две тысячи франков Грамотею, видно, для того, чтобы он напакостил вам, а как — понятия не имею. Вскорости сюда придет Сычиха: она вернет высокому мужчине его бумажник, узнает, чем тут пахнет, и передаст все, что требуется, своему муженьку, который возьмется за остальное.
Лилия-Мария вздрогнула.
Родольф презрительно улыбнулся.
— Две тысячи франков, чтобы напакостить вам! Метр Родольф… это наводит меня на мысль (я не хочу ни с кем себя сравнивать) об объявлениях, в которых обещается награда в сто франков за потерянную собаку. Прочитав такое объявление, я скромно говорю себе: «Скотина, если ты потеряешься, никто не даст и пяти франков, чтобы вернуть тебя». Две тысячи франков, чтобы напакостить вам!.. Кто же вы такой?
— Я скажу тебе это немного погодя.
— Ладно, хозяин… Услыхав такое предложение, я подумал: «Надо узнать, где обосновались эти богачи, которые хотят науськать Грамотея на господина Родольфа; это может пригодиться». Когда они немного отошли, я вылез из своего подвала и, крадучись, последовал за ними; на площади Собора Парижской богоматери большой мужчина и маленькая женщина подходят к извозчику, садятся в карету, я на запятки, и мы прибываем на бульвар Обсерватории. Было темно, как в печке, я ничего не мог разглядеть и сделал зарубку на дереве, чтобы найти это место на следующий день.
— Очень хорошо, приятель.
— Сегодня утром я вернулся туда. В десяти шагах от моего дерева… я увидел улочку, перегороженную барьером… в уличной грязи отпечатки маленьких и больших ног… В конце улочки садовая калитка, где шаги прекращаются… здесь, видно, и свили себе гнездо высокий мужчина и маленькая женщина.
— Спасибо, дорогой; сам того не зная, ты оказал мне большую услугу.
— Прошу прощения, метр Родольф, я догадался кой о чем… и потому сделал это.
— Понимаю, приятель, и мне хотелось бы вознаградить тебя не только словами благодарности… К несчастью, я всего лишь бедняк рабочий… хотя за то, чтобы напакостить мне, обещаны, как ты говоришь, две тысячи франков… Я объясню тебе, в чем дело.
— Ладно, говорите али нет — мне все равно… Против вас задумано черное дело, а я хочу ему помешать… Остальное меня не касается.
— Я догадываюсь, чего они добиваются. Выслушай меня; я изобрел способ механически обтачивать слоновую кость для вееров, но изобрел его не один; я жду моего компаньона, чтобы применить этот способ; а нашей моделью хотят во что бы то ни стало овладеть мои конкуренты, так как благодаря ей можно заработать большие деньги.
— Так значит, высокий мужчина и маленькая женщина…
— Фабриканты, у которых я работал, но не захотел открыть им свой секрет…
Это объяснение, видимо, удовлетворило Поножовщика, человека не слишком развитого.
— Теперь я все понял… Подумать только, какие прощелыги!.. И у них даже не хватает смелости самим сделать эту подлость… Еще несколько слов, чтобы закончить мой рассказ. Вот что я подумал сегодня утром: «Я знаю, где встретятся Сычиха и высокий мужчина, и подожду их там; ноги у меня хорошие, а мой подрядчик наберется терпения, плевать на него…» Я прихожу сюда… вижу эту дыру, беру вон там охапку сена, прячусь под ней до кончика носа и жду Сычиху… Но вот нежданно-негаданно вы приезжаете в эту долину, и бедная Певунья садится как раз на край моей засады; тут, как на грех, мне захотелось позабавиться, и, сбросив с себя сено, я заорал как полоумный.
— Что же ты собираешься делать?
— Дождаться Сычихи — она наверняка придет первая — и постараться услышать, что она скажет высокому мужчине, поскольку это может вам пригодиться. На всем этом поле есть только этот ствол дерева, словно нарочно оставленный здесь, чтобы люди могли посидеть и отдохнуть; отсюда все видать как на ладони… Свидание Сычихи назначено у перекрестка, в четырех шагах отсюда; готов поспорить, что наши голубчики сядут именно здесь; а если нет и я ничего не услышу… то, когда они разойдутся, я нападу на Сычиху — и на том спасибо, — уплачу ей, что положено, за зуб Певуньи, а затем примусь душить ее до тех пор, пока она не назовет фамилию родителей этой бедной девушки… Что вы скажете о моем плане, метр Родольф?
— Твой план неплох, парень, но в нем надо кое-что исправить.
— Главное, Поножовщик, не затевайте ссоры из-за меня… Если вы побьете Сычиху, Грамотей…
— Замолчи, дочка… Сычихе не миновать моих кулаков… Дьявольщина! И как раз потому, что у нее есть защитник, Грамотей, я удвою дозу колотушек.
— Послушай, парень, у меня есть лучший способ отомстить Сычихе за ее издевательства над Певуньей, о чем я скажу тебе позже. — И, отходя на несколько шагов от Певуньи, Родольф продолжал, понизив голос: — Хочешь оказать мне настоящую услугу?..
— Послушай, парень, у меня есть лучший способ отомстить Сычихе за ее издевательства над Певуньей, о чем я скажу тебе позже. — И, отходя на несколько шагов от Певуньи, Родольф продолжал, понизив голос: — Хочешь оказать мне настоящую услугу?..
— Приказывайте, метр Родольф.
— Сычиха тебя не знает?
— Вчера в кабаке я видел ее в первый раз.
— Вот что надо сделать… Сначала ты спрячешься, но, когда она подойдет сюда, ты выйдешь из своей засады.
— Чтобы свернуть ей шею?..
— Нет… Это потом!.. Сегодня надо только помешать ей встретиться с высоким мужчиной… Видя, что она не одна, он не решится подойти… Если он все же подойдет, не отходи от нее ни на минуту… при тебе он не будет говорить с ней начистоту.
— Если мужчина найдет меня слишком навязчивым… я отколочу его по первое число… Он не Грамотей и не метр Родольф.
— Я знаю этого человека, он не станет связываться с тобой.
— Ладно, я следую за Сычихой как ее тень. Человек этот не сможет сказать при мне ни одного слова, которого бы я не услышал, и в конце концов уберется восвояси…
— Если они договорятся о другой встрече, ты узнаешь об этом, поскольку все время будешь при них. Впрочем, само твое присутствие отпугнет высокого мужчину.
— Прекрасно. А после я задам трепку Сычихе?.. От этого я не могу отказаться.
— Не теперь… Одноглазая не знает: вор ты или нет?
— Откуда ей знать, разве только Грамотей говорил ей загодя, что воровать не в моих правилах…
— Если он говорил ей об этом, ты сделаешь вид, что изменил своим принципам.
— Я?
— Ты!..
— Дьявольщина! Господин Родольф… Но подумайте… Гм! гм… Такая игра мне не подходит.
— Ты поступишь как сочтешь нужным… Увидишь, я не предлагаю тебе ничего бесчестного…
— О, на этот счет я спокоен.
— И ты прав.
— Говорите, хозяин… Я поступлю, как вы прикажете.
— Как только высокий мужчина уйдет, ты постараешься умаслить Сычиху.
— Я? Эту старую гадину… Мне было бы легче подраться с Грамотеем. Я не знаю, сумею ли я удержаться, чтобы сразу не наброситься на нее.
— Тогда ты все испортишь.
— Но что же я должен сделать?
— Сычиха будет в ярости от того, что денежки от нее уплыли; ты постараешься успокоить ее, скажешь, будто у тебя наклевывается выгодное дельце, ради которого ты должен встретиться здесь со своим сообщником; ну, а если Грамотей захочет присоединиться к вам… можно получить большие деньги.
— Гм… гм…
— После часа ожидания ты скажешь ей: «Мой товарищ не пришел… Придется отложить встречу» — и назначишь свидание Сычихе и Грамотею назавтра… пораньше. Понимаешь?
— Понимаю.
— А сегодня вечером приходи в десять часов на угол Елисейских полей и аллеи Вдов; я буду ждать тебя и объясню остальное…
— Если вы готовите им западню, будьте осторожны!.. Грамотей хитрец… Вы побили его… При малейшем подозрении он может вас убить…
— Будь спокоен.
— Дьявольщина! Вот так штука… Вы из меня прямо-таки веревки вьете. Не скажу, чтобы я колебался: чует мое сердце, что Грамотей и Сычиха хлебнут горя… И все же… Еще одно слово, господин Родольф.
— Говори.
— Я не думаю, что вы способны устроить ловушку Грамотею и предать его в руки полиции… Он закоснелый негодяй, который давно заслуживает смерти… но подвести его под арест… это не мое дело.
— И не мое, приятель; но мне надо свести счеты с ним и с Сычихой, которые вступили в заговор с моими недругами. И вдвоем с тобой, если ты согласен мне помочь, мы справимся с ними.
— Ладно, поскольку мерзавец этот не лучше своей мерзавки… я с вами заодно.
— И если мы добьемся удачи, — сказал Родольф серьезным, торжественным тоном, который поразил Поножовщика, — ты будешь так же горд, как после спасения тонущего солдата и чуть не сгоревшей женщины, которые обязаны тебе жизнью.
— Как вы это сказали, метр Родольф! Я никогда не замечал у вас такого взгляда… Но скорей, скорей, — вскричал Поножовщик, — я вижу вдалеке белую точку; это, должно быть, чепец Сычихи. Уезжайте, а я снова залезу в свою дыру.
— Сегодня, в десять часов вечера…
— На углу аллеи Вдов и Елисейских полей, договорились?
Лилия-Мария не слышала последней части разговора Поножовщика и Родольфа. Она первая села в карету.
Глава Х ФЕРМА
После своих переговоров с Поножовщиком Родольф был некоторое время задумчив, озабочен.
Лилия-Мария, не решавшаяся прервать молчание своего спутника, печально смотрела на него.
Подняв голову, Родольф спросил ее с доброй улыбкой:
— О чем вы думаете, детка? Вам неприятно было встретиться с Поножовщиком, да? Нам было так весело!
— Наоборот, господин Родольф, эта встреча большая удача для нас, ведь Поножовщик может оказать вам услугу.
— Скажите, не считался ли Поножовщик среди завсегдатаев кабака человеком, сохранившим кое-какие добрые чувства?
— Не знаю, господин Родольф… До вчерашнего дня я часто его видела, но почти никогда с ним не говорила… Я думала, что он такой же злой, как и все остальные.
— Позабудем обо всем этом, милая Лилия-Мария, мне было бы очень неприятно опечалить вас; мне так хотелось, чтобы вы хорошо провели этот день.
— О, я очень счастлива! Ведь я давным-давно не была за городом.
— Со времени ваших поездок в кабриолете с Хохотушкой?
— Бог ты мой, да… Это было весной, и, хотя теперь глубокая осень, прогулка доставляет мне такое же большое удовольствие. Как ярко светит солнце!.. Взгляните на розовые облачка там… вдали… А этот холм… и хорошенькие белые домики среди деревьев… Листья еще не облетели. Это удивительно для ноября, правда, господин Родольф? В Париже листья так быстро опадают… А вон там стайка голубей… Смотрите, они сели на крышу мельницы… В деревне не устаешь смотреть вокруг: все так занятно!
— Одно удовольствие, Лилия-Мария, видеть, как вы восприимчивы ко всем мелочам, которые создают очарование загородного пейзажа.
В самом деле, по мере того как девушка созерцала эту спокойную, ласкающую взор картину, ее личико снова расцветало.
— Вот там, на вспаханных полях горит солома, красивый белый дым поднимается к небу… А этот плуг, в который впряжена пара хороших, упитанных лошадей серой масти. Будь я мужчиной, я с радостью стала бы пахарем… Идти за плугом по безмолвному полю… и видеть далеко-далеко большие леса, особенно по такой погоде, как сегодня!.. Тут сразу захочется спеть одну из тех грустных песен, от которых слезы навертываются на глаза… как, например, о Женевьеве Брабантской. Вы знаете эту песню, господин Родольф?
— Нет, детка, но будет очень мило, если вы споете ее сегодня попозже, на ферме, ведь впереди у нас с вами целый день.
— Какое счастье! Мы едем на ферму, господин Родольф?
— Да, на ферму моей кормилицы, хорошей, достойной женщины, которая меня вырастила.
— И мы сможем выпить там молока?
— Подумаешь, молока! Мы отведаем превосходных сливок, которые фермерша снимет при нас, и свежайших яиц.
— И мы сами вынем их из гнезда?
— Разумеется…
— И мы сходим на скотный двор, чтобы взглянуть на коров?
— Конечно.
— И на молочную ферму тоже?
— Да, и на молочную ферму.
— И на голубятню?
— Да, и на голубятню.
— Право, господин Родольф, прямо не верится… Как мне будет весело! Какой чудесный день!.. Какой чудесный день! — радостно воскликнула Лилия-Мария.
Но тут мысли девушки внезапно приняли другой оборот: она подумала, что после часов, проведенных на свободе, в деревне, ей придется вернуться на свой вонючий чердак, и, закрыв лицо руками, она расплакалась.
— Что с вами, Лилия-Мария? Кто вас огорчил? — удивленно спросил Родольф.
— Ничего… ничего, господин Родольф.
И она вытерла глаза и попыталась улыбнуться.
— Простите, если я опечалилась… не обращайте внимания, это просто так, клянусь вам… одна мысль пришла в голову… я развеселюсь.
— Но вы только что были такая радостная.
— Именно поэтому мне и взгрустнулось, — наивно ответила Лилия-Мария, подняв на Родольфа глаза, еще мокрые от слез.
Эти слова многое сказали Родольфу: он обо всем догадался.
Желая развеять подавленное настроение девушки, он сказал ей с улыбкой:
— Держу пари, что вы подумали о своей розочке. Уверен, вы жалеете, что не можете разделить с ней удовольствие от поездки на ферму. Бедный розовый кустик! Вы способны были бы и его напоить сливками!
Певунья воспользовалась этой шуткой, чтобы улыбнуться; мало-помалу легкое облачко грусти рассеялось; она решила бездумно наслаждаться настоящим и закрыть глаза на будущее.
Карета приближалась к Сен-Дени, высокий шпиль церкви виднелся вдали.
— О, какая красивая колокольня! — воскликнула Певунья.