Дома она сложила почту на мраморной столешнице рабочего стола, потерла ноющее плечо и вдруг подумала: Джакузи на заднем дворе. Понежиться. О да!
Она поприветствовала Руфуса и Беатрис, домашних лабрадудлей, и бросила во двор пару игрушечных кинг-конгов, чтобы собакам было чем заняться. Сама же поплелась по выложенной каменными плитами дорожке в сторону раздевалки у бассейна. Остановившись в дверях, уже собираясь принять душ и переодеться в купальник, она вдруг подумала: Да кому это нужно? Она слишком устала, чтобы переодеваться, и дома никого не было. К тому же ванна стояла в окружении розовых кустов. Когда она подошла к джакузи, вода уже пузырилась и булькала, словно ожидая ее. Она разделась, оставшись в бюстгальтере, трусах и высоких хоккейных носках, сделала глубокий наклон вперед, чтобы расслабить мышцы спины, и залезла в дымящуюся ванну. Вот это уже другой разговор.
– О!
Спенсер обернулась. Рен стоял рядом, у розовых кустов, с голым торсом, в самых сексуальных трусах «Поло» из всех, что она когда-либо видела.
– Упс, – сказал он, прикрываясь полотенцем. – Прошу прощения.
– Вы же должны были только завтра приехать, – выпалила она, хотя было совершенно очевидно, что он уже здесь, причем сегодня.
– Ты права. Но мы с твоей сестрой заезжали во «Фру». – Рен скорчил гримасу. «Фру», самый снобистский магазин, находившийся неподалеку от Роузвуда, славился тем, что там одна наволочка стоила под тысячу долларов. – Оттуда она поехала по другим делам, а меня оставила тут дрочить.
Спенсер решила, что это, наверное, какой-нибудь странный британский фразеологизм.
– О, – только и вымолвила она.
– Ты только что вернулась?
– Да, с хоккея, – сказала Спенсер, откинувшись на спинку ванны и слегка расслабившись. – Первая тренировка года.
Спенсер оглядела свое тело, проступающее сквозь пузырьки воды. О боже, она забыла снять носки. И осталась в высоких пропотевших трусах и спортивном бюстгальтере! Она мысленно выругала себя за то, что не переоделась в обновку – желтое бикини от «Эрес», – а потом и за то, что такие нелепые мысли лезут ей в голову.
– Знаешь, я просто собирался поплескаться, но если ты хочешь побыть в одиночестве, не буду тебе мешать, – сказал Рен. – Пойду посмотрю телевизор. – Он повернулся, чтобы уйти.
Спенсер почувствовала крошечный укол разочарования.
– М-м, нет, – сказала она. Он остановился. – Можешь присоединиться ко мне. Ты не помешаешь. – Быстро, пока он еще стоял спиной к ней, она сорвала с себя носки и зашвырнула их в кусты. Они упали на землю с мокрым шлепком.
– Если ты уверена в этом, Спенсер, – сказал Рен. Спенсер нравилось, как он произносит ее имя со своим британским акцентом – Спен-саар.
Он робко скользнул в ванну. Спенсер держалась в своем углу, поджав под себя ноги. Рен откинул голову на бортик и вздохнул. Спенсер последовала его примеру, стараясь не думать о том, что со скрюченными ногами долго не протянет. Она осторожно вытянула вперед одну ногу, нечаянно коснувшись жилистой голени Рена.
Она отдернула ногу.
– Извини.
– Ничего страшного, – сказал Рен. – Значит, говоришь, хоккей на траве? А я выступал за Оксфорд в гребле.
– Что, серьезно? – спросила Спенсер, надеясь, что это прозвучало не слишком эмоционально. Ее любимым зрелищем в Филадельфии были соревнования мужских команд по гребле Пенсильванского и Темпльского университетов на реке Шуйлкил.
– Да, – сказал он. – Я любил греблю. А тебе нравится хоккей на траве?
– Хм, не так чтобы очень. – Спенсер распустила конский хвост и потрясла головой, но потом подумала, что у Рена это может вызвать недоумение. Возможно, ей только показалось, что между ними пробежала искра, когда они беседовали возле ресторана «Мошулу».
Но с другой стороны, Рен все-таки залез к ней в ванну.
– Если тебе не нравится хоккей на траве, зачем тогда играешь? – спросил Рен.
– Потому что это добавляет очков при подаче заявки в колледж.
Рен чуть приподнялся, отчего по воде пошла рябь.
– Что, в самом деле?
– Ага.
Спенсер слегка повернулась и сморщилась, когда боль от плеча поднялась в шею.
– Что с тобой? – спросил Рен.
– Да нет, ничего, – сказала Спенсер, и на нее вдруг накатила волна необъяснимого отчаяния. Всего-то первый учебный день, а она уже как будто перегорела. Она подумала о том, сколько домашних заданий предстоит сделать, сколько списков составить, сколько строчек вызубрить. Такая нагрузка, что можно умом тронуться, хотя только бешеная занятость и не давала ей свихнуться.
– Что, плечо беспокоит?
– Кажется, да, – сказала Спенсер, пытаясь пошевелить рукой. – Во время игры часто приходится наклоняться, не знаю, то ли я потянула мышцу, то ли…
– Думаю, я смогу помочь.
Спенсер уставилась на него. Ей вдруг захотелось пробежаться пальцами по его растрепанным волосам.
– Да ладно, обойдется. Но все равно спасибо.
– Не бойся, – сказал он. – Я тебя не съем.
Спенсер всегда бесилась, когда слышала эти слова.
– Я же врач, – продолжил Рен. – Уверен, это задняя дельтовидная мышца.
– Хм…
– Мышца плеча, не подумай чего. – Он сделал ей знак придвинуться ближе. – Иди сюда. Серьезно. Нам просто нужно расслабить ее.
Спенсер старалась не искать подтекст в его словах. В конце концов, он же врач. Она подплыла к нему, и он прижал ладони к ее спине, глубоко разминая большими пальцами мелкие мышцы вокруг позвоночника. Спенсер закрыла глаза.
– Вау. Потрясающе, – пробормотала она.
– Просто небольшое скопление жидкости в суставных сумках, – сказал он. Спенсер еле удержалась от того, чтобы не захихикать при слове «сумка». Когда он просунул пальцы под лямки ее спортивного бюстгальтера, она тяжело сглотнула. Усилием воли заставила себя думать о чем-то асексуальном: мысленно представила себе волосы в носу дяди Дэниела, болезненное выражение лица матери, когда ее посадили верхом на лошадь; вспомнила, как их кошка Киттен принесла дохлого крота из ручья и оставила на полу в ее спальне. Он врач, твердила она себе. Он делает то, что положено делать врачу.
– У тебя и грудные мышцы слегка напряжены, – сказал Рен и – о ужас! – протянул руку к ее грудной клетке. Он скользнул пальцами под бюстгальтер, начал растирать мышцу чуть пониже ключицы, и тут лямка соскользнула с плеча. Спенсер судорожно вздохнула, но он не убрал руку. Это доктор, напомнила она себе еще раз. И вдруг ее словно током ударило: Рен всего лишь первокурсник. Он будет доктором, поправила она себя. Когда-нибудь. Лет через десять.
– М-м, а где моя сестра? – спросила она тихо.
– В магазине, наверное? Может, в «Вава»?
– «Вава»? – Спенсер резко отскочила от Рена и вернула упавшую лямку на плечо. – Это же в паре минут езды! Если она поехала туда, то наверняка просто за сигаретами или еще какой-нибудь ерундой. И вот-вот вернется!
– Кажется, она не курит, – сказал Рен, вопросительно глядя на нее.
– Ты знаешь, что я имею в виду! – Спенсер поднялась, схватила свое полотенце от «Ральф Лорен» и принялась яростно сушить волосы. Ей было невыносимо жарко, как будто ее только что сварили в кипятке, с кожей, костями, внутренними органами и нервными волокнами. Она выбралась из ванны и побежала в дом, где сразу налила себе гигантский стакан воды.
– Спенсер, – окликнул ее Рен. – Я не хотел… я просто пытался помочь.
Но Спенсер не слушала его. Она бросилась в свою комнату и огляделась вокруг. Ее вещи еще лежали в коробках, упакованные для переезда в амбар. У нее возникло острое желание привести все в порядок и рассортировать. В шкатулке с бижутерией надо бы разложить украшения по стилю и камням. Компьютер забит работами по английскому двухгодичной давности, и хотя в свое время они были сданы на «отлично», все равно безнадежно устарели, и их следовало удалить. Книги в коробках надо сгруппировать по тематике, а не по авторам. Это же очевидно. Она стала вытаскивать их и расставлять на полках, начиная с раздела «Адюльтер», в который полетела «Алая буква»[39].
Но и к тому времени, как она добралась до «Утопий», облегчения не наступило. Поэтому она бросила книги и села за компьютер, прижав к шее беспроводную мышку, которая приятно холодила кожу.
Она проверила свою почту и увидела новое письмо.
В теме было указано: «Словарь для оценочных тестов». Ей стало любопытно, и она открыла письмо.
Спенсер,
Вожделение. Запомнить легко. Вожделение – слишком страстное чувство, когда человек одержим желанием и похотью. Обычно вожделеют то, чего получить не могут. Хотя тебе лучше знать, не так ли? – Э.
У нее скрутило живот. Она огляделась по сторонам.
Кто. Черт. Возьми. Мог. Видеть?
Она распахнула самое большое окно и выглянула во двор, но на круговой подъездной аллее дома Хастингсов было пусто. Спенсер посмотрела по сторонам. Мимо пронеслось несколько машин. У соседей газонокосильщик обрезал живую изгородь возле ворот. Лабрадудли гонялись друг за другом по двору. Какие-то птицы возились на верхушке телефонного столба.
Кто. Черт. Возьми. Мог. Видеть?
Она распахнула самое большое окно и выглянула во двор, но на круговой подъездной аллее дома Хастингсов было пусто. Спенсер посмотрела по сторонам. Мимо пронеслось несколько машин. У соседей газонокосильщик обрезал живую изгородь возле ворот. Лабрадудли гонялись друг за другом по двору. Какие-то птицы возились на верхушке телефонного столба.
И тут что-то привлекло ее внимание в верхнем окне соседнего дома: ей показалось, что мелькнули светлые волосы, собранные в хвост. Но разве новые жильцы не темнокожие? Ледяной холодок пробежал по спине Спенсер. Это было окно бывшей комнаты Эли.
8. Скауты никогда не приходят вовремя
Ханна погрузилась глубже в мягкие подушки дивана и попыталась расстегнуть Шону джинсы от «Пейпер Деним».
– Эй, – сказал Шон. – Нам нельзя…
Ханна загадочно улыбнулась и приложила палец к его губам. Она начала целовать его в шею. От него пахло мылом «Левер 2000» и, как ни странно, шоколадом, и ей нравилось, как его новая стрижка подчеркивает все сексуальные выпуклости его лица. Она любила Шона с шестого класса, и с каждым годом он становился только красивее.
Пока они целовались, мать Ханны, Эшли, отперла переднюю дверь и зашла в дом, болтая по своему подростковому телефону-раскладушке «Эл-Джи».
Шон дернулся, вжимаясь в подушки дивана.
– Она увидит! – прошептал он, судорожно заправляя в джинсы бледно-голубую рубашку поло от «Лакост».
Ханна пожала плечами. Мама невозмутимо помахала им рукой и прошла в другую комнату. Эшли уделяла больше внимания своему «блэкберри», чем дочери. Из-за сумасшедшего графика работы она почти не общалась с Ханной, если не считать периодических проверок домашних заданий, обсуждения распродаж в магазинах и напоминаний о том, чтобы дочь убрала у себя в комнате на случай, если кто-то из гостей ее коктейльных вечеринок захочет воспользоваться ванной комнатой на втором этаже. Но Ханну это вполне устраивало. В конце концов, мамина работа служила источником пополнения ее кредитки – не всегда же она подворовывала – и оплаты дорогого обучения в дневной школе Роузвуда.
– Я должен идти, – пробормотал Шон.
– Приходи в субботу, – промурлыкала Ханна. – Моя мама целый день будет в спа-салоне.
– Увидимся на вечеринке у Ноэля в пятницу, – сказал Шон. – И ты же знаешь, мне тоже нелегко.
Ханна застонала.
– Так не должно быть, – заскулила она.
Он наклонился, чтобы поцеловать ее.
– До завтра.
Когда Шон ушел, она уткнулась лицом в подушку дивана. То, что она встречалась с Шоном, до сих пор казалось ей сном. Когда Ханна еще была неуклюжей пампушкой, она восхищалась его высокой и спортивной фигурой, его учтивым отношением к учителям и ребятам из простых семей, его вкусом в одежде, утонченным и сдержанным. Она никогда не переставала любоваться им, даже после того как сбросила свои последние ненавистные килограммы и открыла замечательные средства для стильной укладки. Так что в прошлом учебном году, когда они делали в классе домашние задания, она как бы невзначай шепнула Джеймсу Фриду, что ей нравится Шон, и уже через три урока Колин Ринк сообщила Ханне, что Шон собирается позвонить ей на мобильный вечером, после футбола. Ох, как жалела тогда Ханна, что Эли не сможет увидеть момент ее триумфа.
Они встречались вот уже семь месяцев, и Ханна была влюблена как никогда. Она еще не сказала ему об этом – словно боялась поделиться своим секретом, который хранила столько лет, – но теперь была почти уверена, что он тоже ее любит. И разве секс не лучший способ выразить любовь?
Вот почему обет целомудрия казался ей совершенно бессмысленным. Она бы еще могла это понять, если бы родители Шона были чрезмерно религиозными, а так… нет, все это никак не вязалось с представлениями Ханны о парнях. Как бы Ханна ни выглядела в прошлом, она должна была признаться самой себе: с темно-каштановыми волосами, точеной фигурой и безупречной – да-да, ни единого прыщика – кожей, она была секси. Кто мог устоять перед ней? Иногда она задавалась вопросом: может быть, Шон гей – у него действительно было много красивых тряпок, – или попросту боится вагинальных инфекций?
Ханна позвала к себе на диван своего карликового пинчера, Кроху.
– Скучал по мне сегодня? – ласково спросила она, когда пес лизнул ей руку. Ханна обращалась за разрешением приходить в школу с Крохой, который прекрасно умещался в ее безразмерной сумке «Прада», – в конце концов, так делали все девчонки Беверли-Хиллз, – но в дирекции Роузвуда ей отказали. Поэтому, чтобы собачка не так тосковала в ее отсутствие, Ханне пришлось купить Крохе самую уютную кроватку от «Гуччи», какую только можно было приобрести за деньги, и на целый день оставлять включенным телеканал «Магазин на диване».
Ее мать – в строгом твидовом костюме и коричневых босоножках на низком каблуке – зашла в гостиную.
– Суши будешь? – спросила мисс Марин.
Ханна взглянула на нее.
– Торо роллы?[40]
– Не знаю. Я много всего накупила.
Ханна прошла на кухню, где на столе уже стоял мамин ноутбук и жужжала «раскладушка».
– Что еще? – рявкнула в трубку мисс Марин.
Следом за Ханной простучали по полу и коготки Крохи. Порыскав в пакете, она выбрала для себя сашими из желтохвоста, ролл с угрем и суп мисо.
– Я разговаривала с клиентом сегодня утром, – выговаривала кому-то мама. – Тогда они были счастливы.
Ханна изящно обмакнула желтохвоста в соевый соус и принялась листать каталог «Джей Кру». Ее мать была вторым человеком в филадельфийской рекламной компании «Макманус энд Тейт», и ее целью было стать первой в истории фирмы женщиной-президентом.
Помимо того что мисс Марин была чрезвычайно успешной и амбициозной бизнес-леди, она принадлежала к тем женщинам, которых большинство парней в роузвудской школе называли не иначе как «милф»[41]. У нее были длинные, рыжевато-золотистые волосы, гладкая кожа и невероятно гибкое тело, отточенное ежедневными ритуалами виньяса-йоги.
Ханна знала, что ее мама не идеальна, но до сих пор не понимала, почему родители развелись четыре года назад и почему ее отец тотчас начал встречаться с Изабель, невзрачной реанимационной медсестрой из Аннаполиса, штат Мэриленд. Что называется, обменял дорогую вещь на дешевку.
У Изабель имелась дочь-подросток, Кейт, и мистер Марин сказал, что Ханна непременно полюбит ее. Через несколько месяцев после развода он пригласил Ханну в Аннаполис на уик-энд. Ханна нервничала перед встречей со своей квазисводной сестрой, поэтому уговорила Эли поехать вместе.
– Не волнуйся, Хан. Мы затмим эту Кейт, какой бы она ни была, – заверила ее Эли. Увидев, что ее слова не убедили Ханну, она добавила свою знаменитую фразу: «Я – Эли, и я непревзойденна!» Сейчас это прозвучало бы глупо, но тогда Ханна могла только мечтать о том, чтобы чувствовать себя так же уверенно. В той поездке Эли была ее подушкой безопасности – доказательством того, что она не лузер, от которого попросту сбежал отец.
Как бы то ни было, уик-энд обернулся катастрофой. Кейт оказалась самой красивой девчонкой из всех, кого она знала, а отец, не стесняясь, прилюдно назвал Ханну поросенком. Правда, он быстро дал задний ход и сказал, что это шутка, но то был последний раз, когда она его видела… и первый, когда она заставила себя сблевать еду в унитаз.
Впрочем, Ханна ненавидела думать о прошлом, поэтому редко предавалась воспоминаниям. К тому же теперь она уже не смотрела на ухажеров своей матери с надеждой «Вы будете моим новым папой?» в глазах. Да и разрешил бы ей отец являться домой в два часа ночи или пить вино, как разрешала мама? В этом она очень сомневалась.
Мисс Марин хлопнула крышкой телефона, и ее изумрудно-зеленые глаза впились в Ханну.
– Это твои новые туфли к началу учебного года?
Ханна перестала жевать.
– Да.
Мисс Марин кивнула.
– Много комплиментов получила?
Ханна повернула лодыжку, чтобы осмотреть свои фиолетовые туфли на платформе. Она побоялась столкнуться с секьюрити универмага «Сакс», поэтому пришлось заплатить за них из собственного кармана.
– Да. Немало.
– Не возражаешь, если я позаимствую их?
– Э-э, конечно. Если хоч…
Опять зазвонил телефон. Мама схватила трубку.
– Карсон? Да. Я разыскивала тебя всю ночь… Что, черт возьми, там происходит?
Ханна сдула со лба косую челку и сунула Крохе крохотный кусочек угря. Кроха выплюнул его на пол, и тут же раздался звонок в дверь.
Мать и ухом не повела.
– Им это необходимо сегодня вечером, – говорила она в трубку. – Это твой проект. Я что, должна приехать и водить тебя за руку?
В дверь позвонили снова. Кроха залаял, и мама наконец встала, чтобы открыть.
– Это, наверное, опять те девчонки-скауты.
Девочки-скауты приходили к ним в течение трех дней подряд, пытаясь продать какое-то печенье. В их районе скауты были особенно настырные.